Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса
В конце XVIII века циркулировала другая версия легенды: будто некто Уильямс в доме, купленном им у семьи Клоптонов, обнаружил несколько корзин (!) с бумагами, на которых было имя Шекспира (Клоптоны же в свое время купили у наследников Шакспера его стратфордский дом Нью-Плейс). Разумеется, при этом сообщалось, что все эти "бумаги" простодушный джентльмен (Уильямс) сжег!
Иногда в шекспировских биографиях можно встретить предположение, что "библиотека" могла перейти к зятю Шакспера Джону Холлу еще до составления завещания, поэтому-то, мол, там и не говорится ничего о книгах и рукописях. Под этим домыслом тоже нет фактической основы, как и под другими попытками хоть как-то объяснить чрезвычайно странное отсутствие книг в доме человека, которого вообще трудно представить без обширной библиотеки: ведь ее следы обнаруживаются во всех его произведениях. Но разве менее странным является неграмотность семьи Шакспера? Нестратфордианцы считают, что эти факты вполне согласуются: в доме, где жили неграмотные люди, не было никаких книг.
Завещание Уильяма Шакспера из Стратфорда хорошо вписывается в собрание подлинных биографических фактов о нем, позволяя нам через прошедшие столетия и через горы диссертаций и хрестоматий увидеть этого человека и его окружение, услышать его голос, понять образ жизни и заботы. Это довольно несложный мир - отсутствие книг, никаких проблесков интеллектуальности; потолок интересов - деньги, денежные тяжбы, приобретение "имуществ". Тут нет ничего загадочного или предосудительного - в кругу таких занятий и интересов жили многие его современники, но какое отношение все это может иметь к великим творениям, вот уже пятое столетие стоящим в центре духовной жизни человечества?
И напрасны все старания представить этот потрясающий по своей убедительности документ лишь заурядным юридическим актом о раздаче имущества наследникам, составленным нотариусом по образцу и канонам, принятым тогда для подобных бумаг. Писал ли поверенный Фрэнсис Коллинз его под диктовку завещателя, или он пересказывал своими словами последнюю волю Шакспера, личность и кругозор последнего отразились в этом документе вполне отчетливо. Достаточно ознакомиться с сохранившимися завещаниями писателей той эпохи (например, Джона Донна, Джона Дэвиса), в которых тоже значительное место занимает раздача остававшегося после них имущества, чтобы убедиться, насколько несопоставим кругозор и интересы этих людей с миром интересов Уильяма Шакспера из Стратфорда. Даже завещание его товарища по труппе Хеминга (1630) выглядит пристойней, и не только по стилю изложения: Хеминг говорит о своих книгах, специально выделяет пять фунтов для приобретения учебников внуку...
Недаром честный стратфордский антикварий Джозеф Грин, нашедший "завещание Великого Барда" в середине следующего столетия (1747), был буквально ошеломлен, подавлен своим великим открытием. Он писал другу: "Завещательные распоряжения, содержащиеся в этом документе, несомненно соответствуют его (Шекспира. - И.Г.) намерениям; но манера, в которой они изложены, представляется мне столь невежественной {Dull - тупой, невежественный, примитивный.}, столь абсолютно лишенной малейшей частицы того духа, который осенял нашего великого поэта, что пришлось бы унизить его достоинство как писателя, предположив, что хотя бы одно предложение в этом завещании принадлежит ему". Под этими словами проницательного человека, прочитавшего на своем веку не одно завещание, можно подписаться и сегодня.
Нередко приходится читать, что Шекспир составлял завещание, будучи тяжело больным, и это отразилось на всем содержании документа. Чем был болен Уильям Шакспер, неизвестно, но даже если исходить из того, что какая-то тяжелая болезнь пагубно сказалась на его интеллекте, на блестящем даре слова (если он и был Великим Бардом), как все-таки могло случиться, что в этом пространном и подробном документе, готовившемся не один месяц, вообще нет ни одной мысли, ни одной фразы, хотя бы отдаленно напоминающих о Владыке Языка? Остается только предположить, что болезнь полностью преобразила его личность, превратила в совершенно другого человека, утратившего связь с прошлым. Но нет признаков того, чтобы умственные способности и память завещателя были серьезно ослаблены болезнью, - ведь он так подробно излагает сложный порядок наследования нажитых им "имуществ" грядущими поколениями, перечисляет все виды этих "имуществ" и "принадлежностей" к ним, фунты, пенсы и проценты на них. Нет, не похоже, чтобы личность его была разрушена болезнью (и в январе 1616 года, когда завещание писалось, и в конце марта, когда в него вносились существенные изменения): излагая последнюю волю, он вполне управлял своими мыслями, и эти мысли целиком были направлены на то, чем он занимался, как свидетельствуют бесстрастные документы, всю жизнь, на приращение и удержание имущества и капиталов.
