Захар Прилепин - Летучие бурлаки (сборник)
Нас разместили в Грозном, в большом и сыроватом каменном ангаре, где уже были установлены в два яруса койки. На одну из верхних коек я немедленно взгромоздился. Под подушкой у меня, все шестьдесят суток, лежал автомат. За всё это время я ни разу не раздевался и не ложился на простыню. Спал поверх одеяла, в бушлате, очень сладко и спокойно, полтора с лишним метра над землёй.
Никаких девушек по диагонали уже не было, и они даже не снились.
Никогда в жизни мне не спалось так хорошо.
С тех пор я сменил множество кроватей — как минимум на трёх континентах, в двух десятках стран и сотне городов, где довелось побывать.
Двухъярусных кроватей нету нигде.
Мне, впрочем, нравится, когда в гостиницах в одноместном номере стоят две кровати вместо одной. Иногда появляется иллюзия, что кто-то придёт и полежит рядом. К тому же нет никакого риска упасть на подстаканник с большой высоты.
Впрочем, однажды, перед одним заграничным вояжем с литературными собратьями, в мой гостиничный номер подселили одного поэта.
Васю.
Я покидал вещи и пошёл в Москву, шляться по литкафе, догоняться спиртным со всякими близкими и неблизкими людьми.
— Как дела, Захар? — спросили меня спустя час.
— Да вот, в Америку еду, — похвастался я.
— Один?
— Да нет, в компании. Васька, например, едет.
— Вася? Круто… Чё за акция? «Мир без границ»? «Русские писатели за толерантность»?
— Не понял прикола, — нахмурился я.
— Вася ж пидор, ты что, не в курсе?
Я был не в курсе.
Не то чтоб я такой гомофоб, но я сразу вспомнил, что наши кровати в номере стояли рядом, буквально в упор.
Когда я ночью вернулся в номер, Вася уже крепко спал.
Походив кругами, я положил на тумбочку рядом со своей кроватью пепельницу. Потом ещё одну пепельницу. Больше ничего тяжёлого в номере я не обнаружил.
Покурив, я лёг спать и вроде заснул. Но, боже мой, никогда я не спал так херово. Какая тут Чечня, ей-богу, — никакого сравнения…
Я вешу 80 кг, рост метр восемьдесят, я могу много раз отжаться на кулаках и подтянуться больше, чем обычный мой ровесник. Не знаю до сих пор, каким образом Вася отжимается и куда подтягивается, но весил он под сто и рост у него был как минимум метр восемьдесят пять.
Мне всё время казалось, что Вася вроде как случайно переворачивается и заваливается на меня: мало ли что ему снится.
В три часа ночи, проснувшись в лёгком мандраже, я сел и уверенной ногой отодвинул его кровать. Вася не проснулся. Или виду не подал.
Утром, наверное, он обратил внимание, что наши кровати стоят как-то странно, будто бы буквой «V», хотя раньше стояли двумя слипшимися «II».
Это ещё ничего — если б у меня был под рукой десяток подстаканников, я б аккуратно расставил их между нашими кроватями. На всякий случай.
Проснулся бы утром бедный Вася на полу как святой Себастьян, весь в подстаканниках.
В Америке мы переезжали из штата в штат, но жили, к счастью, всё время в разных номерах.
Я ничего не имею против Вась, пусть только они спят подальше.
В Нью-Йорке меня поселили в какую-то блатную гостиницу, причём мне единственному достался двухэтажный номер. Внизу были всякие удобства, длинный и плоский, как глубоководная рыба, телевизор, столики для коктейля и курения, а наверху — широкая и крепкая кровать. Лежишь себе на втором этаже, смотришь вниз, можешь покуривать, стряхивая пепел в пепельницу на первом этаже.
Когда я стал известным писателем (иначе с чего бы вы читали этот текст), мне захотелось построить себе дом. Российская власть больше не считает необходимым безвозмездно дарить литераторам дачи в подмосковном Переделкине, приходится самим как-то выкручиваться.
Дом, естественно, был задуман двухэтажным, и моя комната располагается на втором этаже. Там стоит твёрдая и отдельная кровать, правда, одноярусная. Я так и не придумал, что мне делать одному на двухъярусной кровати. Зато я по-прежнему сплю поверх одеяла. Из окна по диагонали видно берёзу, этого вполне достаточно. Взрослеем, что и говорить. Летом берёза в акварельной листве, зимой её ветви похожи на графику.
Но, когда я возвращаюсь из своих путешествий домой, я по-прежнему беру только верхние полки в поездах. Уже многие годы девушки, спящие по диагонали, мне не попадались. Собственно, я и не очень этого жду. Еду я обычно в нетрезвом состоянии, быстро укладываюсь и спустя минуту засыпаю, оставляя билет на столе. Когда проводница приходит его проверять — я сплю.
