Внутренний СССР - О текущем моменте №2(50), 2006г.
— В списках подвергнутых остракизму были и первые секретари?
— Четыре человека: Разумов, Шеболдаев, Лаврентьев (Картвелишвили) и Румянцев, которые соответственно представляли Восточно-Сибирский крайком, Курский, Крымский и Западный (Смоленско-Брянский) обкомы партии. Это и были самые заметные фигуры среди 28 лиц, подвергнутых опале. Однако какая конкретная провинность перед партией и страной им инкриминируется, так и не было сказано, мол, разберётся НКВД. В самой аморфности, абстрактности обвинения, которое могло быть предъявлено любому участнику Пленума, и была цель этого превентивного удара на случай, если бы высший партаппарат попытался заблокировать принятие нового избирательного закона.
— И как же аппарат перенёс этот удар?
— Как говорится, молча. Никто не задал ни единого вопроса, все проголосовали «за». Но 28 июня, в день открытия Пленума, в Москву прибыли ещё далеко не все члены Центрального Комитета: ехали ведь на поездах. Казалось, можно праздновать победу. Но эйфория, усыпившая бдительность команды Сталина, длилась ровно один день, 28 июня. В этот день в кулуарах Пленума и произошёл сговор первых секретарей, которые успели обдумать, чем ответить на генеральную линию Политбюро [235].
Было 29 июня, Пленум уже заканчивался, когда от первого секретаря Новосибирского обкома партии Р.И.Эйхе в Политбюро поступила записка, в которой он обращался к Политбюро с просьбой временно наделить его чрезвычайными полномочиями на подведомственной территории. В Новосибирской области, писал он, вскрыта мощная, огромная по численности, антисоветская контрреволюционная организация, которую органам НКВД не удается ликвидировать до конца. Необходимо создать «тройку» в следующем составе: первый секретарь обкома партии, областной прокурор и начальник областного управления НКВД, с правом принимать оперативные решения о высылке антисоветских элементов и вынесении смертных приговоров наиболее опасным из числа этих лиц. То есть фактически военно-полевой суд: без защитников, без свидетелей, с правом немедленного исполнения приговоров. Мотивировалась просьба Эйхе тем, что при наличии столь мощной контрреволюционной организации выборы в Верховный Совет могли принести нежелательный политический результат.
— Как объяснить, почему Сталин и его группа, которые на предыдущих Пленумах ЦК уже не раз отбивали требования партаппарата ввести репрессии, на этот раз молчаливо приняли позицию большинства? Боялись проиграть? Но ведь сделанный ими выбор привел к поражению не только «нового курса», они и сами навсегда потеряли лицо…
— Моё объяснение сводится к тому, что, если бы сталинская группа пошла наперекор большинству, она была бы немедленно отстранена от власти. Достаточно было тому же Эйхе, если бы он не получил положительной резолюции на своё обращение в Политбюро, или Хрущёву, или Постышеву [236], любому другому подняться на трибуну и процитировать Ленина, что он говорил о Лиге Наций или о советской демократи… достаточно было взять в руки программу Коминтерна, утверждённую в октябре 1928 года, куда записали как образец ту систему управления, которая была зафиксирована в нашей Конституции 1924 года и которую Сталин порвал в клочки при принятии новой Конституции… [237] достаточно было всё это предъявить как обвинение в оппортунизме, ревизионизме, предательстве дела Октября, предательстве интересов партии, предательстве марксизма-ленинизма — и всё! Я думаю, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов до конца июня не дожили бы. Их бы в ту же минуту единодушно вывели из ЦК и исключили из партии, передав дело в НКВД, а тот же Ежов с величайшим удовольствием провёл бы молниеносное следствие по их делу. Если логику этого анализа довести до конца, то не исключаю уже и такого парадокса, что сегодня Сталин числился бы среди жертв репрессий 1937 года, а «Мемориал» и комиссия А.Н.Яковлева давно выхлопотали бы его реабилитацию [238].
— Но это если бы он сказал «нет». А он сказал «да». Какая разница миллионам людей, которым это страшное соглашательство причинило столько бед, почему оно произошло и как при этом терзалась душа товарища Сталина?
— А знаете, разница есть. Если бы её не было, история пошла бы по-другому. Ведь уже в 1938 году Сталин отомстил. Почти все участники этого Пленума, которые, сломив Сталина, вдребезги разбили его «новый курс», сами пошли под репрессии, на сей раз действительно сталинские» [239] (“Комсомольская правда”, 16 ноября 2002 г.).
Отступление от темы:
«Примером гнусной провокации, злостной фальсификации и преступных нарушений революционной законности является дело бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК, одного из видных деятелей партии и Советского государства т. Эйхе [240], члена партии с 1905 года. (Движение в зале.)
Тов. Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года по клеветническим материалам без санкции прокурора СССР, которая была получена лишь через 15 месяцев после ареста.
Следствие по делу Эйхе проводилось в обстановке грубейших извращений советской законности, произвола и фальсификации.
Эйхе под пытками понуждали подписывать заранее составленные следователями протоколы допросов, в которых возводились обвинения в антисоветской деятельности против него самого и ряда видных партийных и советских работников.
1 октября 1939 года Эйхе обратился с заявлением на имя Сталина, в котором категорически отрицал свою виновность и просил разобраться с его делом. В заявлении он писал:
“Нет более горькой муки, как сидеть в тюрьме при строе, за который всегда боролся”.
Сохранилось второе заявление Эйхе, посланное им Сталину 27 октября 1939 года, в котором он убедительно, опираясь на факты, опровергает предъявленные ему клеветнические обвинения, показывает, что эти провокационные обвинения являются, с одной стороны, делом действительных троцкистов, санкцию на арест которых он, как первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии, давал, и которые сговорились отомстить ему, а с другой стороны, результатом грязной фальсификации вымышленных материалов следователями.
Эйхе писал в своём заявлении:
“25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться со следственным материалом. Если бы я был виноват, хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все моё дело — это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности…
…Имеющиеся в следственном моём деле обличающие меня показания не только нелепы, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведёнными по моему предложению…
Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в контрреволюционной деятельности… Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев [241], особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома ещё плохо заросли позвоночники и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей. Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Западной Сибири, приписывая все эти приведённые в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем [242], которого сперва записали в запасной центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, так же было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука [243], и многие другие моменты…
… Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать моё дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея [244], опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня». (Дело Эйхе. т. 1, пакет.)» (Доклад Н.С.Хрущёва “О культе личности и его последствиях” на ХХ съезде КПСС).
