Иван Миронов - Родина имени Путина
— Тогда мне еще нужно пять тысяч, — резюмирует Сименов. — Секретаршам Бабакова дать, чтобы свалили на час.
Отлистав очередной транш, я перезваниваю генералу, кортеж которого почему-то не хотят пускать за шлагбаум Дома правительства. Раболепно извиняюсь и переадресовываю на десятый подъезд Госдумы — пропуск заказан. Встречаю лично снаружи. Вова картинно выходит изнутри. Но генерала в Думу не пускают по причине отсутствия паспорта. Да! Он летает на самолете без паспорта, самолет-то его. Конфуз генерала перед привратным прапорщиком ФСО, презрительно преградившим путь, грозным окриком прервал не растерявшийся Сименов: «Пройдемте в Националь!» Но, не сдержав волнений, Вова нежно приобнял генерала за талию. И вся моя жизнь вновь мгновением пронеслась у меня перед глазами. Но, как оказалось, преждевременно. Генерал взаимно улыбнулся Сименову, и они ласковой парой засеменили в сторону Тверской. Нам оставалось только ждать. Вова чесал генерала около часа, пока не иссякли красноречие и аппетит, бесцеремонно заглушаемый гастрономическими и коньячными изысками «Национала» за щедрый генеральский счет.
Через один час и семь минут отзвонил генерал. Наверное, последний раз он был так счастлив, когда от белой горячки застрелился его командир, чье место он незамедлительно занял: «Анатолий, спасибо вам огромное. Вы меня познакомили с таким человеком. милым. Нормальных-то людей, в натуре, нету. Одни пидоры. А здесь такой человек! Он мне сказал, что мое резюме рассматривается на самом верху.
Возможно, уже в этом месяце надо будет лететь на собеседование. Спасибо, Анатолий. Я улетел!».
Короче, генерал уже только за знакомство с Вовой должен мне много денег. Ну, а если Биронов подошьется, тогда будем дружно осваивать секретные бюджеты ФСБ.
Конец Тосиным мечтам положил звонок генеральского адъютанта спустя десять дней после нашего разговора.
— Что ж ты, Толик, фуфел нам такой толкаешь? Ты кого нам подсунул?
— Какой фуфел? — лепетал Анатолий, соображая, с какой стороны пришла беда. — Эта, эта же советник Суркова!
— Этот твой советник Суркова только что звонил моему шефу и за четыреста пятьдесят восемь долларов предлагал ему купить медаль «850_летие Москвы» с «листом от Лужкова»!
//__ * * * __//Шефом Тоси в ту пору был Дмитрий Барановский, снайпером отслуживший Афган в знаменитой «девятой» роте. Отечественный бизнес, куда он окунулся после демобилизации, Дмитрий Роальдович воспринимал как поле боя. Дела он вел успешно, жестко и агрессивно, вместе со славой олигарха заработав молву рейдера и солнцевского авторитета по кличке Дима Белый. На компромиссы Барановский шел редко, непреодолимые препятствия не обходил, а перешагивал. Он был въедлив и последователен, досконально изучая интересующую его тему, каковой в последнее время стала политика. С одной стороны, для Барановского она стала отдушиной-развлечением, с другой, перспективным орудием, направленным против жадности врагов и зависти правоохранительных органов. Для начала Дмитрий Роальдович создал правозащитное движение «Справедливость», которое начало информационную борьбу с коррупцией в правительстве Московской области. Митинги, пресс-конференции, сливы компромата и т. д. На воспитание к себе в помощники по политическим вопросам Барановский взял совсем еще юного Тосю, рассмотрев в нем редкое сочетание интеллекта и преданности, хотя и с легким гнильцом подхалимства. К Барановскому Тося испытывал сыновьи чувства. И вовсе не потому, что в двадцать лет зарабатывал тысячи долларов, имел личного водителя, почет и известность. И не потому, что Тося был обласкан доверием и дружбой шефа, и даже не из соображений глубокой благодарности к своему названному папе. Юноша восхищался Димой, старался ему подражать, под него мимикрировать.
Когда Тося показывал шефу фальшивые отчеты о затраченных средствах, ложь гнусно грызла его совесть, что для молодого человека было в диковинку.
Главным противником Барановского был российско-израильский миллиардер, по совместительству вице-премьер правительства Московской области Павел Кацыв. Когда жижа коррупционного компромата, на которую не скупился Дмитрий Роальдович, переполнила чашу терпения областного чиновника, Барановского закрыли в «Лефортово». Потеряв в застенках любимого шефа, Тося на нерве сначала похудел кило на три, но от обилия солодового успокоительного литров на пять подраспух. Ему уже прислали повестку к следователю, быть отпущенным домой от которого Тосик не планировал. Дружеские советы податься в бега и отсидеться пол года пока все успокоится, Тося презрительно отвергал: «Я пойду за шефом до конца! Я не могу струсить и убежать. Дима меня не поймет. Он ведь мне больше, чем отец!».
