Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6397 ( № 50 2012)
хрустящее сиянье сухостоя,
я всё пытаюсь разглядеть за ним
печальный сумрак с кругом золотым
домашней лампы и лицо родное.
И плачет тонкокожая душа,
обёрткою конфетною шурша -
из детства - с незабвенным Гулливером.
И хочет беспризорная она
не знания, где свет и тишина,
а бестолковой жалостливой веры.
* * *
Кончается прозрачный керосин
в осенней лампе -
у забора школы
вот-вот погаснет язычок осин,
и станет мир бестрепетным и голым.
И будешь тих, как ветка за окном,
и будешь тих,
как первый снег, над сущим
по воздуху ночному босиком
меж сном и явью медленно идущий.
Ловец
Ловец
Оксана МАМЧУЕВА
Родилась и живёт в Кишинёве. Окончила филологический факультет Молдавского государственного университета. Работает шеф-редактором портала Searchengines.ru. Публиковалась в сборниках "Белый арап" и в журнале "Русское поле".
Мир был прекрасен.
Она грелась в тёплых лучах заходящего солнца, лениво опустив на глаза защитные плёнки. По телу разливалось сытое тепло, расслабляя тугие переливчатые кольца.
Мир был спокоен.
Когда солнце внезапно загородила чья-то тень, мгновенно обдав холодом тело, она напряглась и подняла голову. Это был он. Ловец. Она узнала его по высоким брезентовым сапогам и кожаному мешку на бедре.
Он остановился, она угрожающе повела головой, внутренне готовая напасть при малейшей опасности. Он отвернулся и присел на соседний камень. Потом сосредоточенно разложил большой мешок на траве возле своих ног.
Она настороженно наблюдала. Проще было неслышно скользнуть под камень и исчезнуть в шуршащей траве. Но это было бы слишком просто.
Она не боялась его. Сотни ловцов встречались ей на пути, и всегда она оказывалась на секунду быстрее, на мысль умнее, на поворот сообразительней. Она знала, что при малейшей угрозе убьёт его, и сознание своей силы удерживало её на месте.
Он сидел на камне, прикрыв глаза и подставив солнцу лицо.
Так прошло некоторое время.
Когда солнце зашло, он встал и медленно поднял свой мешок. Она наблюдала. Он что-то сказал ей и быстро пошёл прочь, растворяясь в розовых сумерках. Она продолжала лежать на камне и думать о ловце, который не пытался её поймать.
Много дней подряд он приходил к её камню и каждый раз, разложив свой мешок, сидел поодаль. Он говорил с ней. Сначала мало и невыразительно, потом больше и прочувствованней. Ей стал нравиться ласкающий звук его голоса. Она стала ждать заката, чтобы снова увидеть его, ловца, который любил греться на камне так же, как и она[?]
Да полно, а ловец ли он? А если нет, то зачем же ему тогда этот кожаный мешок?
Её привычное мироощущение было нарушено. Мысли то и дело возвращались к этому странному явлению - ловцу, который не пытался её поймать. Однажды она приползла на свой камень рано утром и пролежала на нём до заката в ожидании его прихода.
Он пришёл. Она испытала удовольствие сбывшегося ожидания и совсем расслабилась. В этот раз он подошёл поближе. Аккуратно разложенный мешок остался у его камня, а он, обращаясь к ней, подошёл так близко, что она почувствовала тепло, исходящее от его тела.
Он даже стал нравиться ей. Каждый раз она вглядывалась в него и каждый раз не находила ничего присущего ловцам. Ум её не мог справиться с этой загадкой, и она просто перестала ломать над нею голову. Она стала забывать, кто он. Она уже даже не видела, как он всё так же методично раскладывает на траве свой мешок, прежде чем подойти. Иногда он оставался и говорил с ней всю ночь. Её жизнь превратилась в "до" и "после" встреч с ним и была наполнена мыслями о нём.
