Алексей Стражевский - От Белого моря до Черного
Но, пожалуй, более всего известен Углич событием, которое отбросило свою тень на целую эпоху «смуты» и «лихолетья», эпоху, по времени не столь продолжительную, но по драматизму, пожалуй, самую накаленную во всей дореволюционной русской истории.
Виновность Бориса Годунова в убийстве царевича Дмитрия никем не была доказана за отсутствием прямых улик. Однако народная молва единодушно нарекла его убийцей. Годунов заслужил этот приговор бесчеловечной расправой над угличанами, восставшими против московских дьяков и бояр. Едва ли народный самосуд над Битяговскими, Качаловым, Волоховым и другими был местью за гибель царственного отрока: угличскому простонародью не с чего было питать к нему особо нежные чувства. Но при уровне сознания того времени, когда здравые понятия переплетались со вздорными богобоязненными предрассудками, весть об убиении помазанника божия рукою ненавистных народу угнетателей, естественно, придала зреющему бунту окраску праведного неистовства.
А Борис? Приняв нелепейшую и полную противоречий версию следственной комиссии Василия Шуйского о том, что Дмитрий якобы в припадке падучей сам зарезал себя ножом, он приказал казнить 200 угличан, а 5 тысяч сослал в Пелым, захудалый городок Северного Зауралья, который к тому же был накануне уничтожен пожаром. Так самодержавие положило начало широкому использованию Сибири, только-только завоеванной для России войсками Ивана Грозного, как места ссылки.
И вот мы на том самом волжском берегу, где 370 лет назад вдова Ивана Грозного Мария Нагая держала на руках окровавленное тело своего восьмилетнего сына. В 1606 году, после того, как тот же Василий Шуйский, защищая свое право на престол от самозванца, объявил прах царевича Дмитрия «нетленными и чудотворными мощами» и привез его в Москву, здесь была сооружена небольшая деревянная церковь «На крови св. царевича Дмитрия». Она была затем разрушена поляками, заменена новой, тоже деревянной, а строительство ныне существующего здания было закончено в 1692 году.
Эта церковь не зачислена в архитектурные шедевры, она далека от идеала гармонии, ее стены, по мнению ценителей, перегружены декоративными элементами, а колокольня груба или, точнее говоря, низковата, и вообще своим силуэтом здание напоминает паровоз. Но мы не знатоки архитектуры и не ею интересуемся в данном случае.
Входим под тяжелые молчаливые своды. Роспись стен переднего нефа изображает отдельные эпизоды из легенды о сотворении мира. Эти фрески поражают неожиданной натуралистичностью стиля, не свойственной русским церквам: уж не находились ли художники-реставраторы под влиянием новейшей версии Жана Эффеля?
Роспись сводов главного нефа воспроизводит народное предание об убиении царевича Дмитрия. Вот изменница нянька, боярыня Волохова, ведет своего подопечного с крыльца княжеского дворца. За ними наблюдают притаившиеся злодеи боярин Битяговский и дьяк Качалов. Вот нянькин сын Осип Волохов просит царевича показать ожерелье, а сам вонзает ему в горло нож, и подоспевшие сообщники довершают черное дело; вот пономарь Федор Огурец, запершись на колокольне, звонит в набат, и ужаснувшиеся угличане чинят расправу над злодеями…
В этой росписи, при всей архаичности изобразительных средств, нет по сути дела ничего церковного, она проникнута светски-реалистическим восприятием действительности. В средневековой Руси религиозная форма была единственной общедоступной формой общественного сознания, духовенство и монастыри монопольно владели идеологией, и любое событие общественного значения неизбежно окрашивалось в религиозные тона. Однако это событие, будучи истолковано в религиозном духе, не переставало волновать своей реальностью. И когда художник, близкий к народу, среди множества религиозных мифов вдруг нападал на сюжет, полный реального содержания, он искал для этого сюжета реалистический способ воплощения, нимало не смущаясь тем, что событие записано в Четьи-Минеи.
Церковь «На крови» — интереснейший из отделов Угличского музея. Здесь хранится много подлинных реликвий, в том числе знаменитый Ссыльный колокол — тот самый, по зову которого угличане восстали против московских бояр. По приказу Бориса Годунова колоколу отсекли одно ухо и сослали в Тобольск. Там он содержался в приказной избе со всей строгостью как «первоссыльный неодушевленный с Углича». В 1892 году в связи с трехсотлетием угличской драмы колокол был реабилитирован и торжественно возвращен в Углич.
