Виктор Топоров - Жёсткая ротация
Сатирик Солженицын изобличил первые лица страны и само государственное устройство. Изобличил с оглядкой на чёткий положительный идеал патриархальной (пусть и выдуманной им лично) Руси. Сочиняя в СССР и публикуя на Западе сатиры, он рисковал жизнью. И эти сатиры, в отличие от подлинно исторических сочинений, не вызвавших особой реакции, перевернули мир!
Так кто там у нас, вы говорите, единственный сатирик? Жванецкий?
Вот и закажите на него столик в дорогом ресторане. А если нет денег, то тоже не беда: льготы на бесплатное телевидение у нас пока никто не отнял.
2004
Телевизионный фон эффективной политики
В телепередаче «К барьеру!» сошлись два знаменитых политтехнолога — Белковский и Павловский, — при всей антагонистичности сливающиеся в общественном сознании, как десятилетие назад — Гусинский и Березовский.
Внешние различия (тоже, впрочем, не слишком броские) лишь подчёркивают внутреннее сходство теледуэлянтов: двуединство граничит с симбиозом; вопрос, кто первый сказал «Э!» — Бобчинский или Добчинский, — стоит с гоголевской остротой, и, ответив на него: «Первым сказал „Э!“ господин Белкопавловский», мы не рискуем ошибиться.
Белкопавловский то и дело ищет нос майора Ковалёва, поминает «брата Пушкина», манипулирует мёртвыми душами избирателей и претендует на роль ревизора едва ли не в каждом кремлёвском спектакле: запугивает купцов и почтмейстера, берёт взаймы без отдачи, флиртует с аудиторией, норовит недоплатить коллективному Осипу… О деньгах и о Гоголе много говорилось и в обсуждаемой телепередаче: Павловский наседал, Белковский проседал под тяжестью золотых гирь от господина Паниковского, имя которого помянуто в данном контексте тоже не всуе.
Само по себе слово «политтехнолог» — как автодефиниция — Белкопавловскому, однако, не нравится. Никаких — по определению сомнительных — технологий! Его единственное ноу-хау — державный ум. Павловский числит себя политконсультантом, а Белковский предпочитает говорить об экспертном сообществе, в котором ему отведена роль философа и даже где-то писателя. Да ведь и впрямь политтехнология как профессия сродни игре в напёрсток: главное, вовремя перепрятать шарик и убедить публику в том, что он находился там с самого начала. И разумеется, при случае тебе может потребоваться силовая поддержка.
Амплуа философа и писателя Белковского — истину царям с улыбкой говорить. И об олигархах, и вообще. Прислушаются — хорошо (для страны), а если им не надо, то и нам не надо. Во всяком случае, таков его публичный образ.
Миссия политконсультанта Павловского сложнее и в каком-то смысле трагичнее. Он взял на себя труд объяснять широкой публике и более того — одухотворять! — любые решения высшей власти, в том числе и заведомо ошибочные, чтобы не сказать хуже.
Грубо говоря, Белковский подсказывает хозяину Лабрадора: «Что-то собачка беспокоится, не время ли вывести её на прогулку?» Его советом пренебрегают, и тут вступается Павловский: «Какая замечательная собачка! Видит, что на улице дождик, что хозяин вернулся усталый, что по телевизору интересная передача… Позвольте, а где у вас тряпочка?»
Но всё-таки господин Белкопавловский прежде всего политтехнолог. Эффективный политтехнолог. И недавно сразился с самим собой на президентских выборах в Украине, чему, собственно говоря, и была посвящена передача «К барьеру!».
Белковский, работая на Ющенко и, прежде всего, на Тимошенко, выиграл; Павловский наоборот. Но как посмел патриот и державник Белковский выступить против интересов России? А вот так и посмел: он советовал вывести собачку на прогулку, но его не послушались. Тогда как Павловский винит во всём заоконный ливень, устроенный злобными метеоинсургентами из США, с пониманием относится к усталости трудящегося по двадцать четыре часа в сутки хозяина и уверяет, будто паркет после протирки тряпкой засверкает ещё ярче… На самом деле лукавят или недодумывают оба: их украинский поединок закончился вничью, причём со счётом 0:0, однако в дело вмешались непредвиденные обстоятельства.
