Лев Вершинин - Гопакиада
Ничего странного, что ценность их как военной силы неуклонно стремилась к нулю. Если в 1737–1739 годах прощенные «олешковцы» еще как-то проявили себя, то по ходу войны 1768–1774 годов стало ясно, что отдачи от них почти нет. Уровень военной подготовки «серомы» позволял ей более или менее на равных противостоять разве что татарам, но те, по крайней мере, были непьющими и знали, что такое дисциплина. Упал и уровень командования; в отличие от эпохи естественного отбора, когда за бесталанность войско смещало вожаков, теперь у руля стояли «неприкасаемые». На что-то путное годились только «старые», но их претензии и амбиции явно превышали приносимую пользу.
И самое главное: признание по Кючук-Кайнарджийскому миру 1774 года независимости Крымского ханства, автоматически означавшее установление над ним протектората России, лишало существование Запорожья хоть какого-то смысла, делая его не только ненужным, но и опасным. В связи с чем в начале июня 1775 года 25-тысячный корпус во главе с генерал-поручиком Петром Текели, сербом по происхождению, осадил Запорожскую Сечь. Все произошло быстро и без крови: сечевая старшина драться не хотела, пыл буянов охладил вид батарей, выставленных напротив ворот, и 5 июня 1775 года Сечь сдалась без боя, а 14 августа последовал манифест Екатерины II о ликвидации ее «с уничтожением самого имени запорожских казаков».
Но — именно запорожских. Как сословия. Индивидуально же сечевикам (кроме «со своих мест беглых», которым предстояло вернуться туда, откуда пришли), согласно официальному разъяснению, предоставлялось время на то, чтобы в индивидуальном порядке определиться: записаться в крестьяне, мещане или в полки пикинеров (типа казачьих, но входящие в состав регулярных войск). С выбором никто не торопил. Более того, уже в 1787 году всех желающих экс-запорожцев (не желавшие или опасавшиеся возвращения «туда, откуда пришли» успели к тому времени сбежать) записали в Войско верных казаков (позже — Черноморское, а еще позже Кубанское казачьи войска), предоставив им возможность в привычном статусе нести привычную службу на новых рубежах Империи.
Оранжевые мифологи, правда, изредка оценивают это как очередное проявление «антиукраинства»: дескать, ежели так, то почему же параллельно не было ликвидировано или перемещено на новые территории и Войско Донское, также оказавшееся в глубоком тылу? Отвечаю: а потому, что крымская опасность была снята и пустынные земли южнее Сечи (Таврия и Новороссия) уже заселялись вовсю. «Тыл» же Дона располагался впритык к кочевьям еще не совсем цивилизованных калмыков, «частным образом» воевавших с совсем еще нецивилизованными казахами за пастбища, лежащие между Уралом и Волгой. А также и к землям, населенным весьма активными и еще не замиренными (именно этим займутся черноморцы) адыгами. И, наконец, Войско Донское, в целом завершив к концу XVIII века процесс интеграции в Империю, в отличие от Запорожья, не представляло опасности для стабильности государства, которое не имело ни времени, ни необходимости тратить еще столько же времени на окультуривание Сечи.
Между прочим, тот факт, что командовал операцией именно Петр Текели, помогает понять очень многое.
Дело в том, что богатейшие земли будущей Новороссии, формально входившие в сферу влияния Крыма, а следовательно, и Турции, в XVIII веке были фактически ничейной землей. Обустраивать в тех местах, а тем паче возделывать поля, всерьез считалось, и не без веских оснований, слишком большим риском. Этот «Великий Луг» запорожцы традиционно считали своим, но в эпоху Старой Сечи, вплоть до 1709 года, не уделяли ей особого внимания.
С основанием Сечи Новой все изменилось. О системе «паланок» я уже говорил, однако паланками дело не исчерпывалось. Хозяйственные «старшие» были неплохими, хотя и стихийными, экономистами. В отличие от дурных предшественников, они заботились о заселении запорожских степей хлеборобами, наряду с собственными латифундиями основывали «слободы», привлекая и приманивая туда население Гетманщины и даже юга России. Обосновывавшиеся в «слободах» земледельцы формально в структуру Войска не входили никак, а неформально считались «общими работниками» на «войсковой» земле, то есть были чем-то типа спартанских илотов, хотя и без криптий. С них собирали налоги как бы в войсковую казну (правда, небольшие), им на выпас отдавали табуны и отары, они же на правах издольщиков обрабатывали и участки, относящиеся к «паланкам». Слободы расширялись, разрастаясь в маленькие городки, где была уже не одна церковь, а две или даже три. Любопытно, что «лыцари», защитники веры, громившие евреев везде и всюду, на «своей» территории брали «нехристей» под защиту, опекали их и даже… поручали собирать со «слободских» сборы в войсковую казну.
