Федор Раззаков - Как обуздать еврейство. Все тайны сталинского закулисья
В ней от положительных оценок Эйзенштейна по адресу Грозного фактически не осталось и следа: царь там представал жестоким тираном, да ещё и трагически одиноким. Даже невооружённым глазом было видно, кого имеет в виду режиссёр — Сталина. Кроме этого, фильм нёс в себе и откровенные антиславянские выпады. Об этом, кстати, говорили и многие участники обсуждения фильма, которое проходило в Кинокомитете 7 февраля 1946 года. Приведу лишь несколько из этих откликов.
Борис Чирков (актёр): «На меня эта картина произвела гнетущее впечатление… Страшно за людей. Какие страшные люди не только жили, но продолжают жить! Страшно за человечество. Не относится к определённому времени это впечатление. Меня это очень подавило…».
Сергей Герасимов (режиссёр): «Возникает вопрос: кто же Иван? Клинический самодур, больной человек, жаждущий крови, или государственный деятель, стремящийся к освобождению России от боярской ереси и чепухи и поднятию её на высокогосударственные позиции?.. Вышло так, что о чём, собственно, картина, ещё не ясно. Ощущение остаётся такое — не про то рассказано…».
Иван Пырьев (режиссёр): «Мне непонятно из этой картины, почему бояр обвиняют в том, что они — за иноземцев, что они родину готовы продать иноземцам и так далее. Этого не видно из картины. Наоборот, судя по тому, как они одеты, какие они делают поступки, какой у них грим, какое у них поведение, в какой обстановке они живут, я скорее это обвинение могу предъявить Грозному и его опричнине, что они продались иноземцам, потому что они ведут себя не как русские люди, а как иезуиты какие-то… и Грозный является тем великим инквизитором, который возглавляет эту опричнину… Во всех этих людях, которые следуют за Грозным во главе с Малютой Скуратовым, ничего доброго, хорошего (в каком бы веке это ни было, но идущего от русских людей) нет.
Царь Грозный — умнейший, прогрессивный царь, большая умница, человек, который вёл интереснейшую и очень сложную переписку с Курбским, который издал много для того времени законов, который понимал, как лучше нужно действовать, чтобы объединить Россию, чтобы вывести её на широкую дорогу, — этот царь выглядит здесь не прогрессивным царём, а лишь великим инквизитором, собравшим вокруг себя этих страшных молодых людей, которые похожи в своём поведении на фашистов в XVI веке.
Вот почему, признавая фильм, признавая все его прекрасные, умелые творческие находки и достижения, я не могу его принять, я не знаю, вот как-то не могу точно объяснить, но мне как русскому человеку тяжело смотреть такую картину. Я не могу её принять, потому что мне становится стыдно за своё прошлое, за прошлое нашей России, стыдно за этого великого государя — Грозного, который был объединителем и первым прогрессивным царём нашей России».
Алексей Дикий (актёр): «Эйзенштейн как бы вступил в единоборство с Иваном Грозным и побеждает его. Я вижу Эйзенштейна, но я не вижу Грозного… Всё это, как правильно здесь говорили, какое-то не русское. Это какая-то переряженная Испания, перенесённая на Потылиху (там находился „Мосфильм“. — Ф.Р.)…»
Леонид Соболев (писатель): «Здесь говорили, что это русская картина. Моё мнение как раз, что это — не русская картина. Она и в первой серии была такой. Ничего в ней нет русского…»
В. Захаров (композитор): «Здесь правильно говорили, что картина не русская… Грозный здесь, конечно, не Грозный. Бояре здесь не бояре. Здесь всё интересно, красочно, ярко. Но получается, что Грозный неприятен, бояр жалко и жалко Владимира, он погибает, то есть всё получается шиворот-навыворот…»
Михаил Галактионов (генерал-майор): «Когда эта картина показывает язвы, то это не то, что есть в нашем народе, а это какие-то сверхотрицательные вещи, которые являлись не существом нашей страны, а язвами инородными. Здесь Грозный показывается, бесспорно, как раз в том плане, как показывался бесконечное число раз… Это неисторично, и прежде всего потому, что взято всё отрицательное и не показано то положительное, которое было…
Я полностью согласен с тем, что здесь не отражена Россия и что здесь нет той позиции нашей, советской, которая рассматривает историю с той высоты, на которую наш народ сейчас взошёл. Здесь эта Россия не фигурирует, и я целиком присоединяюсь к тем товарищам, которые говорят, что здесь нет показа России, — глубокого, настоящего показа её…».