— Дурак, тебя посадят и будут плющить на показания как резинового зайца! А потом единоличный суд нарисует тебе лет восемь свежемордовского воздуха! — убеждали мы.
— Мне все равно. Меня хоть на ремни режь, все равно ничего не подпишу. Зато я буду с ним делить страдания!
— Где ты понабрался только этой декабристской пошлости? Потеряйся на время.
Забудут, потом вернешься.
Но Тося был непоколебим, что рождало в нас чувство гордости за героизм нашего товарища. Однако тучи над головой рассосались. В поисках гроша на французскую булку Тосик прибился к Андрею Николаевичу Биронову, шарлатанствующему политтехнологу, который после каждой своей избирательной кампании сразу менял телефон и место жительства. Андрей Николаевич призрел юношу в собственные денщики, называя его почему-то партнером. Однажды выслушав героически-пьяную исповедь Тоси про историю своего сиротства, Биронов решил спасти партнера от душевных страданий. Весь следующий день Андрей Николаевич наводил справки о судьбе Барановского. Не было предела радости Биронова, когда он узнал, что следствие зашло в тупик. Ни доказательств, ни показаний на Диму не было. Сфабрикованное дело имело все перспективы развалиться в суде, а Барановский набирал силы и готовился к новым баталиям. Андрей Николаевич ошарашил Тосю радостью, что любимый узник скоро должен освободиться.
— Короче, завтра пойдешь к Кацыву, — Биронов прервал Тосину эйфорию.
— Зачем? — недоуменно залупоглазил Коростченко.
— Ты дурак?! Совсем ничего не понимаешь? У Кацывы на Барановского ничего нет. А если Дима выйдет, то он со злости Пашу даже со дна Мертвого моря достанет. Теперь понял?
— Ну, да. Кацыве п..!
— А теперь прикинь, сколько денег он нам отвалит, чтобы ты загрузил Белого!
Восторженная молодость поломалась-поломалась, но все же отдалась в объятия
порочного опыта. Посредником в переговорах и получателем средств выступил Биронов. Тося дал показания и пошел под программу защиты свидетелей. Спустя два месяца, напротив клетки с Барановским Тося в элегантном костюме, не жалея эмоций, повествовал суду и зрителям о вымогательстве миллионов долларов у честных бизнесменов и чиновников своим отвергнутым папой.
— Я ж ему деньги даже на лечение триппера давал! — лишь единожды сорвался Барановский.
Тося смутился, покраснел, но продолжил.
Но пока что жарким июньским полднем Тося суетливо пил виски, очень переживая, что чуть-чуть не огорчил Дмитрия Роальдовича.
НОЧЬ ДУШНА
Небо без железа, колючки и проводов. Небо, подернутое бликами близкого заката, отливающее глубиной вечности и свободы. Черные, парящие над скромными облаками царапины-птицы тонут и вновь выныривают из небесной бездны. Бирюзовое счастье, упиваемое подслеповатым от двух лет «крытки» взглядом, наполняет душу преддверием в мгновение быть утраченным. Скоро вердикт, за которым, возможно, вновь начнутся камерная бесконечность коридоров, периметров и одиночества.
Лето утонуло в суде, где по понедельникам, средам и пятницам разворачивалось представление с элементами правосудия. Три дня в неделю нам скармливали ненависть, цинизм и подлость пополам с протухшей законностью под соусом беспристрастия. За шесть процессуальных часов ты, словно губка, наполняешься потом и желчью, отплевываясь ими, стоит лишь покинуть суд. Больше всех доставалось матушке, которая неотступно не пропускала ни одного заседания. Поэтому до дома мы старались ехать молча, освобождаясь от душевной дряни в стойком молчании.
С каждым днем исход суда заботил меня все меньше. Больше беспокоили постоянные отсрочки развязки. В будущее старался не заглядывать, пытаясь ускользать от выбора между страхом и обольщением. Заботило, пожалуй, только одно — как разбавить крепость компота, чашу с которым, возможно, придется глотать до дна. Благо, все рецепты впрок нарисовала мне тюрьма.
Кристине по весне исполнилось двадцать один. Она была немного похожа на куклу. Порой, казалось, что девушка специально эксплуатировала этот образ. Красивая, статная, с высокой грудью. Длинные белые волосы изящно сыпались на плечи. Губы, слегка припухшие, покрывали неуверенность улыбки фальшивой дерзостью. А играющий прищур слегка раскосого взгляда вдохновлял глубиной и прозрачностью. Единственное, что приглушало в ней женственность, — неестественный глянцевый лоск и нескромность нарядов. Но сей недостаток запросто списывался на возраст, в котором одни уже переигрывают роль девочек, а другие еще не справляются с образом женщины.