В целом все запорожские владения («вольности») занимали огромную территорию (к 1775 году — 19 местечек, 45 сел и 1600 хуторов), а доходы «старших» — включая сбор пошлин с обозов, посредническую торговлю и шинкарство — позволяли им финансировать строительство десятков церквей и монастырей в Гетманщине. При этом, однако, никаких юридических прав на эти земли не было не только у «старших» (даже «паланки» формально являлись не собственностью, а «долгим володением»), но и у Войска, права и обязанности которого регулировались Разрешительной грамотой 1734 года, согласно которой «возвращенцы» имели право всего лишь селиться в облюбованном месте.
Тут и возникла коллизия. Рассматривая южные земли как важный источник пополнения государственного земельного фонда, а значит, и бюджета, и возможности расширения социальной базы, Петербург в 1751–1753 годах выдал разрешение на колонизацию земель, уже находящихся под контролем России, переселенцам из Сербии — т. н. «граничарам», имеющим, помимо немалого хозяйственного опыта, еще и военный. На просторах Великого Луга появились две новых провинции — Ново-Сербия и Славяно-Сербия (ополчение которой в 1775-м как раз и возглавлял Петр Текели). Переселенцы получили субсидии, землю налоговые льготы на 10–15 лет. С юридической точки зрения права их были совершенно безукоризненны, что они и попытались объяснить соседям, действия которых справедливо оценили как самозахват. Однако запорожские «старшие» полагали совершенно иначе. Как, впрочем, и «серома», получавшая дотации как раз за счет доходов с «войсковой» земли. На требование платить за пользование землей и провоз продукции сербы, естественно, ответили отказом. Стычки учащались, переходя иногда в кровавые столкновения, наподобие «индейских войн» следующего века, где «лыцари» играли роль чингачгуков, — с десятками убитых и сотнями раненых. Новоселы, понятно, жаловались в Петербург, Петербург, тоже понятно, негодовал в связи со срывом государственной программы. Тем более что в запорожские «слободы» уходило и немало поселенцев, привлеченных непосредственно российскими властями. И наконец, императрица в то время планировала построить в отбитых у турок областях новую столицу Империи — «Екатеринослав», а наличие в предполагаемом районе строительства «лыцарей» было сродни наличию малярийных комаров на невских болотах.
Была, правда, идея решить вопрос полюбовно, переведя «лыцарей» в ранг российского дворянства и наделив их имениями. Однако великий историк Герард Миллер, специально командированный для изучения ситуации на месте, в отчете убедительно доказал, что мысль эта утопична, поскольку Сечь является «политическим выродком», а запорожцы «собственным своим неистовым правлением» не способны вести нормальное хозяйство. Судьба Сечи была решена. Действия Петра Текели, жителя Ново-Сербии (!), стали фактически полицейской операцией, проведенной ОМОН’ом с целью обуздания рейдеров и возвращения земли законным владельцам. «Маски-шоу», только и всего. «Несербские» земли были взяты в казну, а после розданы немецким колонистам, приглашенным императрицей. Ясен пень, не остался в накладе и Потемкин.
Страдальцы
А теперь — внимание. Как мы уже знаем, после расформирования Сечи гром не грянул. Никаких репрессий не последовало. Даже беглые, в общем-то подлежащие возврату помещикам, получили возможность бежать — например, некто Лях благодаря оплошности (или, скорее, попустительству) военных властей сумел организовать массовый (около 5000 человек) побег в Турцию. Те же, кто имел основания считать себя казаками, вообще жили свободно, медленно выбирая, какой все-таки статус уютнее. Верхушка же «старших», все люди весьма пожилые и зажиточные, подписав все, что нужно, разъехалась по имениям. И вдруг… Менее года спустя трое (всего трое из нескольких десятков!) сечевых старшин — экс-кошевой Калнишевский, экс-войсковой писарь Глоба и экс-войсковой судья Головатый, мирно гревшие старые кости в симпатичных имениях, бесследно исчезают. Кто-то считал их погибшими, кто-то уверял, что они бежали «в вольные земли». Но, как выяснилось много позже, все трое были негласно изъяты и разосланы по отдаленным монастырям в «наистрожайшее заточение», где писарь с судьей вскоре и умерли, а кошевой, отбыв 25 лет (из них почти 15 в одиночке), был, глубоким, уже 113-летним слепым стариком, выпущен на свободу уже Александром I.
