Дмитрий Коваленин - Коро-коро Сделано в Хиппонии
С древних времен Инари-сама была так почитаема, что с приходом в Японию буддизма (VI век) вошла и в буддийский пантеон, а потому в честь нее воздвигают и буддийские храмы. В синтоистских же ее храмах так часто можно увидеть каменную статую лисы, что многие японцы считают, будто это и есть настоящий облик Инари. Хотя это ошибка: лисица — всего лишь посланник ками, но еще не сама богиня.
Что же до синтоиста Гребенщикова, то его успехами ведает другое божество — богиня Бэнтэн, покровительница музыки и искусства. Она также почитается как буддийское божество, тождественное индийской Матери Мира Сарасвати. В Японии она ассоциируется прежде всего с водой — а потому ее храмы строят на крошечных островках посреди прудов или водоемов, откуда на «большую землю» перекинут священный мостик. Главные святилища богини Бэнтэн (как дзиндзя, так и о-тэра) разбиты посреди «японского Байкала» — озера Бива, на острове Тикубу. Пейзажи озера Бива — отдельная сказка. Ей-богу, стоит помолиться Бэнтэн-сама, чтобы когда-нибудь Боря и там побывал.
* * *В глазах Кейса заплясали хромированные сюрикены. В ушах засвистела скорость. Рукоятка пистолета в ладони стала скользкой от пота.
— Герр Вейдж, — произнес Рац, медленно поднимая свой розовый манипулятор, словно для пожатия. — Как приятно видеть вас здесь! Вы так редко оказываете нам честь.
Атмосфера токийского клуба «Стар Пайн» сильно напоминает концерты в московском «Б2», что напротив «Пекина». Русских в зале процентов восемьдесят. Контингент — гремучая смесь: программисты, ученые, коммерсанты, служаки-контрактники, дипломаты, студенты, девчонки-хостесс, «русские жены» (японский спецтермин — сюда же входят украинки, белоруски и т. д.) — и совсем небольшая кучка японских бойфрендов и мужей, на которых их славянские пассии нынче вечером еле смотрят.
Да, синдром «нас, русских, за границей» воистину неистребим. Две сотни изголодавшихся по «домашнему» индивидов вертят шеями на 360 градусов, общаясь одновременно с десятками соплеменников любого пола и возраста. Так похоже на сцену массового гипноза, что я начинаю опасаться: появись сейчас «виновники торжества» — заметят ли их вообще?
Слава богу, обходится. Когда на сцену выходит Саша Васильев, даже самые болтливые девушки дружно «вытягивают шеи и встают на кончики носков». Вкрадчиво-мрачным голосом Саша запевает свои маргинальные песни, большинство из которых я слышу впервые.
Последний десяток лет я проторчал в основном вне России и за творчеством «Сплина», признаюсь, почти не следил. Потому впечатление самое свежее: а что, ничего себе Саша. Демонический такой. Элис Купер периода «Welcome to ту Nightmare», только без грима и без удава. Публика лет двадцати пяти, похоже, знает многие вещи наизусть. А на песне о том, как «люди делают, делают, делают новых людей», можно смело вербовать кандидаток в Токийский Клуб Одиноких Сердец Славянских Жен.
Я уж про «Мое сердце astalavista» не говорю.
* * *— И явился нам Голос, и говорил с нами нечеловеческим языком. И пропел он нам могучий даб.
Особо ярых фанатов «Аквариума» придется разочаровать: списка песен, которые Боря-&-Боря исполнили на концертах в Токио и Канадзаве, не сохранилось. Да, все записывалось на хорошую клубную технику, но снимать копии в дороге было некогда, а на отлете Джимми — упс! — отдал Гребенщикову все «мазер-тэйпы». Вроде с возвратом — но восстановить полный перечень у меня теперь возможности нет.
В целом процентов на семьдесят все шло по мотивам «Сестры Хаос» и «Песен рыбака» — альбомов, которые здесь пока меньше всего расслушаны. Новых вещей я насчитал в Токио три, в Канадзаве — две, а остальное составляла ностальгия из «Акустики» и других ранних дисков. «Козлодоева» не было, несмотря на пожелания соответствующей части публики. Зато был «Ванька Морозов», прозвучавший здесь с какой-то особо пронзительной актуальностью. Был вечнотеплый «Дубровский». Ну и, конечно, «Серебро Господа Моего» ближе к финалу. Вместе с Васильевым все шло часа два с половиной. На бис вызывали совершенно неистово, в результате чего было спето еще три вещи. Потом опять долго хлопали — но, видимо, по условиям клуба решено было не затягивать, и все аккуратно свернулось.
Кульминация мне запомнилось так.
