Андрей Манчук - Наследники Че Гевары
Впрочем, это частные моменты. Гораздо важнее понять общую заинтересованность в Чернобыльской Зоне, недвусмысленно выказанную империализмом. Добиваясь прекращения работы ЧАЭС, страны G8 имели две очевидные цели: ослабление энергетического потенциала Украины с целью контроля над украинским энергорынком, а также создание могильника ядерных отходов стран ЕС на территории чернобыльской Зоны отчуждения. Цели украинских чиновников были еще прозрачней — привычное воровство западных грантов. А международные финансовые организации и не думали выполнять обязательства по финансированию строительства «Арки» — новой защитной оболочки Саркофага, и социальной поддержке новых безработных Зоны.
На самой станции тем временем, продолжается строительство ХОЯТ-2 — в отличие от других сегментов SIP оно профинансировано в полном объеме и уже близится к своему завершению. Ни для кого из работников Зоны не секрет, с какой целью возводится новое ядерное хранилище, а его строители сами именуют себя могильщиками Украины. Через несколько лет сюда начнут завозить отработанное ядерное топливо из Франции, Германии, России, и из других стран — мировых и региональных хищников капитализма. Здесь будет гигантский всеевропейский могильник. Разумеется, «абсолютно надежный и безопасный», но такой, какой даже в теории не мог бы разместиться на околицах Парижа, Берлина или Брюсселя.
Отчуждение.Чернобыль и Припять во многом законсервировали в себе фрагменты социалистической жизни — как застывшая капля янтаря несет в себе крупицы жизни ушедших геологических эпох. Когда-то эти приметы сохраняли не без умысла — жуткий заповедник коммунизма, на устрашение потомкам. Тогда никто не подозревал, что через какой-нибудь десяток лет попавший в Зону человек будет помимо своей воли сравнивать эти два времени. И это сравнение будет не в пользу нашего капиталистического настоящего.
Здесь нет рекламных плакатов. Ни одного «Макдональдса» и ночного клуба. Нет банков (не считая сберкассы) и паркингов, церквей и молитвенных домов. Ни одного подземного супермаркета. Ни единой загородной виллы. Здесь все, как прежде: больницы, школы, детские сады, дворец пионеров и пионерлагерь, театр, кинотеатры, дом культуры, спорткомплекс, турбазы, кассы «Аэрофлота». Сейчас они заброшены, но при одном взгляде на них можно без труда увидеть то, другое, общество, и его другую жизнь. Здесь больше чем где-либо примет прошлого социалистического времени — и даже по этим изуродованным останкам можно судить, насколько оно отлично от нынешней капиталистической действительности Украины.
Конечно, понятие Зоны отчуждения очень условно. Здесь нет ничего страшнее того, что существует в «большом мире» остальной территории Украины. Что может быть страшнее существующего положения рабочего класса? Зона не может оградится от капитализма, и потому не выполняет свои защитные функции. Она не в состоянии защитить от радиоактивного бизнеса. Дозиметрический и административный контроль бессильны перед всепроникающим излучением долдаровых бумажек. Все местные черты угнетения присутствуют и извне — они просто проявляются здесь в своем концентрированном, обнаженном виде. Само название «Зона отчуждения» звучит совсем по марксистски. Его можно без натяжки распространить на всю Украину, все «постсоветские» территории, на весь мир. Это место, где человек органически не может чувствовать себя человеком и лишен всякой надежды на нормальную человеческую жизнь. Речь, разумеется, идет о рабочем человеке. Но мы-то уже знаем: эта Зона — зона рабочих.
ПОСТСОВЕТСКИЕ ЗАПИСКИ
«Зона боевых действий» начинается в километре от трассы Симферополь-Москва. Пропустить поворот на Новобогдановку невозможно. Вместо обычных торговцев дешевыми таврическими арбузами, здесь расположилась целая бригада пожарных машин. Мы въезжаем в село и вскоре встречаем его первого жителя — средних лет женщина выкидывает на улицу купы сгоревшей соломы.
Выслушав наш вопрос о недавних взрывах и их последствиях для села, она ведет нас к себе во двор. Дом Тамары Ивановны Квитко расположен на улице Ленина, в трех километрах от полигона. Три дня назад сюда залетели осколки реактивного снаряда. Пожар на подворье уничтожил добрую часть хозяйства Квитко, а власти не только не дали ей ни копейки материальной компенсации, но даже не реагируют на просьбы вывезти обгоревший мусор.
Стоя на пожарище, женщина бессильно разводит руками. Ей нечем будет кормить зимой скот. Ей не на что восстанавливать свой изуродованный двор. Ей надоело слушать обещания целой кучи чиновников, перебрасывающих друг на друга ответственность за трехлетний террор против жителей этого прифронтового села — в самом центре вроде бы мирной Украины.
