Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)
Там сидят интеллигенты на даче и вдруг слышат постановление Президиума Верховного Совета:
«В связи с неуклонно растущим благосостоянием, идя навстречу пожеланиям широких масс трудящихся, – объявить 10 августа 1960 года Днем открытых убийств. В этот день всем гражданам Советского Союза, достигшим шестнадцатилетнего возраста, предоставляется право свободного умерщвления любых других граждан, за исключением лиц, упомянутых в пункте первом примечаний к настоящему Указу. Действие Указа вступает в силу 10 августа 1960 года в 6 часов 00 минут по московскому времени и прекращается в 24 часа 00 минут. Примечания. Пункт первый. Запрещается убийство: а) детей до 16-ти лет, б) одетых в форму военнослужащих и работников милиции и в) работников транспорта при исполнении служебных обязанностей. Пункт второй. Убийство, совершенное до или после указанного срока, равно как и убийство, совершенное с целью грабежа или являющееся результатом насилия над женщиной, будет рассматриваться как уголовное преступление и караться в соответствии с существующими законами. Москва. Кремль. Председатель Президиума Верховного…
Потом радио сказало:
– Передаем концерт легкой музыки…»
Дальше начинается легкая музыка, то есть интеллигенты обсуждают между собой, что это и зачем. Художник-авангардист, для заработка рисующий плакаты, рисует плакат – кроваво-красное солнце, кроваво-красная лужа, труп в подворотне, на его фоне торжествующие юноша и девушка. Писатель размышляет о тщете литературы – все равно ведь никто никого не остановил! Любовница героя подговаривает его убить мужа. Разводиться не хочет, а убить – пожалуйста: очень он ее раздражает. Герой посылает ее подальше и выгоняет. «Слякоть», – бросает она ему. Герой много размышляет, как до этого дошло, и вспоминает, конечно, Гражданскую войну: тогда ведь тоже все убивали всех! Но тут же перед ним встает светлый образ отца, комиссара, взятого в тридцать шестом одним из первых: судя по его уцелевшим письмам, он знал, за что воевал… «А в тридцать седьмом? – возражает ему друг. – Тогда тоже знали? Нет, милый, тогда каждый – каждого, и сейчас то же самое…»
В день убийств сам герой хочет отсидеться дома, но заставляет себя выйти на улицу: там, на Красной площади, напротив Мавзолея и кремлевской стены, в которую замурованы герои революции, он начинает было размышлять: «тот, кто первым сюда лег, этого не хотел», но тут на него кто-то нападает сзади; ему удается отбиться и, что еще важнее, преодолеть пароксизм ответной ярости. Потом герои собираются по случаю сорок третьей годовщины Октября и, радуясь, что уцелели, подводят итоги Дня открытых убийств: в Москве убили около тысячи человек, а на Украине восприняли как директиву. Там все так воспринимают. Создали специальные отряды из молодежи. Из центра остановили в последний момент… В Нагорном Карабахе случилась чудовищная резня. А в Прибалтике не убили никого, и это сочли политической демонстрацией: вышло специальное постановление об усилении там политической работы.
Поразительно, как Даниэль все предсказал. Хотя, если честно, ничего поразительного: когда объявили настоящий день открытых убийств, то есть очередную свободу, все ровно так и вышло. Только тогда одним днем не ограничилось, так что поубивали несколько больше народу. Очередная гражданская приобрела форму братковских войн: тамбовские против солнцевских, грузинские против московских… И народу в этих войнах полегло, наверное, не меньше, чем в Гражданскую. А если и меньше, то состав-то был тот же самый, самый уязвимый и самый необходимый во все времена: молодые мужчины.
Поначалу повесть Даниэля – который вообще всегда был в тени Синявского, его дерзких и ярких повестей, его крутого и безбашенного нрава – воспринималась как мрачный анекдот о готовности населения выполнять любую директиву партии и правительства. Но анекдот на эту тему уже существовал; помните: «Товарищи! Завтра всех вас будут вешать! Вопросы есть?» – молчание, и вдруг одна рука. «Да!» – «А веревку свою приносить или вы дадите?»
Даниэль писал, конечно, не про это, его вещь шире – она о том, что милые люди, окружающие протагониста, уничтожили все тормоза. Да их никогда и не было, собственно. Они реально могут убить друг друга, и их не остановит ни тот факт, что они соотечественники, ни христианский запрет, ни врожденный инстинкт благоговения перед чудом жизни, который на самом деле древнее и глубже религиозного чувства. Жизнь дешево стоит – даже тогда, когда написана эта вещь, в шестьдесят первом, в мирное, сравнительно благополучное время, отмеченное оттепельной симфонией государства и общества. Думаю, именно за эту повесть – обнаружившую роковую пустоту на месте всех идеологем – Синявский и Даниэль и пострадали прежде всего: «Что такое социалистический реализм?» им бы уж как-нибудь простили.
