Эксперт Эксперт - Эксперт № 01 (2013)
Одной из основных причин краха Пакистана стало не просто игнорирование, а стимулирование государством различных исламских радикальных группировок. Сначала власти пытались использовать их для дестабилизации оспариваемого у Индии штата Джамму и Кашмир, где пакистанские боевики регулярно устраивали теракты. Затем пакистанская разведка выращивала радикальных исламистов для поддержания антисоветского джихада в Афганистане. В итоге пакистанские власти сами создали на своей территории целую россыпь радикальных исламистских организаций, а впоследствии уже не могли их контролировать.
Сочетание весьма сложной социально-экономической ситуации в стране с отсутствием сильной центральной власти и наличием мощных и пассионарных исламистских группировок на местах привело к созданию в Пакистане параллельной структуры власти и даже к полной замене гражданского права шариатом в ряде областей страны. И через какое-то время местные исламисты решили, что гораздо легче и безопаснее устраивать джихад не за границей, а на родине. Причем объектами джихада стали как собственно взрастившие их центральные власти (исламисты обвиняли их в продажности и в союзе с врагами ислама — Соединенными Штатами), так и сограждане-мусульмане, прежде всего шииты, которые составляют до 20% населения страны.
По данным правозащитников, только в 2012 году в Пакистане 425 человек было убито по религиозным причинам, 320 из них — шииты. Для обеспечения безопасности шиитского населения руководство страны вынуждено идти на беспрецедентные меры. Например, чтобы предотвратить возможные нападения на шиитов во время их ежегодного оплакивания мученической смерти внука Пророка Хусейна, власти были вынуждены запретить в целом ряде районов использование мотоциклов (террористы любят начинять их бомбами), а также заглушить сигналы сотовой связи более чем в 50 городах страны. При этом в отношении радикальных исламистов никаких существенных мер не принимается, более того, власть периодически идет им на уступки, пытаясь взамен выторговать неприкосновенность и хоть какую-то стабильность. Так, в июле 2011 года пакистанский суд «за недостатком доказательств» отпустил основателя террористической организации «Лашкар э-Джангви» Малика Ишхака , ответственного за гибель десятков людей.
Неспособность властей навести в стране порядок, выстроить нормальную экономику и обуздать исламистов приводит и к усилению этнического сепаратизма. Пакистан — многонациональное государство, что отражено в его названии (это акроним, созданный по первым буквам имен основных районов — Пенджаба, афганских территорий, Кашмира, Синда, и «тан» — от Белуджистана). И сейчас от тотального развала его спасает лишь помощь Китая и Запада, не желающих, чтобы ядерное оружие страны во время смуты попало не в те руки.
Турецкий мираж
Турцию называют самым успешным на сегодня исламским государственным проектом. Динамично развивающаяся страна, внедряющая исламские нормы в повседневную жизнь и государственную политику, занявшая одно из лидирующих мест на Ближнем Востоке, Турция ставится в пример всем молодым арабским демократиям, ищущим свой путь развития и свой способ совместить демократическую систему и глубоко религиозное население. Недоброжелатели турецких лидеров называют их исламистами, повторяя приписываемую министру иностранных дел Ахмету Давутоглу фразу, что «демократия — это тот поезд, с которого мы сойдем, как только достигнем цели».
Однако в реальности Турция не совсем удачный пример исламистского государства. В первоисточнике эту фразу министра никто найти не может, а для нынешней правящей элиты ислам в большей степени не цель, а инструмент. «“Исламистская” политика Турции — это скорее пиар-проект, направленный на укрепление легитимности Эрдогана и Партии справедливости и развития внутри страны, на привлечение дополнительных избирателей в его лагерь, — говорит Ильшат Саетов. — Если говорить об исламизме как об использовании исламской риторики и доктрины в программах партии, в предвыборных лозунгах и выступлениях, то Эрдоган не исламист, а ПСР не исламистская партия. Да, большая часть ее высокопоставленных функционеров — выходцы из различных исламистских партий Неджметтина Эрбакана. Однако если сравнить то, что говорил Эрбакан, и то, что сейчас говорит Эрдоган, — это небо и земля. Эрбакан, например, предлагал порвать отношения с Западом, создать союз с исламскими странами, поддерживать братьев-тюрок. Эрдоган же дружит с Западом, стремится в Евросоюз — для настоящего исламиста это нонсенс. Он перешел на общедемократическую платформу и скорее является продолжателем Аднана Мендереса и Тургута Озала».
