Юрий Сидоренко - Своевременные мысли о Российском парламенте
Почему же все-таки распались традиционные, необычайно прочные империи, скрепленные не только картечью, но и общими экономическими интересами, и заманчивой высокой культурой метрополии? Произошло это потому, что изменилось время. Пришла пора ответить на вызов времени. Не надо путать с вызовом на дуэль, когда приходится защищать собственную честь, честь своего Отечества или государства. В этом случае доблесть заключается в стойкости, а цель, безусловно, — победа. Но еще никому не удалось одержать победу над временем.
Вызов времени следует прежде всего понять и, разобравшись, принять. «Гвардия умирает, но не сдастся.» С этими словами отважные солдаты в киверах и плюмажах шли в атаку во весь рост и побеждали, овеянные высокой славой. Но стоило дворянскому кавалергардскому полку в 1914 году поступить точно так же, как они были срезаны плотным огнем обыкновенной маршевой роты. Так и вошло в историю: последняя атака кавалергардов.
Надо бы ползком по земле, по новым правилам, ибо изменилось время, а вместе с ним и плотность огня. Но дворянская честь и боевая традиция повелевали во весь рост. Кавалергарды не приняли вызов времени. И — погибли. И здесь виновато еще одно слово, определяющее манеру мышления, способ восприятия мира — ментальность. Однако у нас другие слова в ходу — чибрики, тапочки, авоська, и красивое торжественное слово стахановец. Их много — этих слов, порожденных нашей действительностью: комсомолец, партиец, чекист, сексот, стукач. Но главное слово по смыслу все-таки авоська, пуповиной завязанное на старинном слове авось, которое пропитало буквально все поры традиционной советской жизни. Авось колбасы достану, авось сельское хозяйство поднимем, авось механизация, авось мелиорация, химизация, кукуруза. Авось империю сохраним, армию пошлем на авось. Само это слово есть полное отрицание вызова времени и выражает специфическую ментальность на авось.
И хочется ли этого одним, и не хочется ли этого другим, но давайте все вместе зададим себе коллективный вопрос: а почему распадаются империи? Ответ удивительно прост: потому, что в силу объективно действующих исторических причин и законов приходит время национального самосознания. Процесс этот неизбежен, необратим, ибо любая империя обязана заботиться об укреплении своей экономической и политической мощи, а это, в свою очередь сопряжено с тем, что мы называем на официальном языке становлением и ростом национальных кадров, которые воспринимают не только современную технологию, но параллельно с ней духовные ценности и культуру. Так зарождается энергичная национальная интеллигенция окраин. В плане духовном и политическом это как раз и способствует формированию национального самосознания, ибо теперь уже и с точки зрения технологии, и с точки зрения культуры открываются реальные возможности для собственного развития. Стремление самостоятельного развития проявляется тем сильнее, чем больше подавлялись национальные институты и национальное самосознание государственными органами империи. Чтобы надежнее обуздать национальное самосознание и связанные с ним издержки в виде экономического хаоса, взаимной ненависти и кровавых междоусобиц, следует сохранить и укрепить тоталитарную империю. Именно так ставят вопрос сторонники силовых решений.
Однако сама природа тоталитарного государства экономически и политически противоестественна. Она противоречит прогрессу общества, неизбежно ведет к стагнации, застою и полному параличу. Это ставит общество перед нелепым выбором: от чего погибать — от хаоса или от паралича? На самом деле корректно поставленный вопрос должен звучать иначе: как избежать гибели и от паралича и от хаоса? Как пройти между Сциллой и Харибдой? Для решения этой задачи следует вернуться к фактору национального самосознания.
Этот несущественный для прошлого времени фактор, умело подавленный, направленный в нужное русло, управляемый пропагандой, сегодня стал самостоятельным, крайне важным моментом. Его не дано нивелировать искусной пропагандой еще и потому, что интернациональные мифы марксизма-ленинизма быстро выветриваются из общественного сознания. В условиях нарастающего идеологического вакуума и без того сильная идея национального самосознания становится все более могучей, все более доминирующей силой в обществе. И не понять этого, или, что еще хуже, не захотеть понять — значит не принять вызов времени. Как говорил Талейран, «в политике есть вещь похуже преступления — это ошибка».