Стою на галерке. Зал только что отскандировал Манифест борьбы с глобальным потепленьем и утопает в аплодисментах.
— Тексты у него, конечно, как всегда, навороченные! — голосит прямо передо мной отвязная девочка-декольте своей джинсанутой подружке. — Но, блин, какие аранжировки! Так все подает — я просто наизнанку выворачиваюсь…
— А что не так с текстами? — уточняю я, аплодируя за их спинами.
— Ой, ну чё смеяться! — оборачивается декольте. — Я как-то пробовала объяснить о чем эти песни своему японскому бойфренду. Полчаса рассказывала как дура, а он мне потом разборки устроил: типа, почему русские девушки все как марсианки? Так я больше и не пыталась. Это же черта лысого переведешь!
— А вы знаете… — улыбаюсь я. — Однажды я вдруг понял, как правильно воспринимать эти тексты.
— Как?
— Очень просто. Нужно представлять каждую строчку так, будто это кадры из фильма. То есть буквально. А тогда и объяснять нечего — кино само получается… Да вы сами попробуйте.
— Н-да? — меня окидывают взглядом с головы до ног. — А вы здесь надолго?
Открываю рот для ответа — и замираю: Боря на сцене вдруг закручивает ритм, какого я у него еще не слышал.
— Новая!.. — проносится по залу.
«Сверхновая?» — Я задираю бровь.
Как выяснится позже из конфиденциальных источников, эту песню Боря гонял на репетициях и саундчеках вот уже года три, постоянно меняя слова и аранжировки, — но впервые вынес на люди именно здесь, в «Стар Пайне». И я наконец понимаю, за каким лешим все эти годы и на сцене, и в альбомах он пережевывал столько, мне казалось, безликого рэгги. Если это должно было куда-нибудь переплавиться — оно переплавилось в «Слова растамана». По форме получился такой минорный боб-марли с царапиной в горле. А по заряду — что-то вроде «Freedom / Motherless Child», как это делал черный шаман Ричи Хэйвенс на первом «Вудстоке». Хотя, может быть, за такие сравнения Боря б «сам меня здесь придушил». Но я не знаю, как еще это описывать. Молитва — она молитва и есть:
Какая радость, когда человек
слышит слова растамана,
Какая радость,
когда человек говорит, как он дышит.
Какая радость, когда человек
слышит слова растамана,
Какая радость,
когда человек что-то слышит…
Клуб «Стар Пайн». Токио, апрель 2004 г.
Уже на втором куплете зал начинает дрыгать затылками, как заведенный, и так азартно подхлопывать, что я с трудом разбираю слова. «Ауророфобы — те, кто боится рассветов…» О как! И пяти часов не прошло… «Душа имеет энергию атомной бомбы…» Пальцы Рубекина мельтешат в диапазоне шести октав, а БГ зашвыривает связки на верхний регистр, сбрасывает шасси и улетает навстречу Солнцу: «Война удобна, она избавляет от необходимости думать… Но с каких пор ты полюбил повиноваться приказам?» Народ окончательно встает на уши, все вокруг переливается и пульсирует, славянские дивы на галерке и в проходах извиваются, как обкурившиеся змеи. И даже самые маргинальные японцы наконец растормаживаются и отбивают ритм по чему ни попадя, улыбаясь как дети.
Я затягиваюсь поглубже — и с чувством глубокого удовлетворения наблюдаю, как между Бориной задницей и колонкой, на которой он восседал до сих пор, начинает просвечивать полоска абсолютно ничем не занятого пространства.
И вдруг его пронзило. Он вдруг понял, что мир действительно распадается на две реальности: то, что с тобой происходит, — и то, что ты хочешь сделать.
После концерта организм артиста настойчиво требует мяса. Толпой в десяток человек западаем в полуночный «Ройял Хост», и Боря тут же заказывает Самый Огромный Стейк, какой только подают в заведении.
— Но если самого огромного нет — тогда просто два! — уточняет он. После чего отбирает у меня ручку и что-то сосредоточенно рисует на ресторанной салфетке, наморщив лоб.
— Вот как я в идеале все это вижу, — вручает он мне салфетку через пару минут.
Я долго изучаю сей программный концепт, озабоченно крутя носом. М-да. В идеале-то красиво, ничего не скажешь…
Ладно, поглядим. Как сказал Мураками, когда ему исполнилось 50: «Главное, чтобы всегда оставалось хоть немного места для идеализма».
Хотя, возможно, он этого тоже не говорил.
* * *В Канадзаву гости и Джимми отправляются утренним самолетом. А старые индейцы — Кот, Каневский и я — выезжают по хайвэю заранее в ночь: аппаратуру и инструменты решено перевозить по земле.
