Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы
привилегий русского духовенства. Окончательное установление по
всем вопросам, касавшимся недоразумений между козаками и
Польшею, могло быть делом сейма, и для этой цели Дорошенко
пошлет своих послов на сейм в Варшаву.
Со стороны Дорошенка не было тут ни малейшей искренности.
Он тогда примирялся с коронным гетманом только потому, что
видел раздражение своих союзников татар, взволнованных
внезапным известием о набеге Серка и Рога. Не думал Дорошенко
входить в продолжительную дружбу с поляками, а тем менее
подчинять польскому королю Украину. Народ украинский был
слишком озлоблен против поляков и расположен был скорее
подчиниться бусурманской державе, чем католической Польше. У
Дорошенка, как и у многих тогдашних малороссиян, была одна
задушевная мысль - сделать Украину самобытной державой. Но
после Андрусовского договора с такою задушевною мыслью
невозможно уже было опираться ни на Москву, враждуя с Польшею, ни на Польшу, отступая от Москвы; обе заявили себя враждебно
национальным стремлениям Козаков; приходилось
противодействовать разом двум державам - и московской, и польской, а между
тем внутри Украины отнюдь не было ни согласия, ни ясности
стремления. Искателям самобытности представлялось тогда
единственным средством ухватиться за что-нибудь третье, за такое
сильное, чтобы оно хотя временно могло равно действовать и
против Московского Государства, и против Польши за Украину: таким третьим для Дорошенка тогда являлась Турция. Это была
единственная могучая соседняя держава, не имевшая повода
дружить ни с Польшею, .ни с Москвою - и притом держава с
большими военными силами; она, казалось, одна могла пособить Ук-
106
раине. Не ужасала Дорошенка отдача христианской Украины в
подданство мусульманскому государю. Пример молдавских и ва-
лахских господарей, данников Турции, ласкал его надеждами, что
Украине сжиться с Турцией было возможнее, чем с Московским
Государством и с Польшею. Надеялись, что Турция оставит
Украину под ее собственным местным управлением, не нарушая ни
веры, ни обычаев, и довольствуясь только некоторого рода вас-
сальною зависимостью. Разумеется, такой план имел только
кажущуюся верность в будущем. Не все козаки, как мы уже
замечали, разделяли с Дорошенком его склонность к Турции, и народ
малороссийский вообще ни за что не согласился бы очутиться
под властью турецкого падишаха, по давнему преданию считая
такую власть тяжелым бусурманским ярмом.
Народ в правобережной Украине, как и в левобережной, в
большинстве своем расположен был к соединению с Москвою. И
Дорошенко, следуя за влечениями своего народа, не прочь был
сойтись с Москвою и подчиниться <восточному царю>. Его лично
в данное время располагало и то, что брат его Григорий, взятый
в плен в Москву, по ходатайству вселенских патриархов был
обласкан царем Алексеем Михайловичем и хвалился этим в своих
письмах к брату гетману. В сентябре (15-го числа) киевопечер-
ский архимандрит Иннокентий Гизель, человек глубоко
уважаемый в Малороссии за свое благочестие и ученость, услышавши, что Дорошенко имеет намерение отдаваться в протекцию Турции, пытался отклонить его и указывал на то, что <бусурмане, по
закону своему, должны искоренять христиан, и оттого-то под их
обороною христианские народы греческие, словенские и многие
выгублены, и самый народ русский во все концы земли в неволю
запроважен и без милости мучим>. От имени православной церкви
и всего духовенства архимандрит обращался к гетману с таким
молением: <извольте, ваша милость, склониться лучше
по-прежнему под державу и оборону его царского пресветлого величества, и ваша милость себе вся желаемая у его величества подлинно
получишь; умилитеся над христианами, не. отдавайте их и самого
себя в работу бусурманам>. Брат гетмана Григорий был отпущен, и Петр Дорошенко, благодаря царя за эту милость, просил
отпустить еще и жену Григория и других пленников, находившихся
в Московском Государстве. В декабре Шереметев отправил к До-
рошенку посланцем Василия Дубенского известить гетмана об
освобождении пленных малороссиян и вместе с тем поручил своему
посланцу побеседовать с гетманом и узнать его настроение.
