Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок.
Ф. ДостоевскийТемный ум, холодная мысль, мелкие цели. Такие они были — оборотни нашего мира.
К. СаймакНо окончательно остался в изданиях ХВВ только этот эпиграф: «Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы… А. де Сент-Экзюпери». В издании 1990 года (ХВВ + ХС) к эпиграфу из А. де Сент-Экзюпери был добавлен первоначально задуманный эпиграф из Андрея Вознесенского, но и позже повесть издавалась без него.
Но вернемся к тексту первого черновика. Амад, встретивший Жилина на выходе из таможни, первоначально имел имя Крайс. После предложения Крайса поселиться в пансионате, Жилин перечисляет добросовестные развлечения, какими занимаются проживающие там и от которых не отвертеться, — не «пикники, междусобойчики и спевки», как в поздних вариантах, а «пикники, капустники и винегретники». В разговоре Амада (Крайса) с Жилиным упоминалось вооружение гангстеров: огнеметы и газовые бомбы. В первом варианте рукописи вместо огнеметов назывались ракетные ружья. Тяжелый штурмовой танк «мамонт», изображение которого Жилин видит позже на фотографии с генерал-полковником Тууром, в черновике названия не имел.
Только в правке появляются заметки о том, что Жилин был в этом курортном городе и раньше, во время военных действий. Жилин не вспоминает и не сравнивает, он просто осматривает новый для него город, отмечая особенности:
Ничего особенного, город как город. Живые изгороди вдоль проезжей части, решетчатые ворота через правильные интервалы, за воротами аккуратные дворики с клумбами и фонтанами, стандартные коттеджи с разноцветными стенами и плоскими крышами, на перекрестках питейные павильоны из слоистого под мрамор пластика. Вот только людей совсем не было видно — ни на улице, ни во двориках. Я хотел было спросить об этом…
В путеводителе Жилин читает перечень религиозных учреждений этого курортного города: «…три католических, одна православная и одна протестантская церковь, одна синагога, одна мечеть, буддистский храм, ложа Новых Иеговистов и Убежище Верных Рафаэлитов». Несколько отличается от окончательного и список гражданских обществ, функционировавших в городе: «…Почитателей Науки, Покровителей Животных, Красного Креста и Красного Полумесяца, Эйнштейнианцев, Содействия Порядку, За Старую Добрую Родину Против Вредных Влияний, Усердных Дегустаторов и Знатоков и Ценителей. Наконец, в городе были два спортивных общества — „Голубые“ и „Зеленые“…» Из-за изменения названий спортивных обществ (в окончательном варианте были «Быки» и «Носороги»), Жилина в баре спрашивают не «Ты „Носорог“?», а «Ты из „Голубых“?»[22], на что он отвечает: «Я из желтых».
В еженедельниках, которые просматривал Жилин, вместо перечисления их содержимого («Были там воспоминания участников „заварушки“ и борьбы против гангстеризма, поданные в литературной обработке каких-то ослов, лишенных совести и литературного вкуса, беллетристические упражнения явных графоманов со слезами и страданиями, с подвигами, с великим прошлым и сладостным будущим, бесконечные кроссворды, чайнворды и ребусы и загадочные картинки…») в рукописи говорится: «Были там и литературные упражнения каких-то графоманов: в них были и слезы, и страдания, и подвиги, и великое прошлое, и сладкое будущее, но не было там одного — того, что я успел увидеть и почувствовать за сутки пребывания в этой стране».
В ресторане в окончательной версии летали попугаи и колибри. В рукописи — колибри не было, но попугаи летали не только с бутербродами, но и говорящие: «На плечо доктору Опиру слетел попугай и картаво сказал: „Еще гр-рафинчик…“».
Более подробно описывается квартира, которую снимает Жилин:
Справа от бара блестели клавиши миниатюрного пульта. Для пробы я нажал несколько клавиш. Пульт действовал: с шорохом раздвинулись створки в стене, открывая радиокомбайн, из подлокотников кресел выдвинулись разноцветные пепельницы, потолок разгорелся слабым розоватым сиянием, а противоположная стена бесшумно откатилась в сторону, и в комнату хлынуло голубое небо. За стеной оказалась широкая веранда, выходившая в сад. Сквозь зелень тусклой ртутной стеной блестело море, белел песок, пестрели тенты и шезлонги. Между креслами на чистом дощатом полу веранды стояла большая тренога с длинным черным биноклем. Я заглянул в окуляры и с минуту не без удовольствия рассматривал трех девиц в ярких бикини, как они играют на песке огромным мячом. Бинокль был двадцатикратный, широкоугольный, с отлично исправленной оптикой. Когда девицы покинули поле зрения, я вернулся в дом и прошел в кабинет.
