Александр Жигарев - Анна Герман
Первым литературным ее критиком был журналист Яцек.
- В принципе неплохо, - констатировал он, - словом ты владеешь. Но композиционно как-то не очень. Попробуй придумать завязку, разбей все на главы. Тогда будет интереснее, а главное - "читабельнее".
Анна опять начала все сначала. Теперь она уже писала по тщательно продуманному плану. Правда, она постоянно сбивалась на детали. Для нее-то эти детали много значили. Но вот будут ли они что-то значить для читателя?
Лечащий врач - высокий брюнет с милым, застенчивым взглядом, по имени Войтек Хаджинский, - начал готовить Анну к занятиям физкультурой. Впрочем, "занятиями", а уж тем более - "физкультурой", их можно было назвать только условно. Надо было учиться понемножку двигать руками и ногами и при помощи специального ремня пытаться хоть чуточку оторваться от подушки. Занятия были рассчитаны на несколько месяцев и требовали от врача исключительного мастерства, а от больной - мужества. Малейшее движение причиняло ей сильную боль.
Иногда Анне казалось, что все усилия напрасны, что теперь не удастся восстановить двигательные функции и невозможно избежать неподвижности. Она начинала беспомощно плакать, и тогда добродушное лицо врача делалось строгим, даже злым. Он быстро уходил со словами:
- Завтра начнем все сначала. И не хныкать! Не выношу женских слез!
Назавтра все начиналось сначала. Каждое движение требовало не только выдержки, но и огромного напряжения. Она обливалась потом, а глаза сами закрывались от усталости.
- Хотите петь? - допрашивал врач. - Хотите любить?
- Хочу! - срывалась на крик больная.
- Тогда работайте! Вы же мужественный человек...
После таких занятий, пусть поначалу и продолжавшихся считанные минуты, Анне страшно было думать о том, чтобы писать дальше свою "исповедь". Она упрямо гнала от себя сон. Но усталость сковывала ее, и она надолго засыпала. Просыпалась с ощущением страха: все напрасно - левая рука и нога не слушаются. Они как будто мертвые, как будто чужие.
Так продолжалось месяцами. Но с каждым днем Анна, превозмогая боль, едва заметными, крохотными шажками шла к выздоровлению.
Она не обратила внимания на незнакомого доктора, который однажды пришел к ней в палату и принялся внимательно рассматривать то место на предплечье, где появилась опухоль. Главным было ощущение (она чувствовала это всем сердцем), что у нее внутри что-то происходит. Будто наполняются живой кровью мускулы, будто они вот-вот начнут действовать. Кажется невероятным - сегодня без помощи врача она подняла руки над головой и даже попыталась похлопать в ладоши. На следующий день еще раз. Теперь даже можно потянуться, будто зевая после сладкого сна. И перейти к следующим упражнениям, будучи уверенной, что все делается не напрасно, что в конце концов достижения медицины, помноженные на волю к жизни, способны дать результат...
А за окнами снег. Мама и Збышек рассказывают о том, какая она, заснеженная Варшава - веселая, нарядная, новогодняя. Всюду звучит музыка, люди поздравляют друг друга с рождеством, желают счастья. У Ани тоже немало посетителей - поздравлений и пожеланий хватает. Им бы осуществиться хоть наполовину, хоть на четверть, хоть на самую малость! Почти полтора года в больнице. Полтора года страданий. Только страданий?
Нет! Это были и месяцы трудной, жестокой борьбы, увенчавшейся, правда, только частичным успехом. Анна еще не знала, что врач, приходивший к ней и осматривавший опухоль, по профессии - онколог и что он подозревает у нее начальную форму рака кожи.
Требовалось немедленное хирургическое вмешательство. Анне еще одна операция показалась пустяковой по сравнению с теми, которые ей пришлось перенести. Руки ее держались на "гвоздях", мастерски вбитых туда искусными хирургами. По частям собранный позвоночник, вместе с левой половиной тела тоже результат изумительного искусства хирургов. Теперь была удалена опухоль. И тут, накануне рождества, Анна неожиданно для себя задала доктору Войцеху Хидзинскому вопрос (который ей самой показался странным и нелепым):
- Пан Войцех, а скоро я смогу поехать домой?
- Домой, домой, - задумчиво повторил доктор. - А где, собственно говоря, у вас дом?
- Во Вроцлаве. Правда, мама пока снимает комнату в Варшаве, но министр сказал, что мы вот-вот должны получить квартиру...
