Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6495 ( № 11 2015)
Обозначим лишь несколько аргументов, которые в данном контексте может использовать учитель. «Конёк-Горбунок» – не единственное создание юного Ершова, до нас дошли пять его произведений, предшествовавших сказке. Они свидетельствуют о готовности юноши к реализации масштабного замысла. Их объединяет стремление к большой стиховой массе, строфоидность структуры, национально-историческая проблематика с выбором ключевых событий, отдалённость исторических эпох, ставших предметом изображения, внимание к развёрнутой монологической речи героя. Стиховая масса сказки Ершова в варианте 1834 года – 2260 стихов, а пушкинской «Сказки о царе Салтане» – 996 стихов, то есть у поэта из Сибири она больше чем вдвое. Пушкин в этот период вообще не пишет сказок с такой объёмной стиховой массой. Теперь о рифме. В тексте Пушкина около 40% рифм повторяется, у поэта из Сибири повторы единичны. Юный Ершов-сказочник использует шесть видов неточных рифм, а Пушкин – три вида. Для Ершова богатая рифма скорее исключение, чем правило, в пушкинском тексте высокое количество богатых рифм. Стиховеды накопили весьма убедительный материал, свидетельствующий о том, что культура стиха в «Коньке-Горбунке» существенно иная.
Затем, в сказке Ершова предполагается возможность царём Салтаном «басурманить христиан» посредством похода на них, то есть Салтан изображается в духе лубочной сказки о богатыре Бове, где Салтан Салтанович требует от пленённого им Бовы принять ислам, сменить веру. Это соответствует стандартам русского фольклора, где Салтаном именуется вообще мусульманский царь. У Пушкина, как известно, Салтан в центре сказки, и его образ весьма далёк от описанных принципов истолкования. Иначе говоря, перед нами примеры двух различных творческих ориентаций, и одному субъекту они вряд ли могут принадлежать. Впрочем, ни у одного из современников Пушкина, в том числе лично знавших Петра Ершова, авторство «Конька-Горбунка» не вызывало никаких сомнений.
Методически и информационно богат сюжет «Ершов – Гоголь». Автор «Конька» субъективен и ревнив по отношению к счастливцу из Малороссии, ставшему почти «своим» в столице, блестяще проделавшему путь с окраины империи в самое сердце русской литературы. Очевидно, что юный Ершов стратегию своего творческого поведения в столице строил по модели автора «Вечеров» и «Миргорода», но жизненные обстоятельства не позволили ему последовательно осуществить первоначальный план. Создание уже в пятидесятые годы прозаического цикла «Осенние вечера» – свидетельство попытки позднего соперничества Ершова с Гоголем на чужой для него территории, новый этап в развитии прежней стратегии, к сожалению, недооценённый современниками, но важный для верного понимания нами самосознания тобольского литератора.
В старших классах при изучении русской литературы первой половины XIX века вообще полезно проговорить с учащимися миссию каждого из поколений в движении отечественной словесности. Поколение Гоголя – Кольцова – Лермонтова – Ершова – Алексея Толстого: в рамках данной литературной генерации к Ершову и его наследию от каждого из могучих представителей этой общности могут быть протянуты самые неожиданные, но сущностные связи с опорой на уже изученный и требующий обобщения историко-литературный материал.
Для нас, в частности, очевидно, что художественное мышление всех представителей этого поколения отличает сочетание нескольких качеств. Во-первых, это философско-рефлексивная созерцательность. Во-вторых, это острый интерес к религиозным и нравственно-мифологическим основам жизни. В-третьих, это увязывание изобразительно-пластического ряда и сферы универсально-комического. В-четвёртых, это ориентация на идею человечества как одного человека, на открытие «объективной данности внеличной и внеиндивидуальной сферы сознания» (Е.К. Созина).
Если же говорить об эстетической позиции Ершова, то это позиция младоархаистская в версии, предложенной ещё Юрием Тыняновым. Данное самоопределение художника произошло уже в первой цензурной редакции «Конька-Горбунка», и с этим связана система аллюзивных сигналов, которые мы обнаруживаем в данном тексте. Эта система идёт из культуры XVIII века (Аблесимов, Державин) и точечно выбирает контакты в веке XIX (Грибоедов, Катенин, Пушкин).
