Николай Черкашин - Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты
АЙСБЕРГ В ПУСТЫНЕ. Ноябрь 1920-го... Севастополь прощально белел сквозь клубы бурого дыма, валившего из труб кораблей и транспортов. Некогда боевым курсом — на Константинополь! — а теперь ретирадным путем уходили дредноут «Генерал Алексеев», крейсер «Генерал Корнилов», эскадренные миноносцы «Дерзкий» и «Пылкий», «Жаркий» и «Зоркий», канонерские и подводные лодки, уходили ледоколы, плавмастерские, транспорта, буксиры... Уходили навсегда.
Это надо понять: из Севастополя ушел флот. Душа покинула тело. Черноморский флот ушел в страну, против которой создавался и против которой воевал без малого два века. Ушел не в полон — в укрытие, в изгнание. На чужбину.
Такого еще не бывало. Да, Севастополь остался однажды без флота. Но тогда — в первую оборону — корабли ушли на дно родной бухты, а не в чужие порты...
В том проклятом 18-м Черноморский флот впервые подвергли разделу: его, как и всю страну, разделили на красных и белых. Красная часть самозатопилась в Цемесской бухте, а белая — покинула воды Черного моря, ушла в Стамбул, а затем в Бизерту, где почила медленной смертью. То была трагедия не только Севастополя, но и всей России.
Моряки, казаки, остатки русской армии не сбежали из Крыма в ноябре 20-го, а отступили, ушли, как говорили их деды, в ретираду, с походным штабом, со знаменами и оружием. Французы, вчерашние союзники по германской войне, дали черноморцам приют в своей колониальной базе — Бизерте. Осколок России вонзился в Северную Африку и таял там долго, как айсберг в пустыне. Год за годом на севастопольских кораблях правилась служба, поднимались и спускались с заходом солнца андреевские флаги, отмечались праздники исчезнувшего государства, в храме Александра Невского, построенном русскими моряками, отпевали умерших и славили Христово воскресение, в театре, созданном офицерами и их женами, шли пьесы Гоголя и Чехова, в морском училище, эвакуированном из Севастополя и размещенном в форту французской крепости, юноши в белых форменках изучали навигацию и астрономию, теоретическую механику и практическую историю России, но не по Покровскому, а по Карамзину и Соловьеву... Местный летописец Нестор Монастырев выпускал журнал «Морской сборник». Редакция и станок-гектограф размещались в отсеках подводной лодки «Утка». Ныне несколько экземпляров этого сверхраритетного издания хранятся в главной библиотеке страны...
Как отмечал еще один флотописец Бизерты, капитан 1-го ранга Владимир Берг, в своей книге «Последние гардемарины», севастопольцы в Бизерте «составили маленькое самостоятельное русское княжество, управляемое главой его вице-адмиралом Герасимовым, который держал в руках всю полноту власти. Карать и миловать, принимать и изгонять из княжества было всецело в его власти. И он, как старый князь древнерусского княжества, мудро и властно правил им, чиня суд и расправу, рассыпая милости и благоволения».
Эскадра как боевое соединение прекратила свое существование после того, как Франция признала СССР. В ночь на 31 октября 1924 года с заходом солнца на русских кораблях спустили синекрестные флаги. Тогда казалось — навсегда. А оказалось — до поры...
Спустя семь месяцев — 6 мая 1925 года — в гардемаринском лагере Сфаят корабельный горн протрубил сигнал, «Разойдись!». Разошлись, но не рассеялись, не разбежались, не сгинули, не забыли, кто они и откуда. Написали книги, отчеканили памятный — бизертский — крест. Одним словом, явили миру подвиг духа, верности Флагу, присяге, Отчизне. Об этом подвиге в СССР ничего не знали. Точнее, не хотели знать. Власти распорядились: считать Бизерту позорной и черной страницей истории флота, провели очередную препарацию памяти...
Да, страница черная, горькая, но — гордая!
И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА... И я там был... Осенью 1976 года подводная лодка, на которой я служил, входила с деловым визитом в военную гавань Бизерты. Я оглядывался по сторонам — не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка. Но гладь Бизертского озера была пустынна, если не считать трех буев, ограждавших «район подводных препятствий», как значилось на карте. Что это за препятствия, ни лоция, ни карта не уточняли, так что оставалось предполагать, что именно там, неподалеку от свалки грунта, и покоятся в донном иле соленого озера железные останки русских кораблей.
Нашу плавбазу «Федор Видяев» и подводную лодку тунисцы поставили в военной гавани Сиди-Абдаллах, там, где полвека назад стояли наши предшественники.
