Русская пятерка. История о шпионаже, побегах, взятках и смелости - Гейв Кит

Дэвеллано замолчал, а потом, усмехнувшись, сказал будто бы самому себе:

– Опустить шлагбаум перед Майком Кинэном – наверное, это мой самый большой вклад в успех клуба.

Глава 9. Долой занавес

Зимой 1989 года Игорь Ларионов наслаждался редким вечером в домашней обстановке, когда вдруг зазвонил телефон. На другом конце провода он услышал знакомый голос, почему-то сердитый и раздраженный. Он удивился. Ему звонил Александр Максимович Фетисов – отец его близкого друга и партнера по ЦСКА.

– Ну и почему ты бросил моего Славу? – кричал Фетисов-старший. – Вы столько лет играли вместе! И вроде бы даже дружили, а теперь все всплыло наружу? Слава сейчас один за все отдувается, а ты как жил, так и живешь! Тебе все равно!

Ларионов, описавший этот разговор в автобиографии в 1990 году, был ошарашен.

Между звездами хоккейного ЦСКА и их тренером-диктатором Виктором Тихоновым разразился конфликт, который привел к тому, что многолетний капитан команды Слава Фетисов был выведен из состава за откровенное несоблюдение субординации на глазах у публики. Фетисов вслед за Ларионовым понял, что ручка может быть более серьезным оружием, чем клюшка. Ее росчерк может привести к серьезным последствиям, но ему было все равно.

Фетисову уже несколько лет обещали, что его отпустят доигрывать в НХЛ, где в 1983 году его задрафтовал «Нью-Джерси». Более того, полгода назад он уже подписал контракт с «Дьяволами». Однако советское руководство регулярно нарушало свои обещания о его непременном освобождении, и в конце концов ему это надоело. Поэтому он согласился дать интервью, фактически став его соавтором, которое вышло в популярной газете «Московский комсомолец» под заголовком: «Вячеслав Фетисов: “Я не хочу играть в команде Тихонова!”»

Хватка старых советских властителей, быть может, и ослабевала в стране при новой драматической эре perestroika и glasnost, но прославленная хоккейная школа по-прежнему была у них в руках, и Тихонов был ее монархом. Он разыграл свой козырь. Если Фетисов не будет играть в хоккей, тогда он пойдет служить офицером в советскую армию. Ему придется коротко подстричься, надеть форму, каждый день ходить на работу и сидеть за столом – он был в ранге майора.

– Но я ничего не делал, – рассказывает Фетисов. – Вообще ничего. Я просто сидел за столом.

Сидел и сидел. Ему было тридцать лет. Возможно, лучший защитник мира просто ржавел, в то время как его партнеры продолжали играть и готовиться к чемпионату мира в Швеции.

Ларионов по собственному опыту был хорошо знаком с ситуацией Фетисова. Примерно три года назад Игоря несколько раз оставляли дома, когда сборная СССР отправлялась за границу. Советское руководство никак это не объясняло, если не считать какие-то невнятные отговорки про проблемы с паспортом. Бюрократическая волокита.

Сначала Ларионову даже хотелось верить, что все это какое-то недоразумение и ошибка. Но постепенно он начал понимать, что это не так. Советский режим не допускал ошибок, когда дело касалось его мощной хоккейной сборной, которая приносила славу и честь родине. Когда западные журналисты интересовались причинами отсутствия Ларионова в составе, им отвечали, что у него ангина или какие-то другие проблемы со здоровьем, из-за которых он не может выйти на лед.

Однако Игорь Ларионов в итоге выяснил, что советское правительство считает его угрозой. Оно опасалось, что он может сбежать на Запад.

«Меня подозревали во всем», – писал об этом Ларионов.

Его обвиняли в тесном и продолжительном сотрудничестве с иностранкой, точнее, с женщиной из Канады, которая однажды без предупреждения пришла на дом к его родителям в Воскресенске и начала расспрашивать, почему их сын не попал в состав на недавнюю серию матчей против команд НХЛ. Его мать – крестьянку, честно трудившуюся всю свою жизнь, обвиняли в сбыте на черном рынке заграничных товаров, привезенных ее сыном.

