Эксперт Эксперт - Эксперт № 01 (2013)
Как в XIX веке?
После 11 сентября в США и Европе на официальном уровне постоянно говорилось о недопустимости перевода конфликта в религиозную плоскость — виноват не ислам, виноваты преступники. Однако подсознание спрятать не получалось — высказывание Джорджа Буша о «крестовом походе против терроризма» стало для исламистов подарком, неопровержимым аргументом в пользу неизменной экспансионистской сущности Запада. Но реальный раскол прошел не там, где его предвидели Сэмуэль Хантингтон и его поклонники.
В 2006 году, когда в разгар «карикатурного скандала» по всему исламскому миру атаковали датские посольства и жгли флаги, два датских епископа напомнили о том, что на них, вообще-то, крест, христианский символ. Так что сжигание — это такое же святотатство, как и высмеивание Пророка. Однако это высказывание не привлекло внимания, поскольку основная аргументация лежала совсем в другой плоскости — в западном либеральном обществе нельзя ограничивать свободу самовыражения. И государство не имеет права в это вмешиваться, даже если кому-то не нравятся такие проявления свободы.
Возвращение религий в политический дискурс связано с основополагающим вопросом — о системе координат, в которых будет развиваться современный мир. Если в прошлом веке ее осями выступали идеологии, то сейчас мир явно возвращается к более традиционным моделям, свойственным международной политике во все века, кроме прошлого. Правда, налицо довольно причудливая смесь разных принципов — тех, что доминировали последние четыре сотни лет, с момента появления национальных государств, и тех, что им предшествовали, когда религиозная самоидентификация была важнее национальной, этнической.
Иными словами, отношения между государствами в XXI веке в чем-то больше похожи на век XIX, чем на ХХ, поскольку в прошлом столетии на них довольно сильно влияли идеологии, сейчас же наблюдается возвращение к принципам классической реальной политики. Но поскольку идентичности опасно размываются и религии зачастую становятся маркерами принадлежности к сообществу, отчасти происходит возрождение средневековой модели, когда в Европе существовали наднациональные духовно-религиозные объединения.
Новый баланс
Глобализация не уничтожает государства, как предрекали ее наиболее яростные адепты лет двадцать назад, но она делает их границы проницаемыми, а общества — подверженными самым разным импульсам и влияниям. Массовое перемещение людей и совершенно неконтролируемый обмен информацией — норма, и никакими мерами их не остановить. Это пугает граждан, которые начинают опасаться за свою идентичность в широком понимании — культурную, национальную, социальную. И в качестве якоря, гарантии сохранения или обретения идентичности зачастую выступают религии как явления стабильные, пережившие века и тысячелетия.
И здесь самое главное. Поскольку современный Запад крайне секуляризован, он в условиях размывания критериев и идентификаций не может опираться на традиционную религию, христианство. Ее место занимает либеральное понимание механизмов функционирования общества, когда святыней и догмой выступает свобода самовыражения. Она же ведет к столкновению с любыми формами традиционализма, будь то исламские, католические или православные. То есть водораздел проходит не между исламом и христианством, а между консервативной традицией и ее либеральным отрицанием. И каждая из сторон этого противостояния склонна вести себя все более напористо и догматично.
Это происходит во многих странах, принимая разные формы. В США, например, поляризация общества и политики отражает углубляющийся раскол по линии консерватизм (республиканцы, которые сдвигаются все больше вправо, к реакционности, и при этом апеллируют к вере) — новаторство (демократы, полевевшие при Обаме и намного более светские), но и те и другие, по сути, отвергают ислам, хотя с разной мотивацией.
