Николай Рерих - Врата в будущее. Эссе, рассказы, очерки
Но когда среди имен вандалов клевещут на Императорскую археологическую комиссию, тогда в смятении умолкаешь.
Куда же идти?
Кто же защитит прекрасную древность от безумных погромов?
Печально, когда умирает старина. Но еще страшнее, когда старина остается обезображенной, фальшивой, поддельной. Это страшнее всего и больше всего подлежит наказанию.Кто бывал в Ярославле и видал храм Иоанна Предтечи в Толчковской слободе, тот теперь не узнает его.
Храм «промыт».
Это тот самый храм, про который я уже писал:
«Осмотритесь в храме Иоанна Предтечи в Ярославле. Какие чудеснейшие краски вас окружают! Как смело сочетались лазоревые воздушнейшие тона с красивой охрой! Как легка изумрудно-серая зелень и как у места на ней красноватые и коричневатые одежды! По тепловатому светлому фону летят грозные архангелы с густыми желтыми сияниями, и белые их хитоны чуть холоднее фона. Нигде не беспокоит глаз золото, венчики светятся одной охрой. Стены эти – тончайшая шелковистая ткань, достойная одевать великий дом Предтечи!»
Так, искренно, пелось об этом замечательном храме. Теперь дом Предтечи «археологически» промыт. Промыт будто бы под призором археологической комиссии.
На «промывку» и восстановление потрачено, как говорят, около шестидесяти тысяч рублей.
Вся поэзия старины, вся эпидерма живописи смыта богомазами.
Достоинство храма до «исправления» было безмерно выше. Говорим так небездоказательно.
Каждый из художников, бывших прежде у Иоанна Предтечи, конечно, вспомнит, насколько было лучше.
Было художественнее, было тоньше, было благороднее, было несравненно ближе к великолепным стенописям Италии.
Пропал теперь тонкий серо-изумрудный налет травы, пропали серые полутоны всех белых частей стенописи, исчезла синева – выскочила синька.
Словом, все то глубоко художественное и религиозное, что струилось и горело в живописном богатстве, – все это небесное стало земным, грубым, грешным.
Искусство, одухотворенное священной кистью времени, «поправили»!
Самомнительно и святотатственно разрешили великую задачу, связующую мудрость природы, работу времени и труды человека.
Пришел некто «серый» и решил, что все завершенное временем не нужно, что он – «малый» – знает лучше всех, как следует сиять будто бы лишние покровы.
Не кто иной, как он – «маленький», – знает, какие именно были люди, отделенные от нас резкими гранями культуры.
Как далеко такое самомнение от проникновенного стремления сохранить, от желания уважать, любить любовью великой.
Даже храм, прекраснейший своими чертами и красками, не способен был вызвать заботливую, ревнивую любовь.
Да существует ли она на самом деле?
И так, понемногу, в тишине громится духовное богатство Руси.
Незаметно погромляется все то, что было когда-то нужно, все то, что составляло действительное богатство и устои народа.
Погром страшен не только в шуме и свисте резни и пожаров, но еще хуже погром тихий, проходящий незаметно, уносящий за собою все то, чем люди живы.
Позади остаются мертвые скелеты. Даже фантастический «танец смерти» не свойственен неподвижным «промытым» остовам.
И вводится в заблуждение народ, и не может отличить он, где источники живые и где мертвящие.
Толкуя о высоких материях, мы учим молодежь по мертвым буквам. Учим на том, что «промыто» невежественной рукой. Будем учить по подложному!
Те, кто решается сказать, что сейчас храм Иоанна Предтечи выглядит лучше, нежели был семь лет тому назад, – могут ли они утверждать, что видели его теперь и тогда.
Если не видели, то не должны и говорить.
Если видели и все-таки скажут, что храм теперь лучше, – тогда пусть займутся сапожным ремеслом.
Стенопись храма Иоанна Предтечи в Толчкове испорчена.
Кто же это сделал? Кто наблюдал?
Защищайтесь!
Не думайте отмолчаться. Не думайте представиться, что вопрос ниже вашего достоинства.
Спрашиваю не я один, беспокойный.
Ждут ответа тысячи людей, которым искусство и красота старины близки.
Даже скромный ярославский обыватель шепчет:
– Ведь не мягкой щеточкой, не ситным, а водою да зеленым мылом стены-то мыли. Да и заправляли тоже! А разве новое-то под старину подойдет?
Почти безграмотный человек почувствовал возмущение и шепчет его робкими словами.
