Звери. История группы - Зверь Рома
Приехал я как‐то в очередной раз на дачу к Свете, и она мне рассказала, как опаздывала на работу и поймала машину. За рулем оказался интеллигентный мужичок, сказал, работает в строительстве.
– И тут я вспоминаю, что ты ищешь работу! – восклицает Света. – И я ему говорю, что у меня есть молодой человек, закончил недавно строительный колледж и никак не может в приличное место устроиться. Он сказал, пусть приходит, может, возьмем, – и протягивает бумажку с его телефоном.
Я позвонил этому человеку, оказалось, он начальник какой‐то стройки. Приезжай, говорит, Пречистенка, 19. Я приехал, пообщался с прорабом:
– Умеешь работать?
– Вот диплом.
– Мне твои дипломы не нужны. Умеешь плитку класть? А красить? Тогда приступай. Зарплата 250 долларов. Приезжаешь в восемь, уезжаешь в семь. Перерыв на обед. Вот здесь раздевалка.
Это была не стройка, а реставрация Музея искусств Зураба Церетели на Пречистенке. Там внутри помещение восстанавливали, красили, белили, заделывали трещины. Во дворе были какие‐то подсобные помещения, которые объединили, накрыли стеклянной крышей, устроили зимний сад.
Меня определили в бригаду отделочников. Пришел я в первый день на работу. Раздевалка была оборудована в подвальном помещении, потолки со сводами. Стояли нары в несколько ярусов. Там жили приезжие рабочие из Чувашии. В основном отделкой занимались женщины, но у них, конечно, была своя раздевалка. Кроме чувашей там работали люди из Подмосковья, которые приезжали утром, а вечером возвращались домой. Помню, один чувак на электричке из города Чехова приезжал. Был еще один парень из Москвы, немного больной, инвалид детства, кто‐то пристроил его туда работать. Но он был добрый, хороший пацан, просто с отставанием в умственном развитии.
Приняли меня нормально – я ведь достаточно замкнутый человек, не зашел к ним в раздевалку «О, привет, чуваки! Я буду тут работать. С вами будет круто!» и анекдоты не стал травить. Я не такой. Я молчал. Работа – работа. Когда наступал обеденный перерыв, инициатива исходила от них: «Садись к нам!» Я благодарил и все. Подмосковные приезжают со своей едой – термосы, картошечка-котлетки. А местные готовят прямо там. У них стояла плитка электрическая, были кипятильники, кастрюли. Они закупали картошку, лук: хранилось это здесь же, в раздевалке.
Сам Церетели часто приезжал на площадку. Взрослый полный седой мужик, говорил с акцентом. Он ходил с прорабами, архитекторами и смотрел, что и как движется, поправлял, если что‐то не так. За ним интересно было наблюдать. Тот самый художник Церетели! Обычный интерес поглазеть.
Все это время я жил у сестры, спал на диване. Квартира у них была однокомнатная. Но я еще постоянно тусил у Светы на даче, поэтому не очень сильно Наташу с Серёгой напрягал. К тому же она видела, что я устроился на работу. На фоне Вовы, который был в тюремных наколках и слушал блатную музыку, я выглядел целеустремленным человеком. Тем более я играл на гитаре. Бывало, вечерком Серёга скажет: «Ромчик, а спой-ка мне „Снова утки летят“ Розенбаума». Он очень любил, когда я пел песни.
Я долго не мог встретиться с Полиенко. Я ему звонил: сначала у него телефон не работал, потом он говорил, что не может, все у него дела какие‐то были. И так месяца два. Наконец мы встретились на Чистых прудах, возле памятника этому… кто там стоит? Грибоедов? Стою у памятника, жду. Вижу лысого человека в очках с бутылкой вина и девушкой – чуть ли не Бонни и Клайд.
– Здоро`во!
– Здоро`во, Валера!
– Ну чё, давай выпьем? Реально приехал сюда насовсем? А чем будешь заниматься?
– Я пока устроился на стройку, а потом группу здесь соберу, буду петь, может, по клубам каким‐нибудь выступать.
– Прикольно. Щас в гости к кому‐нибудь поедем.
Мы куда‐то съездили, попили вина. Через неделю встретились снова, но уже вдвоем, и Валера говорит:
– А поехали в гости к одному чуваку интересному?
