Борис Бабочкин - В театре и кино
Б. Бабочкин в роли: Самосад, 'Крылья' А. Корнейчука. 1955
Б. Бабочкин в роли: Генерал Рыбаков, 'Иван Рыбаков' В. Гусева.
1960
Я рисую предположительный ход мыслей Суслова. Если при этом учесть необходимость все же слушать своего ненужного, мешающего, назойливого дядю и отвечать на его вопросы, то в результате и получится дуэт, лишенный музыкальной гармонии. Оба исполнителя, воспроизводящие одновременно разные мелодии, в разных тональностях, так и не смогут спеться. В этом заключается вся сложность сцены.
Обостренный интерес к людям - отличительная черта характера Двоеточия - сказался в его короткой сцене с Власом. Влас его "отбрил", но это совсем не обижает добрейшего Семена Семеновича - к концу акта они с Власом станут уже друзьями. Здесь же Двоеточие, так сказать, взял Власа на заметку, отложил где-то в своей внутренней памяти.
Появились Шалимов и Басов, заказаны три бутылки пива. Двоеточие, пошутив, что надеется утонуть и этим решить все свои вопросы, ушел купаться. Долго еще в лесу раздается его хохот, смех, будто лешего, довольного своей выдумкой. Суслов, обрадованный тем, что отделался, наконец, от назойливого собеседника, остается в обществе Басова и Шалимова и занимает позицию около басовской дачи: здесь он будет "ловить" жену. Так начинается третья сцена акта - одна из наиболее содержательных, но и наиболее трудных для исполнения, так как она построена не на внешних событиях и не на стремительном действии. В ней раскрываются взгляды на жизнь и творчество двух интеллигентов, двух героев пьесы.
Очевидно, Шалимов уже вчера имел первую стычку с Марьей Львовной, стычку, на которую он совсем не рассчитывал. Вместо знаков привычного поклонения и обычных комплиментов он вдруг встретил критику. Он столкнулся с читателем требовательным и настроенным весьма недружелюбно.
Шалимов приехал сюда совсем не для того, чтоб заниматься решением политических и этических проблем. А "словесная война", разыгравшаяся сегодня за обеденным столом, пробудила в нем отголосок забытого чувства ответственности писателя перед народом - чувства, давно и безвозвратно утраченного им. Напоминание о долге и моральных обязанностях писателя неприятно кольнуло Шалимова, вызвало в нем раздражение.
Жалуясь на трудность положения писателя, которому даже отдохнуть не дают, откровенно высказывая свою антипатию к Марье Львовне, Шалимов находит единомышленников в лице Суслова и Басова. Оба они, оказывается, терпеть не могут Марью Львовну, причем неприязнь к ней Басова основана и на чисто личных мотивах, "...и она очень портит мне жену", -сообщает он приятелям. Сказав это, Басов оглянулся на террасу, увидел стоящую там Варвару и понял, что она все слышала. Пытаясь скрыть замешательство, он принимает достойную своего адвокатского положения позу, становится снова солидным и снисходительным, стараясь говорить просто и непринужденно: "Варя! ты здесь?". Все это производит самое комическое впечатление.
Сцена, как это часто бывает у Горького, прерывается появлением Юлии и Замыслова: оба они молодые, нарядные, может быть, чересчур нарядные, никого вокруг себя не замечающие, занятые какими-то только своими собственными делами, подлетают к Варваре Михайловне и вместе с ней исчезают в комнатах.
В глазах у Суслова пошли темные круги. Побледнев, с пересохшим ртом, поднялся он из-за стола и двинулся к террасе, как загипнотизированный.
Шалимов еще переживает удовольствие от того, как разоблачил себя Басов: "Ты, кажется, побаиваешься жены-то, Сергей?". Сконфуженный Басов пытается вывернуться. "Ну, пустяки. Она у меня... хороший человек!" - говорит он с тяжелым вздохом. Настроение испорчено окончательно. Шалимов продолжает подтрунивать: "Почему же ты так
грустно сказал это?". Вероятно, эта тема продолжалась бы и дальше, но Басов заметил, что делается с Сусловым. Он уже следит за ним с любопытством замоскворецкой кумушки, и как только Суслов, постояв у входа и приведя в относительный порядок свое искаженное ревностью лицо, скрылся внутри дачи, Басов удовлетворенно и серьезно сообщает Шалимову: "Ревнует... к моему помощнику... Понимаешь?". И когда убедился, что Шалимов его вполне понимает, говорит: "А жена у него, - ты обрати внимание, - интереснейшая женщина!".