Но больше всего – и во многом из-за того, что Ларионов открыто и честно отвечал на вопросы прессы во время заграничных поездок, – власти были обеспокоены тем, что он опозорит Советский Союз, сбежав в НХЛ. «Ванкувер Кэнакс» потратили на него одиннадцатый драфт-пик из своих двенадцати в 1985 году и постоянно пытались тайком выкрасть его из СССР.

– Товарищ старший лейтенант, что-то вы слишком Запад любите. Да и вообще все западное, – сказал ему какой-то советский руководитель во время одной из неприятных встреч, когда Ларионов хотел вернуться в состав сборной.

«Я был кругом виноват, – писал Ларионов в своей книге в 1990 году. – Виноват в том, что давал интервью журналистам, что любил НХЛ и рассказывал, как там устроен хоккей, что обожал рок-музыку… Потому что, видите ли, если мне нравилась американская жизнь, то я сам по сути в душе был американцем. Так про меня говорили.

По характеру я, безусловно, русский. Мне не все нравится в Америке. Не бывает такого, что где-то все сказочно, а где-то сплошная темнота и безнадега. В частности, оказалось, что моя общительность оскорбила хранителей правительственных секретов и тех, у кого были вопросы о моей надежности. Кроме того, я немного говорил по-английски. Таким образом, у меня была возможность зацепиться языками с кем угодно – будь то хоккеисты, журналисты, даже иммигранты. Они решили, что я всем и каждому могу передать какую-то важную информацию…»

Позже Ларионов узнал от одного доверенного источника, что ему никогда не разрешат выезд за границу. Таким был указ из Центрального комитета коммунистической партии и КГБ. В любом случае дорога на Запад ему была заказана.

При росте 175 см и весе 78 кг Ларионов выглядел самым безобидным среди своих партнеров по команде, которые решили выступить против мощной советской хоккейной системы. До тех пор, пока он молчал. Но когда он начинал говорить, особенно когда на нем были очки в круглой оправе, чем-то роднившие его с Джоном Ленноном, его легко можно было принять за революционера из фильма «Доктор Живаго», замышлявшего свержение династии Романовых. Отвечая на вопросы журналистов, Ларионов всегда был честен и открыт, что в коммунистической России было опасной привычкой.

«Человек должен жить так, чтобы чувствовать себя человеком – в своей голове и сознании, неважно, где он живет и чем занимается, – писал Ларионов. – Для меня это всегда означало общение с людьми – не только советскими, а со всего мира. Общение для меня очень важно. Изолироваться и ограничивать себя только хоккеем – это не мое. В противном случае вы быстро пожалеете, что потратили свою молодость – лучшие годы жизни – на сплошной хоккей. Я не мог допустить, чтобы это произошло со мной и моей семьей».

Осенью 1988 года битва Ларионова с Тихоновым зашла в тупик. И Игорь понял, что ему надо сделать. Отложил в сторону клюшку и взялся за ручку.

– Я – хоккеист, не более того, – говорил Ларионов годы спустя в одном интервью. – Это моя профессия, мое любимое дело. Я бы ни за что ее не променял на что-то другое. Я никогда не думал о журналистике… Даже в самых смелых мечтах не предполагал, что когда-нибудь напишу заметку, которая вызовет такой резонанс. Поэтому любопытно вспомнить события, которые побудили меня написать то открытое письмо…

Ларионов рассказывал, как все эмоции, будоражившие его с 1981 года, когда его фактически принудительно заставили перейти в ЦСКА, выплеснулись на бумагу. Более семи тысяч слов, словно стрелы с ядовитыми наконечниками, были направлены в сторону властного и неприкасаемого самодержца Тихонова. Заметка была опубликована в октябре 1988 года в 44-м номере журнала «Огонек» – крупного и влиятельного еженедельного издания, которое достигло пика во время perestroika под руководством главреда Виталия Коротича, приветствовавшего прокапиталистический и проамериканский подход.