В последнее время гостиницы европейских стран и стран азиатских начали сливаться для меня в единую и неразличимую картину. Иногда, сквозь утреннее распросонье, на невнятной границе пробуждения, я вяло думаю, полусонно кокетничая с самим собой: «Ч-ч-чёрт… где я? Что это за город? Что за страна? Что за кровать?.. Нет ли рядом кого-то?»
Но сам знаю, конечно, где я, кто я, зачем я. И лучше всего знаю, что рядом никого нет. Ни по диагонали, никак.
Впрочем, не всегда. Этот текст был начат майским вечером в гостинице «Пролисок», что на окраине города Киева.
В моём номере две кровати, но стоят они далеко друг от друга, в разных углах комнаты.
Я писал часа полтора, лёжа поверх одеяла на той кровати, что стоит у окна, и время от времени вслушивался, как в коридоре и в соседних номерах колобродят известные и неизвестные мне поэты, приехавшие вместе со мной на литературный фестиваль. Некоторое время я боролся с желанием забросить статью, пойти и предложить своё общество молодым людям в соседнем номере — особи мужского пола там слишком много говорили о поэзии, то и дело выходя курить на балкон, зато девушки очень редко смеялись.
Однако со своими желаниями я привычно справился и, дописав статью где-то до середины, лёг спать. На часах было 2 часа ночи.
В 5 часов утра, когда по комнате уже расползался кисломолочный утренний свет, ко мне в дверь постучались. Я сплю чутко и сразу поднялся.
Открыв дверь, я обнаружил пред собой в меру трезвого человека мужского пола лет сорока. Он был в очках и бородат.
— Извините, — сказал он, прижав свободную руку к груди (в другой был рюкзак и пакет). — Я поэт Алексей Осина. Я потерял свою компанию. Мне негде спать. У вас нет свободной койки?
— Да ложись, — сказал я благодушно, обращаясь к ночному гостю на «ты» — мне почему-то сложно называть людей на «вы», когда я в трусах.
— Только веди себя тихо, — попросил я.
— Я буду очень тих, — ответил мой гость.
Я лёг лицом к стене, гость недолго чем-то шуршал и постукивал, но спустя минуту меня как-то насторожила слишком ровная тишина в моём номере.
Я обернулся и привстал на кровати. На второй тумбочке лежала куртка моего нового, незваного соседа, на куртке — его мобильный, возле его койки — рюкзак и пакет с бутылками, по-видимому, пивными. Самого соседа не было.
Полежав минут пятнадцать, я встал и толкнул дверь в туалет — она была открыта. Внутри было пусто. Я выглянул в коридор — коридор спал. Поэтам снились разговоры о поэзии, девушкам — что их наконец рассмешили, один я не спал, слегка озадачившись, куда делся мой Осина Алексей, русский поэт, отбившийся от компании.
Не скажу, впрочем, что в пять утра, после трёх часов сна, я был озабочен этим вопросом сверх меры. Меня вполне устроило, что он не свёл счёты с жизнью в душевой кабине моего номера моей же бритвой.
Я лёг спать и быстро заснул.
Проснулся я в девять утра, Осина так и не возвращался. Ещё час я писал статью, при этом телефон Осины иногда звонил. Один раз я взял трубку, это была служба такси, они спросили, нужна ли Осине машина на десять утра. Я сказал, что уже не нужна.
Откуда-то у меня взялась уверенность, что такси ему сегодня действительно не понадобится.
Я лежу на своей твёрдой кровати поверх одеяла, кровать по диагонали от меня пуста, по-моему, всё в порядке.
Мне не очень нужен автомат под подушкой и совсем не нужны соседи любого пола. Определённо, я на верном пути. Поплыли дальше, одинокая постель моя.
Чудесно без чудес
Чудеса даруются какому-то особому типу людей; я к ним не принадлежу. Спокойно к этому отношусь — нам и без чудес чудесно.
Никогда не увидеть мне, как ходит человек по воде, никто не напоит нас водой как вином.
Будем так пьяны, без воды. Будем удивлены тем, что есть.
Александр Андреевич Проханов рассказывает, как однажды, когда он работал лесником, полвека тому назад, ему посреди леса явился огромный ангел — сияющие крылья, ощущение огромной благости, свет — всё как полагается. Я верю Проханову: так и было.
Эдуард Вениаминович Лимонов рассказывает, как однажды, когда он собирался в компании наших с ним товарищей и одного предателя устроить в Казахстане военный переворот, где-то на Алтае ночью он явственно услышал тамтамы и ритмичный шум шествия за стеной дома. Утром поднялся, спросил у бойцов, стоявших на посту, что за праздник был в этой алтайской деревне, — они ответили удивлением: какой праздник? Всю ночь была полная тишина. Я верю Лимонову: так и было. Грохотали тамтамы, проходило шествие.