Моделью, как ни странно, может служить ситуация в России. История скандальной группы Pussy Riot вызвала такой резонанс в стране и мире именно по той причине, что панк-исполнительницы, этого, вероятно, не желая, попали в самый нерв проблемы системы координат, проблемы, актуальной для всех. Где рамки возможного, допустимого, за которыми начинается, с одной стороны, воинствующее мракобесие со ссылкой на высшую волю, а с другой — агрессивная вседозволенность под лозунгом свободы? Россия, которая практически изжила советскую идентичность, но пока не обрела новой, оказалась на переднем крае этой дискуссии, и мы, без сомнения, увидим еще немало эксцессов такого рода, прежде чем эти самые рамки определятся. Но в той или иной форме такое будет происходить везде — от США до Йемена, от Индии до Индонезии, да и Европа с ее обостряющейся проблемой межкультурного и межконфессионального сосуществования неизбежно столкнется с необходимостью корректировать доминирующий ныне либеральный подход.
Мир, потерявший ориентиры в конце ХХ века, находится только в начале пути к новому глобальному устройству — не только и не столько политическому, сколько идейному. Будущий баланс, вероятно, включит в себя много элементов, важное место среди которых займут религии. Но прежде чем этот баланс установится, предстоит немало потрясений. Балканы 1990-х годов или Сирия сегодня — локальные примеры того, как в конце ХХ — начале XXI века в мире могут вспыхивать средневековые кровавые страсти, замешанные на вере. Однако главная дилемма будет не между разными религиями, а между наличием или отсутствием религиозной основы. И этот конфликт может стать не менее разрушительным, чем классические конфессиональные противостояния. Хотя пока непонятно, хватит ли у «либеральной религии» убежденности, чтобы отстаивать свою абсолютную правоту, какая свойственна фанатичным приверженцам религий более ранних.
Не оттолкнуть человека
Елена Борисова
Процесс воцерковления в сегодняшней России оказывается в значительной мере поверхностным. Форме обычно уделяется больше внимания, чем сути
Игумен Филипп
Фото: Алексей Майшев
Он православном предпринимательстве, обществе и о том, чего не хватает современному человеку, «Эксперту» рассказывает игумен Филипп (в миру Вениамин Владимирович Симонов), доктор экономических наук, директор департамента макроэкономического анализа и методологического обеспечения деятельности Счетной палаты РФ, заведующий кафедрой истории церкви исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
— Что такое православное предпринимательство?
— На рубеже девятнадцатого-двадцатого веков в России сформировались две серьезные категории предпринимателей, к которым можно было применить конфессиональное определение: старообрядцы и евреи. Старообрядцы, организовавшие серьезный производственный бизнес, не забывали о социальной проблематике. Явление православного предпринимательства мы можем увидеть на примере Прохоровской или Морозовской мануфактур. Их владельцы уделяли огромное внимание быту рабочих, медобслуживанию, образованию. На Трехгорке строились дома для рабочих, где они жили в очень приличных условиях. Там были общественные столовые, библиотека, медпункты, где оказывалась медицинская помощь, обязательно была школа, где дети рабочих получали начальное образование. И все это обустраивалось только из кармана предпринимателя.
— Зачем предпринимателю это было нужно?
— Думаю, что любой предприниматель, православный или неправославный, понимает, что те дополнительные доходы, которые в марксизме называются прибавочной стоимостью, а далее — прибылью, получаются не вполне социально естественным путем, а являются результатом эксплуатации. А эксплуатация — это присвоение чужого труда. А присвоение чужого труда есть воровство.
— Человек воспринимал это как воровство?
— Ведь не зря купцы церкви строили по всему Замоскворечью. Сказано же: «Не укради». А выходит — нарушение заповеди, грех. И надо его отмолить. Ну я могу, конечно, пойти сам лоб по церквам расшибать, и это было, пустите, дескать, душу на покаяние, но на это нужно время, а у меня же бизнес, я руковожу предприятием. Поэтому либо я церковь построю — может, кто помолится за мои грехи, — либо я тем, у кого украл, отдам. Хоть что-то. Но раз я не могу ходить, раздавать (хотя и деньги раздавали в виде премий), отдам вот таким образом. И пусть мои работники поживут по-человечески, поедят, болеть меньше будут, и дети их пусть учатся. Вот на этом фоне, из осознания понятий праведности и греха, возникло то, что можно трактовать как феномен православного, а скорее христианского предпринимательства.
