Дуглас Адамс - Лосось сомнений (сборник рассказов, писем, эссе,а так же сам роман)
Помню, как много-много лет назад я впервые взял в руки пособие по программированию. Мое знакомство с компьютерами началось где-то году в 1983-м, и мне захотелось чуть больше о них узнать. Вот я и решил немного изучить программирование. Я купил пособие и прочел первые две или три главы, на что у меня ушла примерно неделя.
В самом конце пособия было написано: «Поздравляем! Вы написали на экране букву А!» И я подумал: нет, это какое-то недоразумение, потому что если ради этого А пришлось проделать воистину титанический труд, то что меня ждет, чтобы написать букву Б? Процесс программирования, скорость и средства, при помощи которых простота порождает удивительную сложность результатов, тогда еще плохо доходили до меня, не были частью моей умственной грамматики. Но в конечном итоге стали. И они все в большей мере становятся частью нашей с вами умственной грамматики, потому что мы постепенно привыкаем к тому, как работает компьютер.
И неожиданно эволюция перестает быть проблемой, и все становится на свои места. Сценарий примерно таков. Однажды во вторник на улицах Лондона некий человек был замечен за криминальными действиями. Дело расследуют два детектива, они пытаются выяснить, что же все-таки произошло. Один из них детектив из двадцатого века, второй — скажем спасибо научной фантастике — из девятнадцатого. Проблема же вот в чем. Человек, которого видели на лондонской улице во вторник, в тот же самый день был замечен — и тому есть достоверные свидетельства — на улице в Санта-Фе. Как такое возможно? Детектив из девятнадцатого века решил бы, что здесь не обошлось без вмешательства потусторонних сил. Детектив из века двадцатого мог бы сказать следующее: «Преступник улетел рейсом сначала компании „Бритиш Эруэйз“, затем пересел на рейс компании „Юнайтед“». Правда, было бы сложно вычислить, какой конкретно компании и каким конкретно рейсом, но это не главное. Собственно, это детектива мало волнует, вот почему он скорее всего скажет: «Преступник улетел самолетом. Не знаю, правда, каким рейсом и сумеем ли мы это выяснить, но в принципе ничего непонятного в этом деле нет».
Мы привыкли к тому, что можно путешествовать с континента на континент. Пусть мы не знаем, летел ли преступник рейсом № 178 компании «Бритиш Эруэйз», или рейсом №270 компании «Юнайтед», или каким-то еще, главное, мы представляем себе, что произошло. Подозреваю, что по мере того, как мы все сильнее осознаем, какую роль в нашей жизни играет компьютер и как он на основе простейших элементов моделирует процесс порождения сложных результатов, нам станет легче воспринять идею жизни как возникновения сложного из простого. Пусть нам никогда не узнать, каковы они были — те, самые первые шаги, которые жизнь сделала на нашей планете в своей колыбели, но в принципе это перестало быть тайной.
В общем, мы с вами пришли вот к чему — хотя первая ударная волна обрушилась на нас в 1859 году, только появление компьютера со всей очевидностью дает нам ответ на вопрос: «Существует ли вселенная, которая не была «спущена» нам сверху вниз, а выстроена снизу вверх от самого основания? Может ли сложность уровней верхних быть следствием простоты низших уровней?»
Мне всегда казалось невероятным, почему идея Бога как творца всего сущего воспринималась достаточной для объяснения того разнообразия форм, что мы видим вокруг нас. Ведь она не объясняет, откуда взялся сам творец. Ведь если мы вообразим себе творца, то это предполагает и некий план творения, и всякая вещь, которую он творит или причиной творения которой является, находится на уровень ниже его (или ее) самого, и тогда у нас возникает вопрос: «А что тогда собой представляет уровень выше его?»
Например, существует такая модель вселенной, у которой в самом низу находятся черепахи, а в самом верху — боги. Нет, это, конечно, совершенно негодная модель, зато обратное решение, которое зиждется на невероятно мощной тавтологии «все, что происходит, происходит», дает простой и, главное, весомый ответ, который не требует более никаких пояснений.
Но есть еще кое-что. Я уже говорил, что мне хотелось задать вопрос: «А существует ли искусственный Бог?», и вот тут-то позвольте порассуждать о том, почему идея Бога оказалась такой живучей и действенной. Я уже пояснил, откуда, по-моему, взялась эта идея. Своим появлением она обязана искаженному взгляду на мир; ведь люди склонны не принимать во внимание тот факт, что они возникли в результате эволюции, в конкретном ландшафте, в конкретных природных условиях, приобретя конкретный набор умений, навыков и взглядов на мир, которые позволили им не только выжить, но даже процветать. Но существует и еще более мощная идея, нежели эта, и ее-то я и осмелюсь высказать. Заключается она вот в чем — место на вершине пирамиды, откуда, как нам казалось раньше, все и проистекает, действительно не пустует, хотя бы потому, что в противном случае этот поток действительно бы иссяк.
