Газета День Литературы - Газета День Литературы # 63 (2001 12)
На пять лет по 280 статье этот роман явно не тянет. Общее впечатление, создавшееся по прочтении сего документального произведения — это впечатление от книги, написанной наспех. Видимо, автор не шибко утруждал себя тем, чтобы внимательно изучить подробную историю нашей оппозиции.
В части из описываемых Стогoffым мероприятий я сам участвовал. И здесь, с моей точки зрения, просто недопустимо дилетантское и поверхностное описание этих событий. А именно, несоответствие дат и времени, перевирание действующих лиц и так далее. Например, так автор описывает известный несостоявшийся обстрел из гранатомета посольства США: "Еще более радикально подошли к вопросу в Москве. В воскресенье, 4 мая 1999 года, в 13.42 напротив здания посольства США …" Во время несостоявшегося обстрела я был у здания посольства США. И было это на четвертый день бомбардировок Югославии, то есть 28 марта 1999 года, а никак не 4 мая. И именно после этого инцидента были запрещены любые пикеты у штатовского посольства. Пускай это незначительный маленький пример, но он, на мой взгляд, прекрасно показывает несерьезный подход к делу. Очевидно, что книга написана с наскока. А разве так пишут документалистику?!
Более того, автор целые разделы в книге посвятил никому неизвестным анархистам (не потому ли, что сам анархист?), непонятным "новым левым", трем "краснодарским террористам"… Но за всей этой мелочёвкой, про главное-то Стогoff и забыл: в книге нет не то, чтобы отдельной главы, а даже небольшого отдельного рассказа о трагических событиях сентября-октября 1993 года! Есть только несколько упоминаний вскользь, мимоходом об этом периоде. Это лишний раз подтверждает известную мысль отечественных писателей-почвенников о том, что, если в патриотическом лагере писателей за это время было создано огромное количество произведений, воспевающих героев 93-го, то либералы, сознавая свою неправоту по данному вопросу ("Раздавите гадину!"), побоялись написать что-либо про 1993 год. Для них тема октября 1993 года — это жесткое табу. Почему молодой Стогoff, вроде особенно ничем себя не запятнавший, придерживается этого правила, неизвестно.
Но я все равно рад этой книге и от души поздравляю автора. можно уже будет говорить о новой революционной тенденции в русской литературе, которая захватила даже такого постмодерниста, как Илья Стогов. В любом случае, то, что сегодня пишутся такие романы, это хорошо. Надо же с чего-то начинать…
Олег ГОЛОВИН
Юрий Кувалдин ЯЗЫК УЛИЦ
Слово «улица» давно меня преследует. Еще на заре туманной юности у меня были стихи Мандельштама, переснятые фотоаппаратом с машинописи. Мандельштам — поэт улицы, поэт очень широкого диапазона. Почти что все его вещи я вызубрил наизусть и с восторгом читал их каждому встречному-поперечному. Потом стали появляться наброски… Потом я познакомился с Надеждой Яковлевной Мандельштам. Она жила в Черемушках. Под окнами звенел трамвай. Сухощавая старуха с «Беломором» в зубах. Принимала меня на маленькой кухоньке (она жила в однокомнатной квартирке на первом этаже). Угощала сухарями и чаем. Листала мои заметки, хвалила… Как важна похвала молодому! Я сам теперь, работая с молодежью, выискиваю у них сильные куски, страницы, чтобы похвалить. Нагибин на этот счет четко сказал, что художнику нужна похвала и только похвала…
Бывшие советские «толстые» журналы медленно умирают, теряют подписчиков, а я создал еще один «толстяк». И знаете почему? Журнал должен вздохнуть новизной, чтобы выражать свой взгляд на жизнь, на развитие Москвы и России, на искусство и литературу. Свой! Когда мы говорим: "Журнал Твардовского", — мы понимаем, о чем идет речь. Для меня Твардовский — прежде всего русский воин Теркин, смелость, мужество и воля. Или, когда говорим о театрах, — это "Театр Любимова" или это "Театр Фоменко"… К сожалению, в журнальном мире я не могу сейчас так — по имени создателя или главного редактора — назвать журнал. Все они для меня — чужие журналы. Сбились все на одном интеллигентском пятачке (так называемые «демократические» журналы).
А журнал "Наша улица" печатает только то, что написано живо, с сердцем, правдиво, оригинально. И по мере поступления материалов. Рифмоплетам, в том виде, как их подают в «толстяках», вообще поставлен заслон. Их переквалифицируют в очеркистов, в прозаиков.
