Станислав Лем - Раса хищников
Я не подвергаю сомнению все на свете, а просто внимательно слежу за элементарным ходом событий: нас со всех сторон бомбардируют противоречивыми сведениями. Что-то мне подсказывает, что дурная молва о людях наверняка окажется правдой, а вот рассказы об их благородстве и честности достоверны уже в меньшей степени. Однако уверенности тут не может быть никакой, мы не знаем, как выбрать правильные критерии, кому можно верить, а кому — нет. Хотя, несомненно, Шредер поступил дурно — ведь он сам был поборником российско-немецкого соглашения о балтийском газопроводе, — так что печальные прогнозы госпожи Вюркевич кажутся правдоподобными.
Одни утверждают, что братья Качинские несут стране гибель, другие — что это совсем не плохой выбор. Войцех Ситек, социолог, написал в декабрьском номере «Одры», что жители восточной части Польши хотели бы социализма без партии, то есть коммунизма без коммунистов: чтобы был порядок и сильная авторитарная власть, но без красных. Еще он написал, что только с виду польский электорат неустойчив и бросается из одной крайности в другую; в действительности всем всегда нужно примерно одно и то же, просто на разных выборах желания избирателей представлены в разной политической упаковке.
В 2004 году издательство «Выдавництво литерацке» выпустило сборник под названием «РL+50», составленный из написанных разными авторами фантастических рассказов. В опубликованном там своем эссе я пророчил, что следующим президентом Польши будет Леппер[371]. Этого пока не произошло, но совершенно очевидно: сам Леппер надеется, что бурные политические флуктуации вознесут его еще выше; вероятно, это является причиной странной изменчивости его взглядов. Как-то он неожиданно заявил, что Бальцерович[372] должен остаться, а на следующий день уже хотел сослать его в забой. Какому из двух Лепперов поверить?
Его иногда сравнивают с Хайдером[373], но позиция Хайдера в Австрии сейчас значительно слабее! А в новейшей австрийской истории тоже можно найти примеры странной амбивалентности. Из этой страны вышло особенно много эсэсовцев и сотрудников гестапо, однако потом австрийцы назвали себя первыми жертвами Гитлера, и военное прошлое слетело с них как с гуся вода (не могу написать «как с утки» из опасения, что кто-нибудь усмотрит в этом аллюзию{104}).
Будущее покрыто тайной, и только ex post{105} мы узнаем о ходе событий. Но и тогда мнения могут оказаться диаметрально противоположными, как, например, оценки Варшавского восстания, сделанные известным английским ученым (я имею в виду Нормана Дэвиса[374]) с одной стороны и некоторыми польскими историками — с другой. Дэвис утверждает, что это был прекрасный порыв, они же называют восстание катастрофой.
Сейчас сочельник, скоро Рождество, и мне следовало бы говорить о чем-нибудь радостном и ободряющем — но где взять такие темы? Одно я знаю наверняка: у меня есть прекрасная книга об Австралии. Но и тут меня терзают сомнения: что такое Австралия? Одни пишут о ней: самый большой остров, другие — самый маленький континент. Что выбрать?!
Декабрь 2005
Рождественское чтение{106}
В Рождество исполнился год, как цунами уничтожило побережья Шри-Ланки, Таиланда и Суматры. Я посмотрел жуткий репортаж, составленный из фрагментов любительской видеосъемки. Чудесное солнце, безоблачное небо; на берегу моря полным-полно людей разных рас; внезапно на горизонте появляется белая полоса, которая со скоростью истребителя приближается к берегу. Все с интересом смотрят, не догадываясь, что это смертоносная волна, вызванная подземным землетрясением… Когда она достигла берега, бежать было поздно.
Тогда же я перечитывал «Umschlagplatz»{107} Ярослава Марека Рымкевича[375], роман, который был у меня давно, но куда-то подевался, а в праздники неожиданно нашелся. Это история о более чем трехстах тысячах евреев, отправленных с варшавского Umschlagplatz в газовые камеры. Вся книга построена на тщательной, местами умозрительной, реконструкции последних минут жизни жертв, а также обстановки, в которой все это происходило. В Индонезии, Таиланде и на Цейлоне в одночасье погибли четверть миллиона человек вследствие спазма земной коры; природа показала, на что она способна. Убийство же евреев было делом рук человеческих, результатом замыслов немецкого государства.
