Дмитрий Калюжный - Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции
Основываясь на выводах науки хронотроники, мы можем сказать, что способность систем и их структур к радикальной перестройке уменьшается по мере развития, так как это требует всё больших и больших энергетических затрат. А в фазе кризиса структуры не отмирают, а перестраиваются. История СМИ нашей страны показывает нам именно это: в 1990 году появились первые коммерческие газеты, которые начали захватывать информационный рынок, а образовывались они, как правило, через объединение усилий представителей бывшей партноменклатуры и кооперативных предприятий. Первые приносили в общую копилку свои связи, а вторые – деньги.
В итоге информационная структура, подотчётная номенклатуре, после периода нападок на номенклатуру же перешла в её руки, но уже на коммерческой основе. Как старые издания они умерли. Новые владельцы СМИ имели возможность использовать все выгоды близости к власти (доступ к бумаге, технике, типографиям, минимальные расценки), что приносило социальную защищённость и высокую рентабельность издательского бизнеса. Происходила «перекачка мозгов», освобождённые партийные и комсомольские работники шли в кооперативный сектор.
Нечего и говорить, что смелость новой прессы, публикация неизвестных материалов и непривычных мнений высоко подняли авторитет СМИ у советских читателей, радиослушателей, зрителей. В 1989 году разовый тираж 8800 газет достиг 230 млн. экз., а 1629 журналов – 220 млн. экз. С только августа по декабрь 1990 года на всесоюзном уровне было зарегистрировано свыше 800 изданий.
В 1990—1991 годах СМИ активно формировали общественное мнение в пользу перехода России к рынку (выступления А. Абалкина, Н. Петракова, С. Шаталина, Е. Гайдара, П. Бунича, О. Лациса, В. Селюнина, С. Алексеева и других).
Вместе с этим СМИ и сами стали переходить к рыночным отношениям, что выразилось в коммерциализации печати, публикации рекламы, финансовой независимости новых изданий от государственных дотаций, в появлении информационно-коммерческой прессы. Всем этим переменам в определяющей степени содействовало принятие нового закона «О печати и других средствах массовой информации» (1990). Он отменил цензуру, дал право редакционным коллективам становиться учредителями собственных изданий и программ. Была введена система регистрации печатных органов, теле– и радиостанций. Право на учреждение СМИ получили не только государственные и общественные организации, но и отдельные граждане.
Постсоветский период
Самые поразительные метаморфозы произошли с российскими СМИ после провала ГКЧП. Свободная печать предыдущего периода достигла колоссальных успехов прежде всего потому, что критиковала предыдущую власть (и прессу) за её оторванность от подлинных интересов народа. После 1991 года свободная печать, сохранив прежние лозунги, оторвалась от народа в ещё большей степени.
Теперь политическое разделение прессы происходило по линии отношения изданий к новому российскому правительству и президенту. Правительственные «Российские вести», органы печати местных администраций и местных Советов с преобладанием радикальных демократов участвовали в реформах правительства, избегая открытого политического комментария негативных для народа последствий реформ, хотя народ чувствовал их на своем кармане. Так называемая демократическая пресса содержала разную степень критичности, но в конечном итоге поддерживала правительство.
В то же время орган печати Верховного Совета РФ «Российская газета», местные советские издания, напротив, доходили в своем радикализме до предложений смены правительства; патриотическая и коммунистическая печать тоже подвергали его критике.
После октябрьских событий 1993 года, когда закончился конфликт между исполнительной и законодательной ветвями власти (победой первой из них), выполнение роли официальных изданий взяли на себя пропрезидентские демократические газеты и журналы. Сколько людей погибло в ходе событий, неизвестно до сих пор, а журналистов погибло семеро, и было ранено 67.
Распустив Верховный Совет, президент закрыл и его СМИ. Попутно в число запрещённых попали многие патриотические издания («День», «Русский вестник», «Русское дело», «Русское воскресение», «Русский порядок», «Наша Россия», «Русское слово», «Русский союз», «Русские ведомости», «Русский пульс», «За Русь!», «Союз офицеров», «Молния», «Красная Пресня», «Путь», «Наш марш» и другие) и некоторые телепрограммы. Был приостановлен выпуск оппозиционных коммунистических изданий («Правда», «Советская Россия», «Рабочая трибуна», «Гласность», «Народная правда»). С белыми пятнами на полосах, возникших в результате цензуры (запрещённой законом), вышли газеты «Московская правда», «Сегодня», «Независимая газета», «Россия», «Коммерсантъ». Министерство печати и информации призывало журналистов к самоцензуре.