Мы сели в такси и поехали к «интересному чуваку». Приехали в незнакомый мне московский район, подошли к какому‐то дому. Зашли с черного входа, по лесенке спустились вниз, постучались. Дверь открыл плотный человек в очках с пирсингом на нижней губе. Широкие штаны, вязаная кофта, а на голове квадратная этническая шапочка, на ногах ботинки на толстенной подошве, с рогами. Это был Саша Войтинский, и это была его студия. У Валеры стиль общения очень импульсивный, он меня так представил: «Это!.. мой товарищ!.. из провинции!.. приехал петь песни, блин! Покорять Москву на хрен!» Они что‐то на свою тему затерли, наверное, которая с «Тату» была связана. Саша как продюсер, а Валера для них писал тексты. Сидят, беседуют. Войтинский возмущается: «Да нафиг мне это надо! Надо чем‐то другим заниматься, интересным». Я сидел, молча слушая их терки, и мне казалось – вот люди! Они занимаются настоящим шоу-бизнесом, что‐то придумывают, какие‐то планы строят…
А еще я тогда впервые увидел музыкальную студию. Это была небольшая комнатка с отгороженной аппаратной с окошком и плюс еще закуток, где стоят столик, чайничек, печеничко. Стены все обклеены против шума панелями в дырочках. Я увидел там гитары. На подставке стояла акустика, рядом электрическая. А на стенах висело много других инструментов. Дудочки мексиканские, на которых индейцы играют, какие‐то погремушки, гонги, колокольчики, домры, бубенцы, трубы – вся эта этническая ерунда. Ну и компьютер, пульт, клавиши. До этого я только на картинках или в кино такие студии видел. И тут Саша меня спрашивает:
– Ты правда песни пишешь?
– Ну да.
– Можешь сейчас спеть?
– А зачем?
– Просто интересно.
– Могу.
– Вот тебе гитара, вот микрофон, пой.
Вообще‐то, я привез с собой видеозапись концерта и аудиокассету с тремя или четырьмя песнями. Мы записали на концерте, хорошо получилось. Это демо я отдал Полиенко при первой же встрече. Конечно, он его где‐то сразу же похерил. Мне не было обидно.
Я сел перед микрофоном и спел несколько песен, которые пел в Таганроге. Одну за другой: «Америки нет», «Снегурочка, кури весну» и «Бриллиантовый волос на морозе искрится» про буржуев в потертых джинсах. Во мне какая‐то неловкость была – как сумел, так и спел. Потом оказалось, что Саша все это записал. Я смотрю, они там о чем‐то за стеклом разговаривают. Обо мне, наверное, думаю… Было уже поздно, я стал собираться домой, Саша спрашивает:
– У тебя деньги есть?
Я как‐то замялся. Он протягивает мне сто пятьдесят рублей:
– Ты где живешь?
– На «Щукинской».
– Поймаешь машину, этого хватит.
Я попрощался с ними и ушел, но на «Щукинскую» не поехал. Был конец лета, август, и я решил махнуть на дачу к Свете. Студия была на Окружном проезде, а я знал, что он выходит на шоссе Энтузиастов, а там и до Горьковского рукой подать. Я подумал: дойду быстренько пешочком налегке, а сто пятьдесят рублей – нормальные деньги, я лучше на них пивка куплю. Переночую на даче у Светы, а утром на работу поеду…
Вскоре начался сильный дождь. А я все шел и шел. Пиздец как долго шел, несколько часов, наверное. Я полностью промок. Но так и не дошел. Я был уже где‐то на МКАД, когда остановилась какая‐то «Нива». Мужик спросил: «Ты куда?» Я назвал адрес. Он посмотрел на меня как на идиота, предложил подвезти. «Да я мокрый весь! Я вам весь салон испачкаю!» – «Садись!» И он довез меня по трассе прямо до поворота к Светиной даче.
Я мокрый, замерзший, с размокшими сигаретами в карманах, пришел и стучусь. Долго не открывали. Потом Света открыла: «Ты чего в три часа ночи?!» – «Да вот, так получилось…» В общем, сэкономил я эти деньги, мать их! Откуда я мог знать, что так далеко идти! Мне‐то казалось, что все рядом. Я же привык, что в Таганроге максимум минут за сорок можно куда хочешь дойти… Кошмар!