В Германии сейчас отмечают шестидесятую годовщину насильственного переселения немцев. Меня самого изгнали из Львова, и я хорошо понимаю, что это значит. Но когда заводят разговор исключительно о немцах, решением союзников выдворенных из Чехословакии и Польши, у меня появляется мысль, что евреи, которых везли с варшавского Umschlagplatz на смерть, охотно бы согласились на переселение, лишь бы их не лишали жизни. Однако им такого шанса не дали; свидетелей этого злодеяния почти не осталось, зато слышен зычный голос президента Ирана, заявляющего, что Холокост — фикция, придуманная евреями и американцами.
Из искры этого конфликта вполне может вспыхнуть очередная мировая война. Беньямин Нетаньяху, соперник израильского премьера Шарона в борьбе за власть, заявил, что готов подвергнуть бомбардировке иранские ядерные центры; в ответ Иран срочно заказал в России ракеты ближнего и среднего радиуса действия. В «Нэшнл джиогрэфик» я нашел статистическую таблицу, где показано, сколько миллионов погибло за последние десятилетия. Невероятные цифры — никогда еще люди не убивали столько себе подобных. Когда-то я сказал одной журналистке из Берлина, что мы — раса хищников, а после думал, не преувеличил ли; сегодня я уверен, что нет.
Я читал инаугурационную речь президента Качинского[376] и сделал вывод, что она, собственно, совершенно пустая. Поскольку к тому времени премьеру удалось выбить для Польши в ЕС приличную сумму, я подумал, что если бы я писал текст для президента, то прежде всего сказал бы: десять процентов от брюссельских миллиардов следует отдать на развитие науки. Если кто-то настаивает на создании IV Речи Посполитой[377], то начинать нужно с науки, в самом широком ее понимании, ибо до сих пор лучший «человеческий материал» уплывает за границу. Это программа, естественно, не на один президентский срок, но надо же ее наконец создать!
Второй вопрос — кошмарное состояние нашей инфраструктуры, особенно коммуникационной. У нас должны быть автострады — по крайней мере такие же, как в Словакии, о Германии я и не говорю. Новый президент должен пообещать, что будет как можно меньше вмешиваться в экономику. Я не поборник теории «невидимой руки» рынка, однако это лучше, чем предвыборные обещания, которые потом не исполняются. Президент упомянул о разностороннем развитии нашей энергетики, но мне бы хотелось знать детали. К сожалению, наибольшая опасность, хоть и не военная, подстерегает нас на востоке, поскольку Путин решил укрепить свое положение, особенно после того, как ему удалось обратить Шредера в преданного и покорного слугу.
Вернусь к моим рождественским книгам: среди них оказался и третий том истории послевоенной польской философии, где мне как философу поют дифирамбы. Много там говорится о философе Нарцизе Лубницком, которого я с удовольствием читал после войны; это был крайне антимарксистский автор, из-за чего у него возникало много проблем. Аналитическая философия в Польше в 1950-е годы практически перестала существовать, поскольку марксизм задавил все течения, за исключением разве что тех, которых защищала Церковь.
Под елку мне положили три детектива, в которых действие происходит в старом Вроцлаве, то есть Бреслау. Меня поразила не столько хитроумность сюжета, сколько сам факт, что автор, Марек Краевский, родившийся в шестидесятые годы, сумел так глубоко погрузиться в материю прошлого. Он, как палеонтолог, реконструирующий скелеты древних животных по найденным при раскопках останкам, воссоздал совершенно чуждый нам пейзаж немецкого Вроцлава тридцатых годов.
После прочтения «Umschlagplatz» я вернулся к лесьмяновской[378] энциклопедии Рымкевича и вновь изумился, как мало мы знаем об этом великом поэте. Я сам — почитатель его творчества и согласен с Рымкевичем, что время над поэзией Лесьмяна не властно, хотя Заводзинский[379] втоптал ее в грязь, а поведение Тувима[380], который становился на колени и целовал Лесьмяну руки, казалось ему лицемерным.
Среди большого числа поздравительных писем я нашел одно из Щецина; автор писал, что ему очень приятно меня читать, спасибо, он желает мне всего самого и вообще, но ему бы хотелось, чтобы мои фельетоны были не такими мрачными. А я просто пишу о том, что вижу по телевизору, читаю в «Геральд трибьюн» и «Нью сайентист». Рад был бы написать: вот, появилась надежда, как говорят немцы — ein Silberstreifen am Horyzont{108}, — но ничего не приходит в голову.
