Евгений Водолазкин - Инструмент языка. О людях и словах
Употребление аббревиатур, мотивированное в наше время стремлением разгрузить речь, во многих случаях является и признаком – нет, не святости – посвященности. Когда, допустим, политолог до предела уснащает свою речь аббревиатурами, в меру искушенная публика делает вывод: да, уж этот-то, что называется, в курсе дела. Но тот же политолог должен знать, что на уровне чуть более высоком такого рода украшения будут восприниматься как нечто не вполне сотте il faut. Аспиранты-медиевисты порой произносят «ПВЛ» («Повесть временных лет») и «ВМЧ» («Великие Минеи Четии»). Это – то, чего зрелый исследователь никогда не позволит себе сделать. Да, наука полна аббревиатур (и в письменных текстах без них не обходится ни одна отрасль знаний), но есть вещи, которые лучше произнести полностью.
Настроенность нашего нынешнего сознания на определенную волну позволяет видеть аббревиатуры в вещах совершенно неожиданных. Так, за именем Гертруда ряду лиц виделась «героиня труда», а за именем Каспар – «Каспийское пароходство». Подобное умонастроение в свое время было хорошо выражено Иосифом Бродским: «“Кто такой Савонарола?” / “Вероятно, сокращенье”» («Представление»).
Аббревиатур стало так много, что, подобно «всамделишним» словам, они приобрели многозначность, т. е. получили способность быть знаком совершенно разных вещей. ЦИК, например, расшифровывается не только как «Центральная избирательная комиссия» (самое ныне известное и актуальное значение), но и как «Центральный исполнительный комитет», «центр ипотечного кредитования», «циркулирующие иммунные комплексы» и т. д. Вероятно, именно признание многозначности аббревиатур сделало некогда популярной расшифровку ПТУ как «помогите тупому устроиться» или – в наши дни – ГИБДД как «гони инспектору бабки, двигай дальше».
Аббревиатуры вошли в нашу жизнь так прочно, что вопрос об их необходимости бессмысленно даже поднимать. Такого количества неназванных явлений действительность нам еще никогда не предъявляла. И ведь не просто явлений – сложных явлений, одним словом и впрямь не покрываемых. Признавая, что словотворчество необходимо, согласимся и с тем, что аббревиация сейчас – один из важнейших его типов. Это опять-таки вне обсуждения. Что можно и нужно обсуждать – качество нашего словотворчества.
Прежде всего следует избавиться от слов-монст-ров. Так, неприемлемым кажется приведенное обозначение дорожной милиции. ГИБДД – вариант для глухонемого: невозможно ни произносить, ни тем более слышать. Разрешит ли это ведомство комбайнам «Дон» двигаться по Тверской? Допускаю, что оно сочтет их там неуместными. Почему же оно считает, что в русском языке уместно ГИБДД?
А Минобрнауки? «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Обучайтесь и исследуйте. Не лучше – Минздравсоцразвития. Эта аббревиатура предупреждает нас о том, что наименования чиновников опасны для культуры. Ни фантазия, ни чувство юмора не являются их сильной стороной. До некоторой степени исключением был лишь М.Е. Швыдкой. Судя по аббревиатуре его ведомства (ФАКК – Федеральное агентство по культуре и кинематографии), у него есть и то и другое. Возможно, также знание английского.
Обращаюсь к тем, кто в данный момент занят созданием аббревиатур: не стоит торопиться. Существует не менее десятка различных способов это сделать (некоторые из них описаны выше). Если неблагозвучна буквенная аббревиатура, ее можно заменить слоговой – и наоборот. Она должна быть короткой: длинная аббревиатура теряет смысл. В конце концов, название ведомства вовсе не обязано перечислять все его отделы. Оно – лишь знак, который не должен включать все конструктивные элементы означаемого.
Как пример удачной аббревиатуры мог бы привести «Яблоко» (Явлинский, Болдырев, Лукин). Вне зависимости от политической ориентации упоминание о фрукте у рядового гражданина рождает положительные эмоции. С грамматической точки зрения эта аббревиатура равна обычному «яблоку». Можно, таким образом, смело утверждать, что отсутствие партии в Думе с качеством аббревиатуры никак не связано.