Так говорят охотники про собак, наездники про лошадей, так говорят актеры про свои роли. Это сказано совершенно серьезно, и так же серьезно относится к этому разговору Шалимов. Эта короткая сцена, состоящая всего из трех реплик, чрезвычайно важна, так как отражает одну из существенных сторон биографии обоих героев, имеющих, оказывается, громадный донжуанский стаж. Два старых мастера перекинулись профессиональными знаками своей профессии и поняли друг друга с полуслова. Развивать эту тему больше не нужно. Можно перейти к более общим и теоретическим вопросам.
"А давно ты ничего не печатал, Яков. Пишешь что-нибудь большое?", - говорит Басов. Под влиянием ли разговора с Марьей Львовной, или потому, что Басову можно говорить все, не стесняясь, как старому другу, который к тому же в этих тонкостях ничего не понимает, Шалимов раскрывает перед ним свое полное душевное банкротство: "...Искренно-то я, может быть, одно мог сделать: бросить перо и, как Диоклетиан, капусту садить... Но - надо кушать, значит, надо писать".
Он сознается в том, что потерял своего читателя, что народился новый читатель, которого Шалимов боится и не понимает, что он стар и что все мысли его стары. Признанье горькое, умное и искреннее. В этом двойственность образа Шалимова. С одной стороны, это банкрот, опустошенный человек, ренегат. С другой же стороны, это все же человек большого масштаба, ибо только большой человек не станет обманывать себя в вопросах творчества.
Шалимов и Басов в продолжение этой сцены выпивают три бутылки пива. Это нужно точно и умело распределить на весь текст. Тогда окажется, что диалог двух друзей - только закуска к пиву, и в этом обстоятельстве - зерно сцены. Только за кружкой пива рождаются такая откровенность, легкость признаний, такая самокритика. Чем меньше ответственности, тем больше откровенности.
Поэтому самый процесс поглощения пива должен быть детально разработан исполнителями, как одно из существенных выразительных средств, помогающих донести до зрителей мысли и настроение обоих собеседников. Актерам нужно, так сказать, войти во вкус этой сцены, хорошо и умело использовать очень интересные возможности, которые она дает. На этот раз сцена никем не прерывается и кончается естественно - сразу, как только пиво выпито. Басов может в этом удостовериться, проверив каждую бутылку.
Маленький диалог перед уходом двух приятелей в комнаты возвращает нас к теме их личной жизни. Басов довольно откровенно просит Шалимова поухаживать за своей женой. Шалимова эта просьба не очень удивляет. "Ты...чудак! Ну, что же, ладно!" - отвечает он. Этот краткий разговор очень важен для уяснения отношений между Басовым и Варварой, Басовым и Шалимовым и, наконец, между Шалимовым и Варварой. Сказанное вскользь, полунамеком, будет потом иметь серьезные последствия.
Концовка сцены комедийная. Но это только с точки зрения зрителя. А для Шалимова вопрос о его неудачах в личной жизни - серьезный вопрос. До сих пор не смог найти в женщине товарища. Можно представить, какие это были тщательные поиски и сколько содержания должно быть вложено в эти слова Шалимова!
Проход дамы и молодого человека - любителей театрального искусства, приехавших на репетицию, требует от исполнителей этих ярких и интересных ролей только одного -вполне серьезного отношения к ним. Никакой карикатурности во всех этих эпизодических ролях не должно быть.
Мы уже видели Соню и Зимина в первом действии пьесы. Сейчас они появляются перед нами печальными и сосредоточенными. Это - прощанье, разлука. Можно предположить, что Зимин - студент-медик едет куда-то на практику, может быть, на эпидемию, в глушь, в деревню. Вероятно, это связано и с опасностями и лишениями. Но его гнетет не это. В его глазах Соня так хороша, что ему страшно -как бы ее не отняли, не украли у него. Ему трудно сдержаться, не раскиснуть. Зато Соня - милая, героическая, честная Соня -не допускает никаких сантиментов. Она тем более тверда, чем трудней для нее эта первая разлука. Ее ответ на слова Зимина о том, что человек не хозяин своего чувства, звучит, как напутствие друга, как клятва в верности. После этих Сониных слов Зимин уходит окрыленный, счастливый. А вот Соня, оставшись одна, может быть, и загрустила, и смахнула набежавшую слезу, и превратилась из героической Сони в маленькую девочку, которой так тяжело и печально остаться теперь одной, на... целые три недели!
Сцена - трогательная, наполненная и большим чувством, и очаровательным юмором. В ней нужно найти не только правду содержания, но и особую музыкальную форму, мелодичную и красивую. Здесь речь идет о чистых, светлых переживаниях, и сцена должна прозвучать красиво и поэтично. По темпу она не может быть очень быстрой, а после медленного ухода Сони в комнаты нужна еще небольшая пауза для контраста со стремительным темпом следующей сцены.