Непостижимое противоречие между достоверными биографическими данными о стратфордце Уильяме Шакспере и тем, что говорят о своем авторе великие шекспировские произведения, особенно после нахождения Джозефом Грином поразившего его завещания, было замечено многими, в том числе и в России. Слова Н.И. Стороженко об этом - не имеющем аналогов в истории литературы несоответствии я уже приводил. А вот что писал по этому поводу историк литературы, редактор лучшего дореволюционного собрания сочинений Шекспира на русском языке профессор С.А. Венгеров:
"До последней степени поражает всякого, кто ценит в Шекспире то, что он ярче кого бы то ни было во всемирной литературе воспроизвел душевную жизнь избранных натур, когда узнаешь об его операциях не только по покупке и приобретению лично для себя домов и земли, но и по приему в залог чужих владений и вообще по займам... Как же, однако, сочетать в одно представление мировую скорбь и разбитые иллюзии с тем, что одновременно с "Гамлетом" Шекспир с присущей ему осмотрительностью и тщательностью был занят приобретением новой земельной собственности? Как, наконец, соединить в одно личное представление величественную безнадежность "Отелло", "Меры за меру", "Макбета", "Лира" с таким мелко суетливым и не совсем чистоплотным занятием, как относящийся как раз к тем же годам откуп городских поборов (церковной десятины)? Очевидно, ни в каком случае не следует смешивать в одно представление Шекспира-человека, Шекспира-дельца с Шекспиром-художником. Очевидно, что Шекспир-художник жил в своем особом волшебном мире, где-то на недосягаемой высоте, куда голоса земли не доходят, где художественное прозрение его освобождается от условий времени и пространства" {7}. Итак, "не следует смешивать в одно...". Ибо - смешать, сочетать чрезвычайно трудно...
Тем, кто считает, что великий поэт и драматург Уильям Шекспир и стратфордский откупщик церковной десятины Шакспер - одно лицо, приходится предполагать в авторе "Гамлета" и "Лира" такую чудовищную раздвоенность, подобную которой воистину не знает история мировой культуры. Можно заметить, что С.А.Венгеров ничего не говорит о неграмотной семье (возможно, не располагая тогда достаточной информацией в отношении дочерей Шекспира), а деликатно касаясь "операций по займам", не упоминает о том, что эти "операции" иногда заканчивались судебным иском, а то и препровождением несостоятельного должника или его соседа-поручителя в долговую тюрьму. Явно ростовщический характер денежных операций Уильяма Шакспера разрушает даже тот портрет осмотрительного и расчетливого приобретателя, который рисовали викторианские биографы Шекспира, утверждавшие, что он был вынужден заниматься некоторыми малопоэтическими делами только для того, чтобы содержать семью и иметь возможность спокойно отдаваться творческому труду. Человек, который не хотел печатать свои произведения и иметь таким образом законный и достойный заработок, не брезговал давать деньги в рост и таскать своих небогатых соседей по судам!
Ростовщические операции Шакспера, откуп церковной десятины, неграмотная семья и ужасное завещание - самые ошеломляющие из всех сделанных за несколько веков открытий об этом человеке, и неудивительно, что у многих в остальном вполне объективных биографов просто не поворачивается язык назвать вещи своими именами. Делаются попытки оспорить ростовщический характер шаксперовских займов на том шатком основании, что в сохранившихся документах нет указаний на проценты, которые должник должен был уплатить кредитору за предоставленную ссуду. Такой аргумент игнорирует то обстоятельство, что должник давал долговую расписку не на ту сумму, которую он получал от своего кредитора, а на ту, которую был обязан вернуть, с включением в нее начисленных процентов. Выходит, что Шакспер просто по доброте душевной одалживал своим соседям и знакомым деньги (или солод), когда же они не могли своевременно вернуть долг (а это случалось не раз), ему ничего не оставалось, как взыскивать с них деньги через суд и даже сажать в тюрьму. Нередко кончавшиеся серьезными неприятностями для должников ссудные операции стратфордца приобретают подчас черты чуть ли не своеобразной филантропии в интересах искусства. А.А.Аникст пытался, например, увязать финансово-судебную практику Уильяма Шакспера с фактами театральной жизни эпохи, объяснив настойчивое и жестокое судебное преследование оказавшегося на мели Джона Эдинбрука и его поручителя кузнеца Томаса Хорнби тем известным фактом, что в эти самые годы (1608-1609) труппа "слуг Его Величества" приобретала новое театральное помещение и Шекспир мог нуждаться в средствах для этого {8}. Долг был - шесть фунтов...
