Юрий Орлов - Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко
Лев Шейнин был арестован 19 октября 1951 года. Постановление утвердил министр госбезопасности Игнатьев, арест санкционировал Генеральный прокурор Союза Сафонов. В дальнейшем роль прокуратуры в его деле была символической — лишь ежемесячное санкционирование продления срока следствия и один-два допроса помощником военного прокурора. Можно сказать, что Прокуратура СССР бросила на произвол судьбы своего бывшего сотрудника, отдавшего нелегкой следственной работе более 27 лет жизни. Шейнин связывал свой арест с происками Абакумова (хотя тот к этому времени уже содержался в тюрьме).
Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин со своей командой занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, и виновных отдали под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов в ироническом и угрожающем тоне произнес: «Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься... Ну, старайся, старайся...»
В постановлении на арест Шейнина указывалось: «Шейнин изобличается в том, что, будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства».
Самым загадочным в деле Шейнина является то, что оно «тянулось» два года. Многие другие более сложные дела заканчивались значительно быстрее. Допросы следовали за допросами, иногда они перемежались очными ставками, дело пухло и к концу уже насчитывало семь огромных томов. Занимались Шейниным в разное время семь старших следователей следственной части по особо важным делам МГБ (после марта 1953 года — МВД СССР). Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью (как правило, допросы начинались в 9—10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь). Более года держали в одиночке, иногда в наказание «за провинности» лишали прогулок, книг, передач, во время допросов нередко шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по его собственному признанию, запас его «нравственных и физических сил был исчерпан».
Как уже говорилось, в первый год ведения дела следователи усиленно «раскручивали» так называемый еврейский заговор. На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, «выдавая» всех и вся. Он рассказывал о своих «националистических» беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Б. Ефимовым, Рыбаком и многими другими известными деятелями. Вот только один отрывок из его показаний: «Эренбург — это человек, который повлиял, может быть в решающей степени, на формирование у меня националистических взглядов». По словам Шейнина, Эренбург говорил о том, что «в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм», что советская пресса замалчивает заслуги евреев во время Отечественной войны, что к евреям отношение настороженное. Следователи требовали от Шейнина показаний также на других «еврейских националистов» — Утесова, Блантера, Дунаевского и даже на Шостаковича и Вышинского.
В своем письме на имя Игнатьева Лев Шейнин писал: «Следователь пошел по линии тенденциозного подбора всяческих, зачастую просто нелепых данных, большая часть которых была состряпана в период ежовщины, когда на меня враги народа... завели разработку, стремясь меня посадить как наиболее близкого человека А. Я. Вышинского, за которым они охотились». И в другом письме на имя Берии: «Вымогали также от меня показания на А. Я. Вышинского».
Не пощадил Шейнин и сослуживцев. Так, на вопрос следователя: «Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?» ответил: «Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рогинским». Называл он и многих других, например прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина.
Конечно, нельзя не учитывать наличие жесткого психологического и физического прессинга, оказываемого на него: ночные допросы, запрещенные приемы следствия, однако даже на них трудно списать те подробности, особенно из личной жизни своих знакомых, которые приводил в показаниях Шейнин. Например, говоря о некой даме, помощнике прокурора, он не преминул упомянуть, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику. А его «живописные» подробности из жизни своих соавторов, братьев Тур! И хотя все эти «детали» изрядно занимали следователей (ведь всегда интересно узнать кое-что об интимной жизни знаменитостей), тем не менее их больше интересовали другие вопросы, в частности наличие некоего «подполья» в еврейской среде.
Через год «еврейский вопрос», видимо, наскучил следователям, и они принялись усиленно «превращать» Шейнина в шпиона. Стали появляться вопросы о его деятельности и связях с «загранкой». Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине. При этом обычно многостраничные протоколы допросов превращались в «жиденькие» листочки (одна-две странички), хотя время допросов оставалось прежнее (четыре — пять часов).
Вот несколько строк из протокола допроса от 7 февраля 1953 года.
«Вопрос. Материалами дела установлено, что вы проводили враждебную работу против Советского народа по заданию представителя иностранного государства. Признаете это?
Ответ. С представителями иностранных государств я не был связан и заданий по проведению вражеской работы из-за кордона не получал.
Вопрос. Ваше заявление лживое. Имеющиеся в распоряжении следствия факты полностью изобличают вас в связи с заграницей. Прекратите уклоняться от правды.
Ответ. Еще раз заявляю следствию, что я агентом иностранной разведки не был».
Шейнин усиленно пытался вырваться из тюрьмы. Для этого он имел только один путь — обращаться к первым лицам государства. В деле имеются его заявления на имя Сталина, Берии, Игнатьева, Поскребышева и других. Особых надежд на Прокуратуру Союза ССР он не возлагал. В одном из писем на имя Сталина (в июле 1952 года) Шейнин писал: «У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь».
После смерти Сталина, когда значительная часть дел стала прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Писал пространные заявления руководству МВД и собственноручные показания. В одном из них он отмечал: «Я «признавал» факты, в которых нет состава преступления, что я всегда могу доказать. Следователей же в тот период интересовали не факты, а сенсационные «шапки» и формулировки. Чтобы сохранить жизнь и дожить до объективного рассмотрения дела, я подписывал эти бредовые формулировки, сомнительность которых очевидна... Я не перенес бы избиений».
Только 21 ноября 1953 года старший следователь следственной части по особо важным делам МВД подполковник Новиков вынес постановление о прекращении дела и освобождении Шейнина из-под стражи. Постановление было утверждено министром внутренних дел Кругловым.
После того как Шейнин был выпущен из тюрьмы, он по какому-то делу зашел в Верховный суд. Волин, тогдашний его председатель, рассказывал авторам, что, увидев его в коридоре, пригласил к себе в кабинет. Состоялся такой диалог: «Ну что, тебе там крепко досталось?» — «Да нет, — отвечал Шейнин, — меня не били». — «Мне сказали, что ты признался уже в машине, по дороге в МГБ». — «Нет, это было не так». — «Но ты же признавался?» — настаивал Волин. «Я действительно что-то такое признавал, я боялся избиения», — уклончиво ответил Шейнин.
В последние годы своей жизни Лев Шейнин работал заместителем главного редактора журнала «Знамя», а затем редактором на киностудии Мосфильм.
Глава шестая
«Известен по своим выступлениям»
В декабре 1937 года состоялись выборы в Верховный совет СССР, а 12 января 1938 года открылась его 1-я сессия. В последний день сессии А. Я. Вышинский был назначен прокурором Союза сроком на семь лет (по новой Конституции). От имени Совета Старейшин Совета Союза и Совета Национальностей его кандидатуру представил депутат Г. И. Петровский. В своей речи он сказал, что Вышинский всем «известен по своим выступлениям на судебных процессах против врагов народа, разоблаченных нашими славными органами Наркомвнудела под руководством Николая Ивановича Ежова».