Дом Предтечи стал просто церковью, где продаются свечи, требы, молитвы.
Кто же следил за этим «делом»?
На какого художника возложила археологическая комиссия такое ответственное, творческое обновление работы времени и многих неведомых людей?
В комиссии бывают архитекторы, но пусть скажут, кто из художников взялся так нелепо, по-варварски обойтись с прекрасным стенным покрытием?
Пусть непременно скажут.
Такое имечко надо записать «погромче».
Ведь не могли же трогать живопись без живописца.
Это ясно.
Вообще, положение охранения памятников осложнилось еще тем, что, чем бы ни ужаснулся зритель, ему слишком часто отвечают:
– Сделано с ведома археологической комиссии.
Неуместный проблеск благодушия. Не злоупотребляют ли именем археологической комиссии?
Не завелась ли где-нибудь подложная комиссия? Теперь так много подлогов.
О надзоре за «промытием» храма Иоанна Предтечи в Толчкове пусть археологическая комиссия непременно все разъяснит.
На нее в народе растет слишком неприятное и очевидное обвинение.
1911Земля обновленная
Всероссийский съезд художников в Петербурге в будущем году состоится.
Все-таки состоится.
Говорю «все-таки», так как до последнего времени не был другом такого предприятия.
Идея съезда художников никаких особенных чувств не возбуждала. Было изумление «объединению» художников. Был эгоистический интерес к любопытному собранию, но никаких серьезных ожиданий не было.
Можно сознаться в этом теперь, когда находится повод к созыву съезда.
Ко всяким съездам и сборищам приходится относиться очень осторожно.
Все мы знаем, что на людях, в шуме и сутолоке никакой настоящей работы не делается. Только творческое одиночество кует будущие ступени жизни.
Сборище, съезд, прежде всего – завершение, больше всего итоги.
На первый взгляд кажется, какие же итоги подводить сейчас нашей художественной жизни?
На чем, на каком языке могут сговориться художники, художественные разноверцы?
Желать, чтобы слепые глаза прозрели? Плакаться на пошлость? Требовать проявления интереса там, где его нет и где его быть не может? Жалеть о чьей-либо бедственности? Ждать, чтобы уродившееся безобразным сделалось красивым?
Представьте, как о таких предметах заговорят люди, друг друга исключающие!
Бог с ними, с тому подобными итогами. Они и без съезда сами себя подвели.
И что общего имеют они с ярким, значительным искусством, освятить которое может лишь время?
Желать ли художникам несбыточного объединения? (Под объединением часто понимаются не культурные отношения, а нетерпимо близкое приближение друг к другу.)
Стремиться ли художникам устроить еще одно собрание и еще раз «проговорить» то время, что так драгоценно для труда и совершенствования?
Если бы вернулась хоть часть давно бывшего сознания в блестящем, самодовлеющем мастерстве, для которого надо дорожить всяким часом! Если бы век наш был веком слонов или мамонтов! Если бы работающие сознавали, сколько времени ими тратится без пользы для их собственного дела!
Думать ли художникам о всяких уравнениях? Чтобы никто не выпал из строя, чтобы никто не выскочил. Мечтать ли о блаженном времени, когда не будет бездарных, когда не будет талантливых? Мечтами о единении, мечтами о равном строе сколько художников было отрываемо от работы. Страшно сосчитать, сколько художников «объединительные» разговоры перессорили.
Говорить ли на съезде о технике дела, – но и в этой части искусства следует опять-таки не столько говорить, сколько делать.
Все такие темы так обычны для съезда, что для них не стоило бы отрываться от мастерской.
Даже не так важно и охранение художественной собственности. Главное, было бы, что охранить.
Все это обыденно, все это незначительно. Более похоже на сплетни, нежели на звонкое, здоровое дело.
Но другом съезда все-таки сделаться стоит.
В культурных слоях общества последнее время замечаются благодатные признаки.
Подведя итоги бывшей суматохе искусства, съезд может подумать о бодром движении художественной мысли.
В самых разнохарактерных сердцах сейчас вырастает одно и то же красивое чувство обновленно-национальных исканий.
Неизвестно, как и почему, но обнаружился общий голод по собственному достоинству, голод по познанию земли со всем ее бесценным сокровищем.
Люди узнали о сложенных где-то духовных богатствах.
В поисках этих сокровищ все чары, все злые нашептывания должны быть сметены.
То, что казалось заповедным, запрещенным, должно стать достоянием многих. Должно обогатить.