Так, «исламистом» премьера называют за внедрение ряда исламских норм в общественной жизни Турции, однако он лишь исправлял те перегибы, которые в ней были созданы Ататюрком. «Кемализм — лаицистская идеология — пытался превратить ислам в религию. Между тем при свободе совести в стране, где 99 процентов населения мусульмане, ислам обязательно выходит в публичное пространство», — говорит Ильшат Саетов. Классический пример — ситуация вокруг ношения хиджабов в Турции: если бы Эрдоган был исламистом, он бы обязал население носить хиджабы, а он поступил как либерал, лишь сняв запрет на их ношение.
Электорат Эрдогана состоит не из фанатичных мусульман, а из тех, для кого введение исламских норм видится скорее как демократизация жестко секулярной государственной системы и способ выбиться в люди. «Электорат ПСР — это крепкие сельские середняки, которые стремятся стать городской мелкой и средней буржуазией. И для них эти исламские структуры, джамааты и тарикаты, являются, по сути, социальными лифтами», — говорит Игорь Алексеев. Они обратились к ПСР не за исламом, а за стабильностью.
Реальной же продолжательницей дела Эрбакана, сторонницей введения исламских норм в стране можно назвать, например, турецкую партию «Саадет». «Недавно в Стамбуле появились их перетяжки с требованием сделать прелюбодеяние преступлением», — говорит Ильшат Саетов. На последних выборах она набрала чуть более 1% голосов, что демонстрирует колоссальное различие во взглядах на будущее страны между мусульманскими обществами Турции и, например, Египта (где подобные радикальные исламистские предложения салафитов дали им поддержку четверти электората).
Фото: РИА Новости
Аналогичный прагматизм Турция демонстрирует и во внешней политике. Поддержка «арабской весны» для нее не способ поддержать братьев по вере, а прежде всего инструмент для ликвидации традиционных лидеров арабского мира (диктаторов Египта, Ливии, Сирии) и расширения турецкой сферы влияния — так называемая политика неоосманизма. До «арабской весны» Турция проводила ее экономическими методами, а сейчас просто сменила тактику и взяла курс на поддержку новых исламских лидеров этих стран, для которых успешный турецкий государственный проект стал образцом для подражания. Именно поэтому некоторые турецкие политологи называют нынешний режим постисламизмом. С этой точки зрения исламизм сам по себе не является жизнеспособной идеологией и лишь используется исламистами для укрепления своих позиций. После прихода к власти они начинают заниматься реальной политикой.
Дети базара
Из этой тройки государств лишь Иран дает единственный реальный и успешный пример интеграции религии в государственную жизнь. При этом эта интеграция была, по сути, безальтернативной. Без наднациональной идеи исламской республики наличие в Иране целого ряда пассионарных этносов вкупе с отсутствием демографического доминирования титульной нации (персы в нем составляют лишь около 50% населения) давно бы разорвало это государство на части.
Попытки построить в Иране светское модернистское государство, конечно, были. Это, в частности, проект модернизации, начатый шахом Резой Пехлеви и продолженный его сыном Мохаммедом Резой Пехлеви (так называемая белая революция). Однако в итоге она провалилась по целому ряду причин. Прежде всего потому, что Мохаммед Реза Пехлеви проводил ее в отрыве от населения, без учета интересов старых классов — землевладельцев, торговцев и духовенства. «Огромные нефтяные доходы позволили шаху избежать необходимости налаживания диалога с обществом — он не изымал деньги из реальной экономики, а тратил на модернизацию те средства, которые получал от экспорта нефти», — говорит политолог-иранист, заместитель директора ереванского центра «Нораванк» Севак Саруханян . Нефтяные доходы позволяли шаху не только не проводить политическую модернизацию, но и, по сути, игнорировать все традиционные для Ирана социальные институты — в первую очередь духовенство, которое ни к шаху, ни к его политике особых симпатий не испытывало, поскольку, как говорит Игорь Алексеев, «черпая свою легитимность отчасти в доисламских персидских монархиях, Реза-шах и его сын проводили модернизацию без ислама и в какой-то степени за счет ислама».