Позвольте пояснить, что я имею в виду. В нашем мире мы создали огромное количество самых разнообразных вещей. Мы изменили наш мир самыми разнообразными способами. Вряд ли кто станет с этим спорить. Например, построили этот зал, в котором мы с вами сейчас находимся, и многое другое, гораздо более сложное, например, компьютеры. Но мы также создали и бессчетное количество фиктивных сущностей, которые, однако, не менее мощны, чем те, что действительно существуют. И поэтому разве мы скажем: «Что за дурацкая идея, нужно от нее избавиться!»?
Возьмем, к примеру, такую фикцию, как деньги. Деньги — это целиком и полностью фиктивная сущность, но зато какую огромную роль играют они в нашем мире. У каждого из нас есть при себе бумажник, в котором лежат цветные фантики. Но на что эти самые фантики способны? Они не размножаются, подобно домашней живности, их не поджаришь на обед, но между тем нам без них никуда, без них не прожить, а ведь все, что с ними можно делать, это обмениваться ими между собой, и тогда, глядишь, начинают происходить самые удивительные вещи. Потому что деньги — это фикция, с которой мы все соглашаемся. Мы не ломаем голову над тем, хорошо это или плохо, правильно или нет. Но в том-то и дело, что исчезни деньги, как вся структура нашей взаимозависимости моментально рухнет. Но если мы с вами исчезнем как вид, то вместе с нами исчезнут и деньги. Вне нас деньги не имеют никакого смысла. Они — нечто такое, что породили мы с вами, причем нечто, наделенное мощнейшей способностью менять окружающий мир. И все потому, что мы — все до единого — согласны с этой фикцией.
Хочется надеяться, что кто-нибудь когда-нибудь напишет эволюционную историю религии, ведь то, как она развивалась, во многом демонстрирует разные виды эволюционной стратегии. Задумайтесь, например, о том, какая «гонка вооружений» имеет место в животном мире, где видам приходится постоянно отстаивать свое право на среду обитания. Взять, к примеру, такую гонку между ламантинами, обитающими в водах Амазонки, и определенным видом тростника, которым эти ламантины питаются. Чем больше тростника поедают ламантины, тем больше тот вырабатывает кремнезема, который призван поразить зубы ненасытных обжор. Но чем больше кремнезема в тростнике, тем крепче и крупнее становятся зубы ламантинов. Как только одна сторона предпринимает оборонительные меры, другая тотчас находит способ их преодолеть.
Известно, что в ходе эволюции, да и человеческой истории тоже, «гонка вооружений» играла роль своеобразного локомотива, причем весьма мощного. Как вы можете видеть, нечто подобное постоянно происходит и в мире идей.
Так вот, создание научных методов, науки вообще — и я думаю, вы все со мной согласитесь — это мощнейшее достижение разума, самая мощная на сегодняшний день система координат для исследования, осмысления и преобразования окружающей нас действительности. Зиждется же она на том принципе, что любая идея может быть подвергнута критике, и если эту критику выдерживает, то остается жить, если нет, то будет попросту отброшена.
Религия устроена совершенно не так. В ее основе лежат некие идеи, которые мы обычно называем святыми или священными. Нам всем это так хорошо знакомо — независимо от того, разделяем мы их или нет, — что мы никогда особо не задумываемся, что же это, в сущности, значит. Потому что, в сущности, это значит следующее: «Вот некая идея или воззрение, о которых нельзя сказать ничего дурного. Нельзя и все тут. Почему нельзя? Сказано нельзя, значит, нельзя».
Если кто-то голосует за партию, с которой вы не согласны,.вы можете спорить, сколько вам угодно. У каждого найдутся свои доводы, и все равно никому от этого спора не станет хуже. Если кто-то считает, что налоги надо увеличить или, наоборот, снизить, вы вольны высказать свою точку зрения по этому поводу. Но вот кто-то сказал, что по субботам грешно включать свет, и вы говорите в ответ: «Что ж, надо уважать чужие взгляды». Признайтесь, что это странно, но даже я, когда сейчас говорю это, думаю про себя: «А вдруг в зале сидит ортодоксальный иудей? Вдруг его оскорбят мои слова?» При этом, заметьте, когда я говорил о деньгах, мне и голову не пришло спросить себя: «А вдруг в зале сидит представитель левых или, наоборот, правых взглядов, имеющий те или иные воззрения на экономические проблемы?» Нет, я просто подумал: «Что ж, пусть каждый останется при своем мнении». Но стоит завести речь о том, что так или иначе касается чьих-то религиозных (тут я даже рискну, боязливо высунув из воротника голову, сказать иррациональных) воззрений, как мы тотчас начинаем осторожничать и спешим возразить: «Нет-нет, на это покушаться нельзя. Пусть это и иррациональная идея, но ее следует уважать».