По утрам по палубной трансляции главбазы крутили бодрые советские песни. Были среди них и старинные русские вальсы. Вот на их-то звуки, словно птицы на манок, собирались на причале русские старики, те самые, с белой эскадры. Несмотря на то, что «особисты» не рекомендовали общаться с белоэмигрантами, тем не менее судовой радист, откликаясь на просьбы стариков, повторял по нескольку раз и «Дунайские волны», и «На сопках Маньчжурии», а мы, офицеры и мичманы, выносили им буханки вожделенного черною хлеба, забытую на вид и вкус гречку, селедку и прочие чисто русские деликатесы. Разумеется, мы поглядывали при этом на наших бывших соотечественников чуточку свысока, с врожденным превосходством советского человека. Тогда-то и родились эти строчки:
Над холмами Бизерты
«На сопках Маньчжурии».
Над палубой крейсера
Старинный вальс.
Приходят понурые,
Смотрят невесело
Бывшие русские
Ротмистры-штабс,
Штабс-капитаны, корнеты,
Поручики.
Седые усы в колечки закручены.
И угощают их «Беломором»
Внуки лихих комендоров «Авроры».
Белая гвардия, черный барон...
Горек отечественный «Беломор».
Конечно же, мы и в сотой доле не могли представить себе, что испытывают эти странные люди, слыша русскую речь с палуб мощных кораблей-красавцев, которые пришли и встали на те места, к тем причалам, где столько лет стояли, томились и медленно умирали их полупленные крейсера, эсминцы, подводные лодки... Но одно мы поняли — в своей тоске по Родине они принесли Севастополь с собой в этот далекий африканский город. Старая рыбацкая бухта Вьё-Пор посреди города была для них Артбухтой, самый высокий холм в предместье они именовали меж собой Малаховым курганом. Были тут и свой Примбуль, и даже своя Графская пристань.
Сегодня из всей русской колонии в Бизерте здравствует лишь дочь командира эсминца «Жаркий» Анастасия Ширинская-Манштейн. Ей одной выпало эмигрантское счастье — она увидела Севастополь воочию, приехав в послесоветскую Россию по туристской визе.
Вот уже восемь десятилетий, как на Бизертской эскадре были спущены флаги. Но об этом микроэпизоде нашей архипутаной истории все еще помнят, говорят, думают, спорят, пишут... Немного следов осталось в Бизерте от тех моряков. Они оставили после себя имена своих кораблей на мраморных досках возведенного ими храма, имена своих товарищей на страницах написанных ими книг. И еще — Рю де Рюсс, Русскую улицу в арабском городе. Не так уж мало...
Черноморцам в Бизерте пришлось начинать жизнь заново, с нуля, несмотря на былые чины, ордена, заслуги перед царем, Богом, Отечеством.
В арабской части города был Русский дом, где собирались моряки со своими женами. Офицеры приходили в безукоризненно белых отутюженных кителях, даром что с заплатами, аккуратно поставленными женскими руками.
— Арабы знали, что русские, несмотря на золотые погоны, были так же бедны, как и они сами, — рассказывает Ширинская. — Это вызывало невольное расположение туземцев к пришлым изгнанникам. Мы были бедные среди бедных. Но мы были свободными! Понимаете? Я говорю об этом безо всякого пафоса. Ведь мы и в самом деле не испытывали того страха, который пожирал по ночам наших соотечественников у себя на родине. Они, а не мы, боялись, что ночью войдут в твой дом, перероют вещи, уведут невесть куда. Мы могли говорить о чем угодно, не опасаясь чужих ушей, доносов в охранку. Нам не надо было прятать иконы — это в мусульманской, заметьте, стране. Нас не морили голодом в политических целях, как на Украине. Слово «Гулаг» я узнала только из книг Солженицына.
Мы были бедны, порой нищи. Мой отец мастерил байдарки и мебель. Адмирал Беренс, герой «Варяга», на старости лет шил из лоскутков кожи дамские сумочки. Но никто не повелевал нашими мыслями. Это великое благо — думать и молиться свободно.
Я никогда не забуду того ужаса, с каким вылезал из моего окна один советский гражданин, когда в дверь позвонил сотрудник советского же посольства. Это было в 1983 году, и мой гость боялся лишиться визы, если кто-то скажет, что он общается с белоэмигранткой.
СИРОТА ВЕЛИКОЙ РОССИИ? Анастасия Александровна Манштейн, по мужу Ширинская... Последняя из той истаявшей Русской эскадры. Она одна теперь хранит ее славу, ее память, ее фотографии, документы... Я был наслышан о ней немало. Из Москвы казалось: доживает свой век божий одуванчик в тишине и забвении... При встрече увидел престарелую шекспировскую королеву: достоинство, мудрость и человеческое величие.