Образцовыми можно признать слова «эсминец» (эскадренный миноносец) и лазер (Light Amplification by Stimulated Emission of Radiation). Эти аббревитуры настолько хорошо имитируют структуру слова (включая суффикс), что не всякому придет в голову, что зачаты они в пробирке. К этой же категории относится и выходящий из употребления «лавсан» (Лаборатория высокомолекулярных соединений Академии наук). В этом слове, как, скажем, в словах «бомж» (без определенного места жительства) и «пиар» (Public Relations), слышится что-то французское. «Самбо» (самооборона без оружия) ассоциативно связывается с самбой, ПДД (правила дорожного движения) – с балетом. И даже ОСАГО (обязательное страхование автогражданской ответственности), перефразируя Северянина, – с «чем-то испанским».
Почему перечисленные аббревиатуры можно считать приемлемыми? Потому что все они – каждая по-своему – входят в какую-то парадигму. Проще говоря, всякое новое слово должно быть на что-то похожим. Соответствовать чему-то такому, что в языке уже есть. Только в этом случае оно может быть безболезненно принято.
Подобно иноязычным заимствованиям, аббревиатуры в нашем языке не являются чем-то незаконным. Это один из путей развития языка, который невозможно, да и не нужно закрывать. Язык не может ограничиваться словами «самовар» и «балалайка». Стремиться к этому было бы так же странно, как призывать всех ходить в поддевке и смазных сапогах. Но проникновение новых слов должно быть контролируемым, и сейчас это актуально как никогда.
Нам жизненно необходим своего рода комитет по неологизмам, состоящий из авторитетных филологов, писателей и журналистов. Он утверждал (разрабатывал) бы новые аббревиатуры и предлагал бы замены наиболее одиозным заимствованиям. Предписания его должны были бы стать обязательными для всякой официальной речи, начиная – напоследок позволю себе аббревиатуру – со СМИ. Деятельность такого комитета во Франции признана чрезвычайно полезной. Почему бы не попробовать и нам?
Трудности русского языка
Придя в Пушкинский Дом четверть века назад, на большом дубовом шкафу, служащем в Отделе древнерусской литературы доской объявлений, я увидел примечательный документ. Он был озаглавлен «Не рекомендуется» и подписан заведующим Отделом Д.С. Лихачевым. Своим сотрудникам Дмитрий Сергеевич не рекомендовал «1. Говорить и писать “информация” там, где можно просто сказать “сведения”; 2. Говорить и писать “практически” там, где можно сказать “по большей части”, “в большинстве случаев” и т. д.». Напечатав первые строки на машинке, Лихачев затем продолжал список от руки, регулярно добавляя в него очередные пункты.
Впоследствии этот список сменился другим, обновленным, и по просьбе заведующего все мы приняли участие в его составлении. Там оказались слова «качественно» в значении «высококачественно», «переживать» в значении «волноваться», «волнительно» и много чего другого. На одном из моих первых докладов в Пушкинском Доме Лихачев также попросил меня не употреблять выражение «честно говоря» («Разве все остальное вы говорите нечестно?» – спросил академик). Поблагодарив за поправку, я (честно говоря) испытал тогда некоторые сомнения в ее справедливости. А теперь, спустя годы, соглашаюсь: есть в этом выражении какое-то жеманство. В целом же, как я теперь понимаю, содержание всех тогдашних списков и поправок отражало относительно благополучное состояние языка накануне больших перемен.
Вспоминая, как строго Дмитрий Сергеевич следил за нашей речью, я не могу представить себе человека, имеющего большее право наставлять в области русского языка. Лихачеву оно было дано не одним лишь его научным и общественным статусом. Это было особое право того, кто за любовь к буквам отсидел срок на Соловках: внимание «органов» привлек его доклад «О некоторых преимуществах старой русской орфографии». Того, кто, в сущности, олицетворял собой понятие нормы – и в речи, и в жизни. Нормы в ее глубинном, я бы сказал, осново-полагающем смысле. Говорил и писал Лихачев очень просто, так просто, как это может позволить себе человек, мысль которого уже не нуждается в орнаменте.
Размышления о современном состоянии русского языка я не случайно начал с упоминания о Лихачеве. Говоря об изменениях, произошедших в нашей речи за последние два десятилетия, для ^(противопоставления мне хотелось предложить нечто из области бесспорного – чтобы не потерять масштаба. Что же до списка нерекомендованных слов, то он в нашем отделе больше не висит. Не потому, что кто-то из нас стал относиться к языку менее внимательно. Просто этих слов возникло такое множество, что никакого шкафа для них теперь не хватит. Вспоминая этот список с благодарностью, настоящие строки я рассматриваю как своего рода заметки на его полях.