Расклад голосов на украинских выборах был 50:50. Плюс взаимоуничтожающийся административный ресурс и пренебрежимо малое влияние политтехнологий. Победу Ющенко обеспечил Беслан! В нынешней Украине царит культ семьи и, прежде всего, культ детства — и трагические последствия бездарного (если не просто преступного) штурма школы буквально заставили колеблющихся на тот момент украинцев шарахнуться в противоположную от России сторону. Шарахнулись, понятно, не все, а процентов пять — но этого как раз и хватило. Выбрали не Ющенко, а анти-Путина — и не потому, что Путин агитировал за Януковича, а потому, что Путин допустил Беслан. Всё это зафиксировано украинскими социологами и осознаётся украинской общественностью — и невдомёк только господину Белкопавловскому. Политконсультанту, философу и писателю.
2005
Шарашка и зона
Зимняя олимпиада сериалов, на наших глазах развернувшаяся на метровых телеканалах, принесла сенсационную победу «Зоне» (НТВ), не только завоевавшей «золото» живого зрительского внимания, но и установившей «рекорд», причём двойной сразу: сначала её запретили «по просьбам трудящихся», а потом — как раз под Туринское столпотворение — триумфально вернули в ночной эфир.
Примечательно это и потому, что «Зону» смотрит мужская половозрелая и полная сил аудитория, тяготеющая к силовому единоборству и зимним видам спорта, а вовсе не к мыльной опере. А тут — надо же! — серьёзные дядьки подсели на «мыло». И категорически требуют продолжения, хотя другие серьёзные дядьки уже выразили готовность прислушаться к «просьбам трудящихся».
Такого на нашем телевидении ещё не было — да и не только на телевидении. Партия жизни имеет один процент, Партия автолюбителей не покатила, Партия любителей пива и вовсе сгинула в мутной пене дней — а вот не учредить ли к ближайшим выборам Партию зоны? Тем более что и с кандидатурой председателя партии затруднений вроде бы не возникнет.
Деликатность триумфа «Зоны» усугубляется и тем, что в числе (заслуженно или нет) побеждённых оказалось долгожданное солженицынско-панфиловское детище «В круге первом», вызвавшее при премьерном показе — как чуть ли не всё, связанное с именем великого старца, — лишь почтительно-сдержанную зевоту. Непритязательная (без громких имён и явно на медные деньги снятая) «Зона» переиграла знаменитую «Шарашку» по всем статьям, кроме разве что 58-й! К чему бы это? А главное, почему?
Некогда прославленный «Новый мир» (в котором до сих пор печатается и сам нобелевский лауреат) уже лет пятнадцать едва ли не в каждом номере ставит вопрос в одной-единственной плоскости: достаточно ли мы хороши, чтобы суметь возвыситься в глубину и углубиться в высоту равнобожественного солженицынского дерзания? Это, конечно же, превосходно обоснованное сомнение, однако критику поневоле приходится действовать на свой страх и риск.
Немногие узники ГУЛАГа дожили до наших дней, скажет кто-нибудь, — а Зона пропустила и пропускает через себя миллионы. И попадают в Зону (за редчайшими исключениями) всё-таки не из дипкорпуса, не из высшего офицерского состава и не с университетской кафедры — и философских диспутов в застенке, соответственно, не ведут. Не ведут, не вели и прислушиваться к ним не станут, даже «откинувшись», — пусть и озвучены эти споры подлинной dream-team отечественного кино. Да и про Сталина — хоть так, хоть сяк, хоть наперекосяк — всем давно остозвездило. Трудно им там, на шарашке, — поверим на слово, — а кому легко?
Это, однако же, полправды, а может, и четверть правды. Потому что, с одной стороны, роману Солженицына (и всему его творчеству в целом) присущи, не скажу недостатки, но особенности, сводящие возможность успешной экранизации — даже в условиях мобилизации лучших сил и средств — к исчезающее малой величине. А с другой, как раз «Зона» во всей своей непритязательности — и, строго говоря, не свободная от натяжек и передержек — эти особенности солженицынского письма (скрупулёзно, слишком скрупулёзно воссозданные Глебом Панфиловым) более чем контрастно высвечивает.
О проблеме «Круга-99» уже написано. То есть о том, что в основу экранизации (в отличие от театральной инсценировки Любимова) положена полная версия романа, опубликованная позднее «журнальной» (то есть предназначенной для публикации в «Новом мире» Твардовского, напечатанной, однако, не там, а на Западе и широко разошедшейся по советской стране в самиздате). Сюжет романа строится на телефонном звонке Иннокентия Володина — поступке однозначно благородном в «журнальной» версии и чудовищно двусмысленном в «полной» (а значит, и в экранизации), где преуспевающий советский дипломат сообщает американцам о том, что русские вот-вот похитят у них секрет атомной бомбы! То есть встаёт на путь государственной измены.