9 августа 1946 года о второй серии «Ивана Грозного» публично высказался сам Сталин. Выступая в Кремле перед кинематографистами, он сказал следующее: «Возьмём другой тип постановщика — Эйзенштейна. Отвлёкся от истории, вложил что-то „своё“. Изобразил не прогрессивную опричнину, а нечто другое — дегенератов. Не понял… не понял и репрессий Грозного. Россия была разграблена, хотела объединиться… Она вправе была карать врагов… Иван Грозный, как мы знаем, был человек с волей и характером… А дано не то… Гамлет или иное… Изучите факты. Изучение требует терпения. А его не хватает. Надо научить наших людей добросовестному отношению к своим обязанностям…»
Судя по всему, не терпения не хватило великому Эйзенштейну, когда он создавал свой фильм, а объективности. Причём эта необъективность, судя по всему, проистекала из его интеллигентских воззрений, что политика должна делаться исключительно чистыми руками. В своём фильме он показывал трагедию власти, напрасность жестокости, не задаваясь элементарным вопросом: а можно ли было быть не жестоким в жестокий век, да ещё когда твою страну атакуют со всех сторон как извне, так и изнутри? Отметим, что русский царь Иван Грозный по меркам XVI века был далеко не самым кровожадным. На его совести, как установили историки, было несколько тысяч человеческих жизней (из которых большая часть принадлежала подлинным врагам государства), в то время как, к примеру, английский король Генрих VIII, по причине собственного коварства и жестокости, отправил на тот свет более… 70 тысяч своих соотечественников, повинных лишь в том, что они лишились своих земель и имущества в результате несправедливых королевских законов.
Поскольку на том августовском выступлении Сталина режиссёра не было (он лечился в санатории в Барвихе), свои мысли вождь донёс напрямую Эйзенштейну спустя полгода — в феврале 1947 года, когда они встретились в Кремле. Вот как это выглядело по воспоминаниям писателя Б. Агапова:
«— Вы историю изучали? — спросил Сталин.
— Более или менее, — ответил Эйзенштейн.
— Более или менее? Я тоже немножко знаком с историей. У вас неправильно показана опричнина. Она у вас как ку-клукс-клан, а царь получился нерешительный, как Гамлет. Мудрость Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, что он первый ввёл государственную монополию на внешнюю торговлю. Он — первый, Ленин — второй…
Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств. Если бы он эти пять боярских семей уничтожил, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом мешал. Нужно было быть ещё решительнее…».
В этом споре о русской истории Сталин был гораздо умнее своего визави, поскольку сам непосредственно творил историю. Говорить о том, что Сталин оправдывал репрессии Грозного потому, что сам утопил свои руки по локоть в крови, неправомерно. Сталинская опричнина была таким же вынужденным деянием, как и опричнина Ивана Грозного.
В либеральной среде принято считать, что именно эта история погубила Эйзенштейна: дескать, его сердце в итоге не выдержало перенесённых волнений. Однако стоит отметить, что между скандалом с «Иваном Грозным» и смертью режиссёра пролегло достаточно времени — почти полтора года. Эйзенштейн в это время ничего не снимал, однако активно работал: преподавал во ВГИКе, писал книгу об истории советского кино. И подавленным отнюдь не выглядел. Доконал же его… неправильный образ жизни: режиссёр много работал и мало спал, да ещё ежедневно налегал на жирную пищу, которую ему в избытке готовила его домработница Паша (Эйзенштейн в конце жизни жил один). А сердце у режиссёра было больным с детства: оно у него имело незарощенное отверстие между левой и правой стороной (детей с таким сердцем называют «синюшными»). Эйзенштейн прожил с таким сердцем пятьдесят лет, что само по себе является чудом. В наши дни подобный порок лечится достаточно легко, но в конце 40-х годов медицина ещё не была столь совершенна.
У Эйзенштейна в 40-е годы было несколько инфарктов. Предпоследний случился отнюдь не в Кремле после встречи со Сталиным, а на дружеской вечеринке, когда режиссёр лихо отплясывал буги-вуги с актрисой Верой Марецкой. Оправившись после него, режиссёр вынужден был принять определённые меры, чтобы подстраховаться на случай его повторения. Эйзенштейн обзавёлся… гаечным ключом, которым он или его домработница могли постучать по батарее отопления и дать сигнал «SOS» соседям с нижнего этажа. Те должны были немедленно вызвать «скорую».