Из некогда художественных изданий «толстые» журналы превратились в конформистско-филологические (высоколобые, вернее — узколобые!). Я, вообще-то, ничего против настоящих филологов не имею. Они преподают в школах и институтах, изучают узкоспециальные проблемы… У них есть свои журналы, разные "Вопросы вопросов о вопросах…"
В усложнившемся современном мире серьезная литература как бы вытеснена с подмостков за кулисы; но серьезная литература продолжает жить. Взять, к примеру, врача и писателя из Щекино Тульской области, Сергея Овчинникова. Только слепцы из «толстых» журналов не могли увидеть в нем таланта. Сила Овчинникова в его "Разговорах с собой". Этих «разговоров» я напечатал уже уйму. Овчинников скажет так скажет: "В России, желая быть честным, нужно стать юродивым. Вот истоки русского юродства! Власть имущие, сильные мира сего, злые люди разрешают сохранять душу только сумасшедшим, как деревья — оврагам".
Что же для меня серьезная литература, суть писательство? Писательство для меня — это каждый раз заново выйти за рамки обыденного, детально осмыслив при этом обыденное, не оглядываясь ни на середину Днепра, до которой редкий читатель долетит, ни на памятник Пушкину, который за все в ответе, ни на толпу, льющуюся Волгой в подземелье, чтобы ежедневно перемещаться по муравейнику, то есть по городу; это в лесу — муравейник, очень похожий на город; неосознанная жизнь, данная, с одной стороны, родителями, с другой стороны — кем-то (уже не отцом и матерью, во всяком случае, поскольку тогда бы они были богами!) в случайной связи; тут действуют два определяющих фактора: печально, что человек — оплодотворенное яйцо; отрадно, что человек — Бог. Вот кратко суть серьезного писательства.
Вообще, моя задача — открывать ту литературу, которая не могла пробиться в тусовочную (советскую ли, букеровскую ли). В сущности, это и есть настоящая литература. При жизни, как говорится, шумят одни, а в литературу входят другие. Вот другие и хлынули ко мне водопадным потоком. Сколько талантов! Из Магадана — Анжела Ударцева, из Тулы — Олег Хафизов, из Омска — Николай Березовский, из Самарской области — пастух совхоза «Майский» Эдуард Анашкин… Вообще должен сказать, что рабочие, инженеры, студенты пишут гораздо лучше, чем так называемые писатели. А родившийся в Брянске, ныне москвич, философ и прозаик Геннадий Матюшов? Это какой-то феномен! С его громадой рукописей… Нигде не печатался. Дебютировал в "Нашей улице". Сразу получил грант, сидит теперь в Германии, в кабинете Фридриха Ницше, и звонит мне оттуда, цитирует оригиналы писем великого немецкого философа… Я напечатал один из лучших, на мой взгляд, в современной русской литературе рассказ Геннадия Матюшова "Равнодушие Бога". Матюшов знает, что происходит на земле и на небе. Он обнаруживает объем там, где была сплошная фанерная плоскость. Творчество Матюшова показывает, что грубость мира и одно из ее проявлений — испытание на живучесть угрожает не созданиям мастеров, а поделкам ремесленников. Вот размышления самого Геннадия Матюшова из его "Советов молодому гению" (напечатаны в "Нашей улице"): "Одна и та же мысль не для всех имеет одинаковый вкус, а для некоторых она может быть безвкусна. Умственная пища людей, как и физическая пища животных, может быть абсолютно несовместима с их природой. Так, корова, наслаждающаяся травой, будет совершенно равнодушна к мясу, а собака, глотающая мясо, будет равнодушна к траве. Поэтому, если ты понимаешь природу своего дарования — не давай его оценивать собаке, если это трава, и корове, если это мясо. И не стоит обижаться, если кто-то равнодушно отворачивается от твоей книги — это может быть как раз тот случай, когда ты корове предлагаешь сочный, прекрасно приготовленный бифштекс".
Нутро литературы — отчаянье перед биологичностью человечества, скоротечностью жизни и даже ее бессмысленностью (Солнце погаснет и Земля сойдет с круга!), идиотизмом прошлого, настоящего и будущего у 90 процентов прямоходящих, не возвысившихся до собственно человека. Отчаянье случается за сорок (у Толстого в 45 лет): человек вдруг просыпается и видит всю эту "густопсовую сволочь" (Мандельштам), с умным видом тыркающуюся под ногами, всех этих сборщиков податей, всю эту плодящуюся квадратно-гнездовым способом бюрократию, за которую полную меру ответственности несет Гоголь (особенно за Минфин и администрацию президента — новый ЦК); видит и отыскивает — опору хоть какого-нибудь смысла. Счастливый Пушкин — не дожил до этих проблем, поэтому я его и не выделяю, а ставлю в ряд где-то между Пришвиным и Ремизовым, по алфавиту. Выделяю Платонова и Достоевского с Булгаковым, а также Чехова и Есенина, сказавшего: "Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье".