Я почти уверен, что если бы день открытых убийств был объявлен сегодня – уцелели бы немногие. Масштабы выкоса населения были бы примерно сопоставимы с той «единственной гражданской» (как все-таки талантлив Евтушенко! Ведь это он предложил Окуджаве вариант с «единственной» – у него было нейтральное «на той далекой, на гражданской». А она – единственная, всегда та же самая, и Окуджава на ней действительно погиб – трудно сомневаться, что октябрь 1993 года достался ему много тяжелее, чем подписантам «письма сорока трех»). Проблема в том, что российская власть, давно поднаторевшая в создании закрытых обществ, мастерски создает ситуацию, при которой любой хоть сколько-то мыслящий гражданин ненавидит себя, и все вместе терпеть не могут друг друга. Сейчас у нас ровно такая ситуация, и создает ее множество факторов: отсутствие внятной общей, да и личной цели (вертикальные лифты перевозят недалеко, и забираться в них приходится на четвереньках); страшное количество позорной, ничем не прикрытой, наглой лжи на всех этажах общества; подчеркнутый и столь же наглый аморализм большинства должностных лиц; агрессивная риторика, осознание внешней и внутренней угрозы, обострившееся «чувство врага», который везде… Я уже не предлагаю читать форумы и Живые Журналы – там даже самый невинный вопрос, вроде возрастных границ применения пустышки, немедленно вызывает реакцию столь непропорциональную, что страшно становится за всех этих людей, реальных, ездящих в одном с тобой транспорте. Россия – страна прекрасная и удивительная, но при всех своих несомненных плюсах она еще и абсолютный чемпион по созданию невыносимой атмосферы для подавляющего большинства ее населения. Сегодня душная злоба сгустилась, кажется, до предела, и объявить день открытых убийств снизу мешает только недостаток пассионарности. Все-таки, чтобы убивать, нужна хоть минимальная идея, а общество испорчено консьюмеризмом. Так что прав Борис Стругацкий – за этот самый мещанский консьюмеризм, столь ненавистный бескорыстным шестидесятникам, еще ухватятся как за последний тормоз: жрите сколько хотите, только не стреляйте.
Тошна, душна, самой себе невыносима сегодняшняя Россия. Падающего толкнуть – норма, оскорбить женщину, инвалида, ребенка – норма; убийство – доблесть, милосердие – трусость. Такого растления давно не было – со времен, пожалуй, предыдущей Гражданской войны. Как ее ни романтизировали, сколько ни снимали кинематографических финалов с четырьмя всадниками на фоне восходящего солнца, тихо напевающими: «Бьют свинцовые ливни, нам пророча беду», кровь, грязь, а главное – мертвенна я бесплодность этой войны очевидны были всем, кто о ней всерьез дума л. Конечно, было и вдохновение, и счастье кратковременной свободы, и восторг строителей нового мира – все это отблеском легло на страницы «Чапаева» и даже «Конармии», – да только утопистов выбили первыми. Остались одни Курдюковы, составляющие большинство победителей во время всякой войны. По крайней мере – гражданской. И жить вместе они по-прежнему не научились – это еще одно доказательство, что гражданской войны в России не было. Была бойня, в которой поучаствовали все. Ведь один из главных итогов гражданской войны всегда сводится к тому, что люди преодолевают исходное противоречие, смиряются, начинают жить вместе… А в России вслед за «Незабываемым 1919-м» наступили столь же незабываемые 1937-й, 1949-й, 1963-й, 1993-й, далее везде. Боен будет еще много, и слава богу, что пока существует виртуальное пространство, где они развертываются бескровно. Но что-то подсказывает мне, что и это ненадолго.
А гражданской войны не будет, не надейтесь. Для гражданской войны, как и для гражданского общества, нужны граждане.
Байкеру байкерово,
или Облучение от церкви
Патриарх, благословляющий делегацию российских мотоциклистов перед отправкой на байк-шоу, – еще не та беда, точнее, не вся беда. А вот заместитель председателя отдела внешних сношений РПЦ Всеволод Чаплин, позирующий на фоне крутого рокера Паука («Коррозия металла») и видного русского националиста Константина Касимовского, – символ более серьезный. Нам, кажется, предстоит продегустировать истинный молотофф-коктекль из радикального православия, тяжелого рока (а то и панка) и национализма в «розовом», социалистическом варианте. Все эти ингредиенты и сами по себе не блеск, но смесь поражает всякое воображение.