В диктофонной записи, где уехавший курортник делился впечатлениями об отдыхе, говорилось нечто другое. Не совсем — основа была та же, но Парк Грез назывался Парком Улыбок, лучшей девочкой в городе называлась не Бася, а Лана, из советов перечислялось: «…сторонись „Зеленых“. Рыжий Кап из „Тихой Пристани“ верит в кредит, но он не дурак, а потому держи ухо востро. Вдова — добрая женщина, но любит рассказывать про покойника-мужа…» Интересна также идиома, проскочившая у говорившего, когда он советовал смотреть девятую программу по телевидению: «…остальное все моча…» — говорится в восстановленном варианте; «…остальное все зола…» — говорилось в ранних изданиях; «…остальное все комариная плешь…» — говорилось в первом черновике.
Телевизор в спальне был обыкновенный, без стереоскопического эффекта, поэтому мужчина из экрана не выскакивал, изображение было нормальным: «Взвыли саксофоны. Я посмотрел на экран. Красивая дородная женщина щелкнула пистолетиком-зажигалкой перед носом нетрезвого мужчины с глазами непроспавшегося идиота, он шарахнулся…»
Возраст детей вдовы, у которой поселился Жилин, немного, но отличался: дочери, Вузи, не двадцать, а восемнадцать лет, сыну, Лэну, не одиннадцать, а двенадцать. Сама вдова, тетя Вайна, описывала войну примерно так же, как и в опубликованном варианте («Война — это ужасно. Моя мать рассказывала мне, она была тогда девочкой, но все помнит: вдруг приходят солдаты, грубые, чужие, говорят на чужом языке, отрыгиваются, офицеры так бесцеремонны и так некультурны, громко хохочут, обижают горничных, простите, пахнут, и этот бессмысленный комендантский час…»), но в черновике было маленькое дополнение к перечисленным неудобствам («…и виселицы…»), которое не вязалось с примитивизмом тети Вайны и поэтому было Авторами убрано. Восторженное описание армии в окончательном варианте (впечатление от военного парада), о котором тетя Вайна говорит чисто по-женски («…войска, выстроенные побатальонно, строгость линий, мужественные лица под касками, оружие блестит, аксельбанты сверкают, а потом командующий на специальной военной машине объезжает фронт, здоровается, и батальоны отвечают послушно, и кратко, как один человек!»), в рукописи было другим, тут тетя Вайна повторяла, вероятно, слова супруга: «Правильно, что уничтожили ракеты, эти ужасные атомные бомбы, но нельзя же было распускать цвет нации, армию и генеральный штаб! Это же смешно — государство без армии!»
Несколько по-другому Авторы описывали и знакомство Жилина с Лэном:
В холле спиной ко мне стоял худенький мальчик в коротких штанишках. Согнувшись в три погибели и сопя, он что-то делал с длинной серебристой трубкой.
— Привет, — сказал я.
Мальчик резко обернулся, что-то звонко щелкнуло, и из трубки вылетела прямая струя угольно-черной жидкости. Меня спасла только годами выработанная реакция. Я отскочил, и чернильный заряд угодил в кремовую стену. По стене потекло. Мальчик переводил испуганный взгляд с меня на растекающуюся кляксу и обратно.
— Что-то ты, брат, нервный, — сказал я.
— Так вы прямо над ухом, — сказал мальчик.
— Кому-то теперь будет, — сказал я. В лице мальчика было несомненное сходство с мужественными чертами генерал-полковника Туура.
— А чего? — сказал мальчик.
Я посмотрел на стену.
— Лично мне это нравится, — признал я. — Но это же на любителя…
Мальчик снисходительно улыбнулся.
— Это же ляпа, — пояснил он.
— Ну?
— Высохнет.
— Ну?
— Ну, и ничего не останется.
— Гм, — сказал я с сомнением. — Впрочем, тебе виднее. Как тебя зовут?
— Лэн. А вас?
— А меня Иван. Что это у тебя такое?
— Ляпник. У него предохранитель испортился.
— Дай-ка посмотреть…
У ляпника была удобная рифленая рукоятка и плоский прямоугольный баллончик, вставляющийся снизу, как магазин автомата. Держать его было удобно и очень хотелось нажимать на спусковой крючок.