Вместе с Тамарой Ивановной мы едем на улицу Фрунзе, к другой семье, которая особенно пострадала во время последней бомбардировки.
Двадцативосьмилетняя Юлия Владимировна Цибко со своим маленьким ребенком находилась внутри, когда, по словам соседей, рядом с хатой упали два «огненных шара». В совмещенном с жилой частью дома хлеву заживо сгорели бычки. Пепелище еще дымится, в воздухе пахнет паленым мясом, по двору раскиданы сгоревшие джинсы, простыни, куклы и хозяйственный инвентарь. Среди руин хлева виднеется черное, сгоревшее зерно. Обгорели даже деревья около хаты, окна которой заклеены полиэтиленом — они вылетели еще во время прошлогодних «бомбежек». Это слово прочно вошло в обиход жителей запорожского села. Хаотичные разрывы снарядов называют здесь именно так, по аналогии с военным временем — да и попробуйте назвать это как-либо иначе.
«Бомбежки» продолжаются и сейчас. «Сегодня утром взорвалось. И вчера в обед, очень сильно», — говорит нам Тамара Квитко.
Во время нашего разговора к дому подъехал главный архитектор Мелитопольского района. Увидев журналистов, он молниеносно рванул обратно к своей машине. Общий ущерб сельчан от последней «бомбежки» был оценен властями в смешную сумму — 34 тысячи гривень. По мнению оценщиков, жилая часть хаты семьи Цибко «почти не пострадала». Хотя достаточно походить по комнатам этого полуразрушенного дома, — точно такие же мы видели в Грозном и на Голанских высотах, — чтобы убедиться: жить в нем никак нельзя. Во всяком случае — нормальной, обычной для нас жизнью.
Проселочными дорогами мы пробираемся к самому полигону. В двухстах метрах от него нас тормозит милицейский блокпост, спрятанный в лесополосе. Отсюда виден огонь, который тушат разбросанные по полям пожарные автомобили. Они проезжают по улицам села каждые десять минут. Судя по надписям на бортах, здесь работают бригады из Мелитополя, Запорожья и ядерного Энергодара. Трудно поверить, но за три года скандальных катастроф в Новобогдановке так и не была построена собственная пожарная часть. Это село, на которое регулярно падают фугасные снаряды, до сих пор не имеет ни одной пожарной машины.
По краю прилегающих к полигону полей, многие из которых остались незасеянными, стоят руины домов, разрушенных во время прошлых бомбежек. Сразу за ними — большие цистерны нефтеналивной базы. Это — один из самых больших страхов Новобогдановки. Оттуда уже слили бензин, но остаточного горючего все равно хватит на апокалиптический фейерверк. Однажды снаряд уже угодил в базу, но в тот раз все обошлось. Обойдется ли в следующий — жители запорожского села очень не хотели бы проверять это на своей шкуре.
Нефтебаза находится вблизи железнодорожной магистрали, по которой идет основной поток поездов крымского направления. Жизнь и здоровье десятков тысяч людей находятся под непрерывной угрозой. Моя мать, просидевшая ночь в поезде в самый момент возобновления бомбардировок, рассказывала о массовой панике среди пассажиров. Нельзя сказать, что эти страхи были безосновательны. Здание складов возле станции рябит залатанными дырами от фугасов. Новобогдановский почтальон Нина Бондаренко привезла нас на место падения одного из реактивных снарядов, рухнувшего прямо на ее глазах. Свежая, зияющая воронка — всего в сорока шагах от железнодорожного полотна. Нина Николаевна рассказывает, как они вместе с сельчанами убегали по этому полю, усеянному брошенными в спешке вещами, — а снаряды перелетали через них далеко за железную дорогу. «Кошмар. Рвалось в нескольких километрах, а кажется, будто здесь, за кустами», — вспоминает она тот день.
Благодаря специфике работы Нины Николаевна хорошо знает жизнь Новобогдановки. По дороге она показывает нам брошенные хаты. Владельцы продали их за бесценок, на стройматериалы, и в буквальном смысле бежали из села. Во многих жилых домах окна покрыты все тем же полиэтиленом — надоело вставлять новые стекла. Кое-где видны трещины — другие последствия взрывной волны. Не всем под силу выдержать жизнь под «бомбежкой». По словам сельчан, здесь резко участились случаи заболеваний — от онкологии и до психических расстройств. Десятилетнюю дочь соседки Тамары Квитко накануне увезли на обследование в психоневрологический диспансер, а маленький ребенок одной из подруг Нины Бондаренко на три дня лишился способности говорить. Новобогдановцы стараются вывезти детей к родне, подальше от военных кошмаров. Село потеряло почти четверть своего «довоенного» населения. Улицы на его окраинах густо поросли ядовитой амброзией. Эти огромные сорняки стали красноречивым символом разрушения и беды.