- Понимаете, если бы у вас были хорошие домашние условия, я бы счел даже полезным для вас как можно скорее покинуть больницу. Ваш жених инженер? Тогда он сможет установить и в комнате снаряды, необходимые для лечебной физкультуры.
xxx
И наступил долгожданный день, когда можно было распрощаться с больницей! Надолго ли? Этого Анна не знала, но была уверена в одном: она сделает все возможное, все, что только сможет выдержать, чтобы никогда больше не возвращаться в больницу. Ее на носилках внесли в машину "скорой помощи". Машина понеслась по Маршалковской, потом по аллеям Уездовским к площади Победы.
Это был еще не "ее" дом. Это была лишь отданная им на временное пользование чужая квартира. Но Анна испытывала блаженство: наконец-то она оказалась в человеческом жилище, без запаха лекарств, без строгих лиц медсестер. В квартире был телевизор, и теперь Анна могла смотреть интересующие ее телевизионные программы. Естественно, ее волновала эстрада, и она с нетерпением ждала так называемые развлекательные передачи. Она увидела на экране Поломского и Куницкую и обнаружила, что они нисколько не изменились за полтора года, будто она рассталась с ними вчера. Понравилась Марыля Родович, о которой она впервые услышала от санитара в больнице, действительно очень яркая, темпераментная, необычная, со "своим лицом". Втайне Анна надеялась, что, может быть, в одну из передач включат ее старую запись. Но Анны в эфире не было, и с этим предстояло смириться...
Зато работа над книгой здесь, "дома", шла лучше, чем в больнице. Она писала по два-три часа в день: дольше не разрешали врачи. А мама очень следила за тем, чтобы Збышек строго выполнял функции главного специалиста по лечебной физкультуре.
"Збышек, Збышек! Как отблагодарить тебя за твою доброту, за твое преданное сердце, за те невзгоды и неудобства, которые ты добровольно принял на себя. Ты разделил со мной мои страдания". И хотя к Анне ежедневно приходили специалисты и долго, обстоятельно занимались с ней, - со Збышеком все получалось как-то легче.
Она научилась сидеть на постели и несколько минут держаться в таком положении, хотя кружилась голова и она судорожно хваталась за специальные поручни, чтобы не упасть. Радостное возбуждение новизны стало угасать. Боли в спине усилились (неужели ничего не удастся сделать и она приговорена к неподвижности?).
В один из мартовских дней, когда солнце весело заглянуло в окно, ей принесли письмо, судя по штемпелю, отправленное несколько месяцев назад из Гонконга. Его автором был выдающийся мореплаватель Леонид Телига - смелый и мужественный человек, совершивший в одиночку кругосветное плавание на яхте. Из письма следовало, что он лишь недавно узнал о несчастье Анны и очень огорчился. И просто как человек, и как большой поклонник ее таланта. Оказывается, он взял с собой в плавание записи ее песен и часто слушает их. "Это, - писал он, - придает мне силы в борьбе со стихией". Телига очень бы хотел, чтобы его письмо хоть чуточку помогло Анне в борьбе за возвращение на сцену. "Я не сомневаюсь, - он подчеркнул эти слова, - в том, что это Ваша главная и единственная цель. Вы рождены для искусства так же, как искусство рождено для Вас. Я верю, я надеюсь, я не сомневаюсь, что Вы вернетесь". В письме были его стихи "Ночь над Меконгом", посвященные Анне. Очень лирические, мужественные, полные твердой веры в торжество человека над разбушевавшейся стихией. Это письмо очень взволновало Анну, она испытывала горячее чувство благодарности к этому сильному человеку, где-то в океанской дали задумавшемуся о ее судьбе. Она читала снова и снова его стихи и вдруг с удивлением обнаружила, что уже не читает их, а просто шепотом напевает. Что это?! Музыка, ее собственная музыка?! Или просто тоска по пению? Наверное, однажды где-то услышанная мелодия сама собой легла на стихи...
День ото дня ей становилось все лучше. Правда, по утрам все так же невыносимо болела голова, но мускулы становились все более податливыми и послушными.
Однажды мама вошла в ее комнату и чуть не уронила от неожиданности поднос: Анна сама, без посторонней помощи, полусидела на кровати и радостно улыбалась ей.
В конце июля она уже спускала ноги с кровати. После затянувшегося перерыва она опять увлеченно работала над книгой, дойдя до самого трудного, как ей казалось, места - фестиваля в Сан-Ремо, в общем-то, для нее и почетного и загадочного. Однажды она проснулась от шума в передней. Дверь была распахнута настежь, и какие-то люди под командованием Збышека пытались затащить в квартиру громоздкий предмет.