Главный и наиболее обширный отдел музея расположен в княжеском Дворце, древнейшем здании Углича. Он был построен из кирпича новгородскими мастерами на месте прежних деревянных дворцов при Андрее Большом, княжившем в Угличе с 1461 по 1493 год. Дворец подвергался разрушению и перестройке; то, что уцелело от него до настоящего времени, представляет собой, вероятно, лишь часть княжеских хором, однако часть центральную. Исследование кладки наружных стен позволило установить, что верхняя часть была восстановлена в более позднее время, а нижняя сохраняется со времени первоначальной постройки. Большой ущерб подлинности здания нанесла небрежная реставрация произведенная к трехсотлетию угличских событий.
Первый этаж дворца сохранил ту планировку, которая существовала при последнем угличском князе — царевиче Дмитрии. Мы видим эти сравнительно небольшие палаты и комнатки, их сводчатые дверные проемы и окна. Сохранилась от тех времен кованая косоугольная оконная решетка со слюдой. Во втором этаже от старой планировки не осталось и следа, но уцелела изразцовая печь, у которой, как полагают, грелся еще сам царевич.
Бродишь по Угличу, и в каждой пяди земли слышится гул истории Руси.
Почему бы таким городам, как Углич, имеющим богатейшие культурно-исторические традиции, расположенным в прекрасной местности, лишенным столичной сутолоки и соблазнов, не сделаться университетскими? Может быть, при этом нашлось бы какое-нибудь разумное использование и для многочисленных монастырских сооружений.
Переехав через ров, опоясывающий территорию бывшего кремля, мы снова в сегодняшнем дне. Город примечателен шириной своих улиц. На площади стоят колхозные грузовики. День клонится к вечеру, к автомашинам стекаются люди — кто с покупками из магазинов, кто с портфелями из районных учреждений. Вот мы сейчас и расспросим с дороге в Дубну, следующий пункт нашего маршрута.
Дубна, как и Углич, стоит на правом берегу Волги, но наша карта дороги по правому берегу не показывает. Да, действительно, узнаем мы, дорога вдоль Волги была, но после подъема воды плотиной стала непроезжей. Однако тут же слышатся возражения: как так непроезжая? Можно ехать, тем более на такой машине!
Русский человек любит поговорить на досуге, а порассуждать у карты тем более. Вскоре вокруг нас собралась изрядная толпа, карта пошла по рукам. О нас забыли, спорили теперь между собой, мы уже окончательно потерялись среди самых разноречивых суждений, как вдруг один молодой шофер говорит деловито:
— Хотите ехать, давайте за мной, покажу вам дорогу на Кашин, а там через Горицы на Кимры и в Дубну…
Мы не без труда выручили свою карту, завели мотор и тронулись вслед за колхозной машиной.
По плотине Угличского гидроузла переезжаем снова на левый берег Волги, бросаем прощальный взгляд на панораму города с его монастырями и храмами и вслед за колхозным грузовиком тряской дорогой мчимся на запад. Вскоре булыжная мостовая кончается, пробираемся проселками через поля и перелески, заботясь об одном — как бы не отстать от колхозной машины. Наш проводник, зная дорогу, лихо преодолевает лужи и колдобины, с ходу выбирает колею среди множества разъезженных лесных развилок, то скрывается за кустами, то вновь появляется и манит за собой красным огоньком фонаря: уже сгущаются сумерки. Наконец, когда совсем стемнело, он остановился в небольшой, но разбросанной деревне.
— Я приехал. А вам теперь все время прямо, никуда не сворачивайте. За полем начинается Калининская область, там калининцы дорогу новую строят, так по ней и езжайте.
Действительно, вскоре по бокам выровненного грейдером полотна потянулись глубокие вырытые канавокопателем кюветы. В темных уснувших деревнях прямо у дороги лежат груды льняных снопов, приготовленных к вывозу на стлища. Дорога стала скользкой после дождя, машину бросает от одного кювета к другому, на колесах налипают огромные глинистые обода. Ехали мы долго и уже начали было сомневаться, не подвел ли нас деловой колхозный шофер, но тут впереди показались огни — много, много огней.
Кашин — скромный районный городок на востоке Калининской области — тоже имеет свою историю и свои достопримечательности. Летопись XIII века говорит о нем уже как о городе, а в XIII—XIV веках в течение столетия существовало даже Кашинское княжество. Но затем, оказавшись в провинциальной глуши Московского государства, Кашин превратился в типичное «расейское» захолустье. Сомнительного свойства оживление внесли в его жизнь предприимчивые купцы: в середине XIX века Кашин прогремел как центр фабрикации поддельных вин. Масштабы этой деятельности были таковы, что на нее не раз откликался великий сатирик Салтыков-Щедрин, и именно ей обязано своей славой превосходное вино «Мадера», о котором еще и теперь всерьез говорят: «Там намешано черт знает что».