Заявляя при каждом удобном случае о необходимости в нашем обществе «настоящей» свободы слова и печати, новая власть с трудом переносила её на практике и старалась сделать СМИ управляемыми. А ведь свобода заключается не в том, что можно говорить всё что угодно, а в том, что существуют конкурирующие СМИ, высказывающие разные точки зрения. Они могут бороться даже на одном «поле», как, например, «Независимая газета», «Литературная газета» и «Новая газета», имеющие читателя из одного слоя общества, и всё же отличающиеся друг от друга не только подачей материала, но и позицией по ряду вопросов. И уж во всяком случае, должно быть уважаемо властью право свободного высказывания в полярных изданиях! Даже более того: для нормального управления государство обязано учитывать полярные мнения, а не подавлять и не игнорировать те мнения, которые ему не нравятся. Авторы и читатели коммунистических газет – точно такие же граждане России, как и авторы и читатели демократических газет. Их мнение НЕЛЬЗЯ игнорировать.
На деле же свобода печати расширялась, когда одной политической группе нужно было убрать другую, а когда же дело было сделано, появлялись ограничители: прямая цензура, судебные иски к газетам, экономические рычаги, административные санкции. Почувствовав в октябре 1993 году нешуточную для себя угрозу, режим тут же отбросил всю риторику о свободе печати (на волне которой и был создан) и о правах человека, и в ход пошли авторитарные приёмы. Затем власть опять позволила свободу печати, но лишь до тех пор, пока на горизонте не замаячили президентские выборы 1996 года. Тогда с помощью олигархов была снова мобилизована подавляющая часть СМИ (за исключением коммунистической и патриотической печати) в поддержку президента Б.Н. Ельцина против лидера КПРФ Г.А. Зюганова.
Мы говорим здесь не о том, кто из них «лучше» или «хуже». Оба хороши. Разговор о том, что под названием свобода слова скрывается нечто совсем иное!
Две структуры, власть и СМИ, подлаживались друг к другу. Если распространители информации пытались «придавить» власть, то она, в свою очередь, «давила» газетчиков. В этой дружбе-вражде нет места ни народу, ни истине, а наличествуют одни только собственные интересы, соответственно, власти и СМИ. В 1997 году с подачи журнала «Огонёк» некоторые газеты сообщили, как премьер-министр В.С. Черномырдин охотился в Ярославских лесах и застрелил двух медвежат. А премьер за это наказал журналистов «Огонька», лишив их на несколько месяцев зарплаты, как сообщает А.А. Грабельников. Часть сотрудников «Известий» вместе с главным редактором газеты вообще были уволены после перепечатки статьи о баснословных доходах Черномырдина из французской «Монд». Конечно, приказ об увольнении подписывал не лично премьер; разгон редакции был сделан с помощью таких рычагов, как «Лукойл» и «ОНЭКСИМбанк».
Журналисты размахивали «свободой слова», а власть применяла методы управления прессой, наработанные за долгие годы РКП(б) – ВКП(б) – КПСС, одновременно используя демократическую риторику, но не очень считаясь с запретом цензуры и законом о печати. Борьба шла с переменным успехом, и баланс интересов этих структур был найден.
Как уже сказано, эти структуры решают свои цели. Кажется, именно об этом пишет А.С. Панарин:
«Истинная драма социалистической индустриализации, как, впрочем, и индустриальной эпохи вообще, состоит в том, что по сравнению с накоплениями великой культурной классики практики индустриального общества оказались слишком узкими и однополярными. Большевики уничтожали гуманитарную интеллигенцию, знатоков латыни и греческого, историков и краеведов не только в силу классовой неприязни и подозрительности, но и руководствуясь критериями промышленного утилитаризма. В обществе, организованном как единая фабрика, носителям классического культурного наследия просто но нашлось места.
Те, кто пришёл разрушить монстра социалистической промышленности под предлогом его экономической нерасторопности и неадекватности, оказались ещё более жёсткими и узко мыслящими утилитаристами. Они задумали второй за столетие секвестр культуры: теперь под этот секвестр попало и наследие советского массового просвещения – средняя и высшая школа, сеть рабочих клубов и молодёжных домов творчества, театров и библиотек. Словом, речь идёт о второй волне наступления на культуру – и снова во имя модернизации и эффективности, во славу очередного «великого учения».