Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги
Он, несомненно, один из лучших в нашей стране фотографов-анималистов, собирается сделать книгу обо всем, что вырастил здесь, на Донце, участвует в фотовыставках. В последнем письме сообщил: «Не подвели «сундучки»!!! Из-за границы пришла награда за снимок – почти полкило бронзы в малиновом бархате. Удивляюсь себе. Троллейбус в городе не хватает терпения пять минут подождать, а тут, в шалаше, пять часов ожидаю нужной секунды».
Пять часов в шалаше – время для Нечаева, разумеется, непотерянное. «Природа с глазу на глаз – лучший учитель. За плечами университет, горы прочитанных книг, но то, что видел своими глазами и что осмыслил своим котелком, – это основа для дела и, если хотите, для понимания жизни».
Меркой законов природы Нечаев поверяет иногда самый неожиданный факт. «Встретились мы недавно в Новочеркасске – выпускники 40-го года. Пятнадцать человек нас осталось. Стали считать детей и внуков, оказалось, у 12 человек после войны родилось 25 детей. Из них 21 мальчик и 4 девочки. Разве это не чудо – природа сама восстановила равновесие полов, нарушенное войной. О, природа – великая мастерица!»
И вот под руку с этой мастерицей идет влюбленный и берегущий ее человек. Материнская мысль о Мичурине оказалась пророческой. Только вырос на Дону не Мичурин. Вырос Нечаев Борис Алексеевич – талантливый натуралист, экспериментатор и умный, бережливый хозяин земли. «Вы один разрешили кучу вопросов, над которыми бьемся…» – написали Нечаеву биологи-охотоведы из сибирского института. «Явление уникальное…» – отозвался побывавший тут, на Донце, признанный всеми авторитет природоведения Александр Николаевич Формозов. «Свое дело делает человек, и хорошо делает», – сказал о Нечаеве первый секретарь Ростовского обкома партии Иван Афанасьевич Бондаренко.
– Ну а счастливым ты себя чувствуешь?
Нечаев, как всегда, пытается отшутиться:
– Это дело – всегда в полоску. То как на крыльях, а то хоть плачь. Вчера вот был совершенно развинчен – поцапался с пастухами. Опять с собаками стали пасти! А что такое собака в угодьях: косулята, зайчата, фазаны, чибисы, жаворонки – всех душит. Постановление облисполкома есть: пасти без собак. А в колхозе говорят: людей не хватает. Вот и чувствуй себя счастливым…
– Косить начнут, опять втолковываю: косите с середины, давайте птице убежать с поля…
– Круглый год кого-нибудь надо воспитывать. Станичные бабки осенью терн обрывают вчистую. Совсем запретить не могу. Нету, к сожалению, такого права. Воспитываю: «Без терна, бабушка, говорю, птицы в лесу околеют…» А что бабке наши с вами дрозды и фазаны – терн она в город Шахты везет и там пол-литровыми банками продает…
– Или ребята-балбесы… Зайцы-то прямо в станице бегают. Кому радость, а кто их петлями ловит. Считается доблестью Нечаева обхитрить. Ворчу. Но вспоминаю: и сам ведь таким лоботрясом произрастал…
– А вот ситуации посерьезней. Друг детства пишет: «Борис, у тебя, я слышал, дичи, как в Африке. Приеду на пару дней пострелять». Отписываю, как полагается, и понимаю, что друга я потерял. Не поймет. Или приезжает начальник ГАИ с ружьем и при погонах с двумя просветами. «Борис Алексеевич, дорогой, хочу отдохнуть…» Объясняю начальнику, где можно охотиться, где нельзя. Обиделся. А у меня в хозяйстве четыре автомобиля – в любое время можно шоферов моих и по делу, и по безделью прищучить.
Этот разговор с Нечаевым мы ведем, сидя на ступеньках его крылечка. Шоферы среди двора возятся с поставленным на домкрат грузовиком – шины ночью кто-то шилом изрешетил.
– Вот сами видите. Но это ничего, заменим, заклеим. К этой войне мы привыкли… Федор, возьми ключи, и давай-ка покажем московскому гостю наши трофеи!
Егерь, помощник Нечаева, выносит во двор оружие охапками, как дрова, – дорогие двуствольные ружья, обрезы, самодельные самопалы, длинноствольные пистолеты.
– Браконьерская техника. Посчитайте-ка… Да, сорок три единицы. Это за последние семь-восемь месяцев. Отнято главным образом ночью. Представляете? Каждая эта штука стреляет… А ты говоришь, счастье. Жизнь, она полосатее зебры…
Грузовик во дворе снимают с домкратов. Нечаев подписывает шоферу путевку и подводит черту разговору.
– Позиции не сдаю, потому что руки свои держу в чистоте. Все мое достояние – эти вот смешные ящики для фотосъемки, десяток чучел зверей и птиц, которые сделал сам, полки с книгами и эта вот радость. Вот мы пойдем сейчас, а зайцы будут у нас из-под ног убегать. И фазаны. И сокола вам покажу. Он любит там, на опушке, на сухой ольшине сидеть. И филина поснимаем. Со стороны, я думаю, выгляжу иногда чудаком, Дон-Кихотом Ламанчским. Зайцы!.. Но ведь надо ж кому-то заступаться за этих зайцев?!