Однажды он не пришёл. Ужас, охвативший её, был настолько силён, что она долго не могла двинуться с места, не могла распрямить свившееся в клубок тело, не могла даже свободно дышать. Всю ночь она провела на своём камне и весь следующий день до заката.
Его не было несколько дней, показавшихся ей вечностью. Когда он наконец снова пришёл и невозмутимо стал раскладывать свой мешок, она, стрелой метнувшись с камня, сама подползла к нему. Он устало сидел на камне и глядел на неё сверху вниз. Он мало говорил, хоть она и заглядывала умоляюще в его глаза, а когда говорил, то звук его голоса был как упрёк.
И так стало каждый раз, когда он приходил. А приходил он всё реже и реже, предоставляя ей возможность в полной мере насладиться ожиданием. Она стала чувствовать себя несчастной. Во всём теле поселился странный холод, и она, пытаясь согреться, каждый раз подползала к нему всё ближе и ближе.
После того как его не было несколько недель, она решилась. Дождавшись его прихода, она обвилась вокруг его брезентовых сапог и замерла. Ничего не случилось. Он всё так же спокойно сидел на своём камне и глядел на неё. Тогда она подползла к мешку и посмотрела на него снизу вверх. Он встал. Она заползла внутрь. Он подошёл и, усмехнувшись, затянул верёвки, навсегда скрыв от неё розовое сияние неба[?]
Белого солнца горячее молоко
Белого солнца горячее молоко
ПОЭЗИЯ, ПРОЗА УЗБЕКИСТАНА
Вика ОСАДЧЕНКО
Родилась в 1980 г. в Ташкенте. Редактор альманаха "Сегодня". С 2006 г. член Союза писателей Узбекистана. Стихи публиковались в журналах "Звезда Востока", "Новая Юность", "Интерпоэзия", альманахах "Преддверие", "Сегодня". Книги стихов "Пейзажная лирика" (2007), "На расстоянии взгляда" (2007), "Егоркины сказки" (2009). Участник пяти Ташкентских открытых фестивалей поэзии (2001-2003, 2005-2006), лауреат приза зрительских симпатий "Глиняная книга" 5-го Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Живёт в Ташкенте.
* * *
Стесняешься имени, путаешь возраст.
От нас остаётся не пепел, а воздух -
заполненный ветром и листьями воздух,
которому имя иметь не пристало.
И катится день, как большая повозка,
и ты улыбнёшься на небо устало.
Плутаешь, петляешь чужими местами.
Никем не открытый летающий остров
плывёт над домами, плывёт над мостами[?]
Списанные
Все сочтены - молча движутся вдоль стены.
Вечный маршрут от прихожей до проходной.
Мало ли что стихи и цветные сны.
Мой Крысолов однажды придёт за мной.
Это другие могут дышать легко,
это для них льётся на мир рекой
белого солнца горячее молоко,
не становясь ни мукою, ни строкой.
Это они безмятежно вступают в ад,
не онемев от ужаса и тоски, -
в танец зарплат и трат, в карусель утрат,
хрупкого тела яростные тиски.
Им, первородным, правила и права.
Нам - отторжение, как себя ни трави:
мы с Крысоловом носим внутри слова,
словно игла бродит всю жизнь в крови.
* * *
Юлии Ермоловой
Метёт полы, перебирает маш;
кусает по привычке карандаш,
когда строка, как надо, не выходит;
соседке отвечает о погоде.
И видит то, что вижу я сама:
как наверху, цепляясь за дома,
небесный свод летит, не хочет падать.
И поднимает жёлтый лист на память.
А впереди стоит и ждёт зима.
***
И следит взглядом пристальным, медленным,
словно только за этим и вышел:
капля солнца медовая, медная
всё течёт на шершавые крыши.
Город горечи, в камень спрессованной.
Шёпот жгучей, горячей печали:
"Двери настежь распахнуты, сорваны -
для чего ты вернулся с ключами?"
***
Город на дне долины,
как в голубом лягане.
Видишь - всё дело в глине,
что у нас под ногами.
Вросшее в сердцевину