Для того чтобы избежать трагических и кровавых ошибок, любые решения нужно строить с учетом важнейшего национального момента в виде надстройки и фундаментальных экономических отношений, которые, в качестве базиса, на основе добровольности увязывают части бывшей империи в гибкий и сильный экономический союз. Так только и пройдешь между Сциллой паралича и Харибдой междоусобиц.
Рациональные экономические связи, их органичное сочетание и взаимодействие, как следствие, влекут за собой и результативный политический фактор объединения, который может быть использован ненавязчиво и деликатно, особенно сегодня, когда раневые поверхности национальных границ, увы, кровоточат.
Особенность или даже противоречие поставленной проблемы заключается в том, что в основе ее лежит очень сильный духовный фактор, тогда как решение в любом случае будет носить характер четких административных указаний. Обе эти категории в политической форме гениально связал Александр Сергеевич Пушкин: «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Мы же скажем заземленным политическим языком: решение запутанных национальных вопросов прежде всего требует доверия, доверия политического, социального, человеческого. И тогда, оглядывая политический горизонт, увидим только одну, увенчанную всеобщим довернем личность — это Ельцин. Ему — русскому человеку — привезли цветы из Вильнюса уже после тот, как там пролилась безвинная — кровь. С ним — единственным — согласен сегодня говорить неистовый лидер грузин Звиад Гамсахурдиа. С ним готовы устанавливать горизонтальные связи, подписывать соглашения молдаване, белорусы, эстонцы, казахи, представители других, республик. И на этой уважительной основе у него появляется моральное, а значит, и реальное право защитить интересы русского меньшинства на территориях национальных республик. И тогда появляется надежда урегулировать сложнейшие национальные проблемы внутри самой Российской Федерации. Сегодня нет альтернативы Ельцину, ибо, несмотря на все потуги и старания казенной пропаганды, вопреки клевете, — не опорочен.
Национальный вопрос в границах большевистского наследия
Свое объединенное государство большевики затеяли под лозунгом: «Без России, без Латвии — жить единым человечьим общежитием», подменяя тем самым святые извечные национальные традиции рамками большевистского мышления. Великий русский язык, который, по определению Ломоносова, соединял, «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того — богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка», если и следовало, учить, то только потому, что «им разговаривал Ленин»: Так на уровне национального вопроса была заложена опасная политическая абракадабра, которая отрыгнулась сегодня кровью национальных конфликтов.
До 17-го года Россия была единая и неделимая. И вопреки навязанному мифу о тюрьме народов, населяющие ее национальности имели почти неограниченные возможности национального развития, — ибо никто практически не ущемлял национальную культуру, обычаи и религию… Возможно ли было по тем временам (на государственном уровне) громить мечети, костелы и, буддийские храмы? Как известно, это сделали именно большевики с упорством, достойным лучшего применения… А вместе с религией как-то разом исчезли стыдливо испарились и другие национальные приметы: кухни на просторах единой страны заменились вдруг единым сиротским супом разом во всех точках общепита сразу Кронштадта до Владивостока, от Кушки до Земля Франца Иосифа. Национальные традиции большевики понимали лишь как патриархальную абстракцию, нелепую, исчезающую, на пути ко всемирному общежитию похожих людей.
И когда Ленин, например, говорил о национальной литературе, то, верный своему схематическому мышлению, условно делил ее на пригодную и непригодную с точки зрения социалистического идеала, рекомендуя выбирать рациональные произведения и складывать их на общую интернациональную полку.
Впрочем, это не было пределом социалистической формализации мысли. Вспомним, как В. И. Ленин спорил с Александрой Коллонтай относительно свободы любви. Аргументируя неизбежность адюльтера, любовных треугольников, обязательных супружеских измен, Коллонтай горячо защищала свой тезис о необходимости свободной любви, по крайней мере для социалистов, которые по природе своей презирают предрассудки прошлого. Ратуя за институт семьи, которую он называл «ячейкой» (видимо, для удобства управлять!), Владимир Ильич «сразил» свою противницу вполне логичным марксистским (вернее — ленинским!) вопросом: «А почему бы вам не противопоставить адюльтеру буржуазски верную и трепетную любовь пролетарки?»