И последнее. Ершов принципиально стремится к созданию положительного эпического героя с национальной спецификой. Иван, Сузге, Суворов, Лука, Проезжий – всё это галерея оригинальных мыслительных опытов художника, наследие которого нам ещё только предстоит открыть для себя. Двухсотлетие со дня рождения мастера – повод и импульс для такой работы.
Теги: филология , литературоведение
Русский диктант
Фото: РИА "Новости"
Идея "Тотального диктанта", родившаяся в стенах Новосибирского государственного университета, отмечает десятилетний юбилей. Это побуждает подвести некоторые итоги. Сама по себе мысль вывести образ грамотного человека из ниши неудачников заслуживает поддержки: она, безусловно, полезна. Но «как корабль назовёте - так он и поплывёт», диктант с эпатирующим названием «тотальный» вызывает вопросы в области как методологии, так и выбора текстов. Грамотность – свойство не только навыка, но и чутья, один из основных её источников – прочитанные художественные тексты, ключевые для развития языка и национального миросозерцания. За десять лет для того, чтобы проверить грамотность, предлагались отрывки из произведений Льва Толстого, Александра Бека, Ивана Соколова-Микитова, Василя Быкова, Редьярда Киплинга, Николая Гоголя, Бориса Стругацкого, Дмитрия Быкова, Захара Прилепина, Дины Рубиной, Алексея Иванова. Иногда вариантов было несколько, и они были глубоко неравноценны, что не стало бы проблемой, если б вслед за подведением итогов не наступало пафосное награждение «самых грамотных».
Можно сделать одно характерное наблюдение: чем дальше, тем больше стремление назначить автором диктанта увенчанного премиальными лаврами писателя-современника сочеталось с общей демонстративностью процедуры и одновременно слабостью методологии. С точки зрения не пропагандистской, но именно учебной лучшим так и остался диктант по Соколову-Микитову. В 2015 году автором диктанта стал Евгений Водолазкин. «ЛГ» неоднократно высказывалась на тему странностей выбора текстов для тотального диктанта, а также способа его проведения. Он обыкновенно превращается в шоу: текст зачитывает не учитель и не преподаватель вуза, а актёр или деятель искусства. Вот такой отзыв о манере их чтения можно назвать достаточно характерным: «Мне как человеку, преподающему орфографию студентам-филологам и школьникам, было весело наблюдать за актёрами, которые старались выразительно, по-театральному, чтоб сорвать аплодисменты, прочитать текст, теряя при повторе союзы, меняя слова местами и пропуская целые абзацы». По-прежнему есть вопросы к самому диктанту – вот, например, отзыв специалиста о прошлогоднем тексте Алексея Иванова: «Он был простым орфографически, но нелепым пунктуационно. При проверке пришлось опустить авторские знаки препинания и засчитывать как правильные все возможные, с точки зрения нормы, варианты».
Поэтому мы начинаем проект «Русский диктант», где будем публиковать подготовленные альтернативные тексты, которые, на наш взгляд, больше подходят для «тотального диктанта» с точки зрения всех возможных благих целей его проведения.
Первый текст составлен по статьям известного российского писателя, лауреата премии «Золотой Дельвиг» Владимира ЛИЧУТИНА «О русском слове» и «Слово о бессловесных...»
О русском слове*
Каждый из нас, будто почка, крохотный листок на древе нации, не может верно знать, как живёт разговорный язык, какими путями движется, погружается ли, огрузнув от бытия, в омут времени на погребение, или готов вскоре вновь вернуться из забвения на поверхность русской жизни. Нам не дано угадать, беднее или богаче был язык наших предков две тысячи лет тому назад, ибо целые пласты сословного быта, обычаев или обрядов время от времени выпадали из внешнего оборота и сонно оседали на дно, не истлевая там вовсе, как летошняя трава, и после снова всплывали для нашей услуги и воспитания души. Осколки вроде бы забытого словарного свода вдруг являются к нам вроде бы ниоткуда, вплетаются в живую ткань разговорного языка, замещая собою временные, текучие и случайные слова.
Другое дело, что мы разучились обращаться с ним из-за духовного оскудения. Прибаутки, скоморошины, пословицы и загадки, частушки и приговорки – вся эта краснословица была уместной в обыденной речи, придавала разговору чувственный окрас. Нам не хочется говорить красиво, и оттого мы потихоньку засохли, заскорбели умом и душою. Свинцовая мерзость немало положила усилий, чтобы оскотинить нас[?]