Вот такой человек живет и работает на Донце… Об охране природы у нас говорят много горячих и правильных слов. Дела же, признаем это, не всегда поспевают за словом. И потому каждое усилие, каждое конкретное дело заслуживают и внимания, и поддержки. Нечаев Борис Алексеевич – один из мужественных и неутомимых борцов за охрану природы. Он не просто не отступает перед трудностями в борьбе нелегкой и непростой. Он одерживает победу. И хочется всенародно сказать за это ему спасибо.
Фото автора. Станица Нижнекундрюченская. 22 апреля 1979 г.
Они идут…
В 2 часа 15 минут московского времени мы их увидели. Головной самолет первым вышел в нужную точку. Пилот Олег Охонский позже рассказывал: «Увидел след лыж. Две минуты шел над лыжней. И вот он – лагерь…»
Летели мы к ним на двух самолетах. Большой Ил-14 вез для сброса контейнеры с грузом. С маленького Ан-2 мы готовились наблюдать сброс, готовились к фотосъемке, надеялись с небольшой высоты разглядеть лагерь семи смельчаков. От Черского с посадкой на «СП-24» летели пять с лишним часов. Видели сиротливый с обрывистым берегом островок Генриетты, откуда семерка начала путь, наблюдали с высоты плавучую базу полярников, и, конечно, было достаточно времени разглядеть сверху Арктический океан.
Солнце в этих местах уже не заходит. Видимость, как говорят летчики, «миллион на миллион». Над крыльями – синева, под крыльями слепящая белая скорлупа океана. Но это не вечные льды, без единого темного пятнышка, какие видишь, пролетая над Антарктидой. Под белым покрытием прячется чернота океана. Мускулистая, неспокойная чернота. Течения и ветер мнут над водою белую скорлупу – видишь то паутину трещин, то реку дымящейся на морозе воды, и повсюду по белому полю – следы столкновения льдин: цепочки торосов, очень похожие сверху на полосы снегозадержания.
При низком солнце достаточно красок – все оттенки синего, белого, темнота трещин, бирюза глядящего на воды льда. И никакого признака жизни. Холодное равнодушие залитой солнцем пустыни. Тень самолета кажется призраком, скачущим через трещины и торосы.
– Выходим к точке, – говорит, отрываясь от расчетов, штурман Евгений Федорович Рудаков.
Мир действительно тесен. С этим штурманом мы спали рядом в домике, погребенном под толщей антарктического снега, вместе летали над Антарктидой и теперь вот нежданно-негаданно – встреча на борту двухкрылого самолета, летящего по необычному делу.
– Вижу палатку! – радостно кричит стоящий за спиной летчиков Володя Снегирев. И мы открываем дверь самолета. Чтобы не выпасть в горячке съемок, мы с оператором киностудии крепко привязаны и можем стоя даже чуть-чуть высовывать нос из дверей. Высота двести метров. Пролетающий воздух опаляет лицо – температура за бортом –39. Только б не подвели фотокамеры…
Палатка!.. Она похожа на ярко-оранжевый детский шарик, занесенный сюда ветрами. Красный флаг над палаткой и семерка людей. Стоят с поднятыми кверху руками. У одного в руке дымная сигнальная шашка.
Сейчас, разглядывая снимок, я вижу полоски лыжни, цепочки следов на снегу, вижу теодолит, лыжи и палки, стоящие у палатки, какое-то снаряжение на снегу. Вижу: один из семи левой рукой прикрывает лицо – там, внизу, мороз тоже около сорока. В момент же съемок глаз улавливал три детали всего: люди, палатка, флаг. Тут на снегу красный цвет особенно выделяется и волнует тоже особенно.
Круг, еще круг. И еще – хочется быть уверенным в съемке. И отворот в сторону. Теперь с Ил-14 будет сброс. С высоты мы видим, как это все происходит. Самолет проносится прямо над лагерем. И – точный расчет! – парашют с мешком груза падает в двадцати шагах от палатки. Четыре захода – и дело сделано. Теперь прощальный пролет. Опять поднятые кверху руки, но кто-то уже склоняется над сброшенным грузом. Там среди снаряжения, еды, гостинцев, газет и писем есть и моя маленькая посылка – семь веточек вербы, срезанных в Подмосковье накануне полета сюда.
На лыжне в Подмосковье я встречался с этой семеркой. Идешь налегке, а у них в рюкзаках – кирпичи. Шутили: «Тяжело в ученье – легко в бою». Теперь пришло испытание. Они очень его хотели и держатся молодцами. Наш прилет сегодня, конечно, праздник для них. По радио предлагаем: «Мы можем сесть рядом с вами, ребята!» Они единодушно ответили: «Нет!» Условие экспедиции: никакого контакта с людьми, разве что станет необходимой медицинская помощь… Ну что же, тогда махнем на прощание рукой. Нам возвращаться на материк, их путь на север по океану.