У Дубенского с гетманом велся такой разговор. Дубенский, от имени пославшего его, увещевал гетмана, чтоб-он отстал <от
погибельной агарянской прелести> и, как христианин, служил бы
обоим христианским государям - московскому и польскому.
107
- Я, - отвечал Дорошенко, - желаю быть с православными
христианами вкупе, и, будучи под высокою государевою рукою, голову покладать против неприятеля, только отстать от татар нам
нельзя. Вот это почему: сталось у нас постановление с польским
коронным гетманом Собеским - будет с королевским величеством
на сейме договор. Надобно подождать, что постановится на сейме.
Коронный гетман обещал* что мне-отдана будет Белая-Церковь, но до сих пор она мне не отдана, и если после сейма ляхи мне
Белой-Церкви не отдадут, так я доступать ее буду сам с татарами.-
Дубенский сказал: Боярину Петру Васильевичу известно
стало, что татары собираются приходить войною на малороссийские
города его царского величества; великий государь желает, чтоб
ты, гетман, помня Бога и святую христианскую веру, не посылал
татар христианских церквей разорять и крови проливать, и сам
бы отлучился от совета с ними. За это ты примешь милость от
Всемогущего Бога и освободишь душу свою от вечные погибели.
‘- Слышу, - сказал Дорошенко, - боярину Шереметеву
известно, что хотят приходить татары войною в малороссийские
государевы города, а мне такой ведомости нет, и без моего ведома
татары в государевы города не пойдут войною. У них и у меня
есть неприятели и поближе. Неприятели эти ляхи. Служили мы, козаки, польскому королю многие годы, а выслужили то, что ляхи
церкви Божий обратили в унию. Дает король мне, гетману, и
старшинам на всякие вольности привилегии, потом пришлет своих
поляков и немцев, а те отнимают у нас всякие вольности и
православных христиан мучат, бьют; с нас, гетмана и старшин, ос-
мачки хлебные и всякие поборы собирают; во многих городах
церкви Божий обругали и пожгли, а иные обратили в костелы.
Православному христианину этого терпеть невозможно. Мы, гетман, и все козаки.будем стоять за православную христианскую
веру, а войною татар в государевы города не пошлю; если говорю
неправду, то пусть в то время разольется моя гетманская кровь.
Только не в мире с татарами нам никак быть нельзя. Мы с ними
живем близко. Станут татары разорять нас - и в царские города
учнут войною ходить; коли ж мы будем с татарами жить в мире, так и государевы малороссийские города с нами будут в целости.
И теперь я татар удерживаю. Желаю, чтоб вера православная
ширилась по всему свету, а мне хочется быть под рукою его
царского величества. Я не хочу ни боярства, ни чего другого, кроме государевой милости, да чтоб вольности наши и права ко-
зацкие были вольны.
Стали обедать. Подали заздравную чашу в честь государя.
Дорошенко поднял ее и сказал: <дай мне, Господи, за великого
государя кровь свою пролить и голову положить>.
В это мгновение раздался залп из ружей и пальба из пушек.
108
Тут же Дорошенко прибавил: <у великого государя с
королевским величеством учинился мир и по договору хотят Киев отдать
полякам, но этого не будет: мы за Киев головы свои положим, а
ляхам Киева не отдадим!>
Дубенский, по приказу своего боярина, вел беседу с
митрополитом Тукальским и с архимандритом Хмельницким, уговаривал их, чтоб они, с своей стороны, склоняли Дорошенка иметь
расположение к московскому государю и отступить от союза с
бусурманами. Оба обещали. Оба недавно, в 1667 году, были
освобождены из заточения в Мариенбурге и поспешили на родину
с враждебными чувствами к полякам1. У них обоих был тот же
заветный идеал, как и у Дорошенка - самобытность Украины.
И они, как гетман, склонялись к мысли о турецкой протекции, видели в этом средство выбиться из-под польской власти, а к
Московскому Государству относились с осторожностью и
недоверчивостью.
<Ты, - писал к Шереметеву Дорошенко через Дубенского, -
