Евгений Витковский - Против энтропии (Статьи о литературе)
Не берусь осуждать В.В.Рогова, утверждавшего в советском англоязычном издании Китса (М., 1966), что "творчество Китса всегда является выражением душевного здоровья", — ниже Рогов пишет даже: "Пользуясь чуждой Китсу лексикой, мы вправе сказать, что по его мнению поэт — разведчик человечества на путях постижения мира", — и первое утверждение, и второе адресовались, думается, исключительно советской цензуре шестидесятых годов, которую если чем и можно было бы прошибить, так только прямой ссылкой на Ленина, который где-нибудь похвалил бы Китса. Увы, не похвалил...
Факт печальный: лишь "Ода к осени", самая пасторальная из шести "великих од", до семидесятых годов охотно перепечатывалась советскими изданиями (благо имелись достойные переложения Маршака и Пастернака), остальные оды в печать все никак не шли. Георгий Иванов вспоминал в 1955 году в эмиграции, как Мандельштам однажды хотел напечатать "чьи-то" переводы од Китса. "Перевод оказался отчаянным", — пишет Г.Иванов. О многих переводах лирики Китса на русский язык и по сей день можно сказать почти то же, приходится выбирать лишь лучшее из наличного, а наличного — хотя диссертация Г. Г. Подольской "Джон Китс в России" (Астрахань, 1993) читается как детектив — все еще не так уж много. Может быть, Россия отметит достойным образом хотя бы трехсотлетие со дня рождения Китса? Дай Бог...
1 декабря 1818 года Том Китс, младший брат поэта, умер от чахотки, и там же, где он умер, в Хемпстеде, остался жить Джон Китс. В Рождество 1818 года произошло объяснение с Фанни Брон, — год спустя поэт обручился с ней, а когда зимой 1820 года у него открылось легочное кровотечение, предложил ей расторгнуть помолвку, — но Фанни Брон его жертвы не приняла. Год жизни Китса, проведенный до обручения с Фанни, был для него последним творческим, самым драгоценным для мировой поэзии, — напротив, в самый последний год жизни Китс писал разве что письма. Впрочем, в начале июля 1820 года вышла в свет последняя прижизненная книга Китса — "Ламия", "Изабелла", "Канун Святой Агнессы" и другие стихи". Книга представляла собою скорее плод творческих усилий друзей Китса, чем самого поэта, — завершалась она неоконченной, явно под влиянием Мильтона созданной поэмой "Гиперион", -менее тысячи строк, а поэт собирался написать вчетверо больше, иначе говоря, не меньше, чем было в предыдущем "Эндимионе". Издатели (видимо, Джон Тэйлор) приняли на себя ответственность за публикацию неоконченной поэмы, но тут же и открестились, мотивируя помещение поэмы чем-то вроде творческой неудачи, якобы побудившей автора отказаться от работы над продолжением поэмы. Китс перечеркнул в своем авторском экземпляре все строки "Предуведомления" и надписал: "ВсЕ — враньЕ, просто я в это время был болен". Увы, здоров Ките не был уже никогда.
Врачи советовали отправиться на лечение в Италию, и, не дожидаясь промозглой английской осени, 18 сентября 1820 года Китс в сопровождении друга-художника Джозефа Северна отплывает из Англии, в середине ноября они прибыли в Рим и поселились на Пьяцца ди Спанья. Болезнь, вопреки ожиданиям, резко обострилась — Ките больше не пишет даже писем, а 10 декабря начинается долгая и мучительная агония, завершившаяся 23 февраля 1821 года, — через три дня тело поэта было предано земле в Риме, на протестантском кладбище.
Восьмого июля 1822 года возле Вьяреджо утонул Шелли, единственный великий современник Китса, оценивший его талант по достоинству, уговоривший Байрона отозвать из печати грубые строки о Китсе; впрочем, и самому Байрону оставалось жить всего ничего: 19 апреля 1824 года в греческом городе Миссолонги смерть пришла и к нему. За три года вымерло все младшее поколение великих английских романтиков. Старшее поколение, "озерная школа", пережило их на много лет: Кольридж умер в 1834 году, Саути — в 1849 году, Вордсворд — в 1850 году, "ирландец" Томас Мур еще позже — в 1852 году. Вышло так, что истинная эпоха английского романтизма закончилась вместе с "младшими".
Исчез, оплаканный свободой, Оставя миру свой венец Шуми, взволнуйся непогодой: Он был, о море, твой певец. Так писал в 1824 году (видимо, время ссылки из Одессы в Михайловское) Пушкин о смерти Байрона. Ките на его книжной полке тоже стоял, но нет ни малейшего свидетельства — прочел ли.
Китса не прочел не только Пушкин. По пальцам можно сосчитать тех, кто оценил его гениальность в XIX веке, — от Шелли до Уайльда, да и XX век не расставил акцентов. Т.С.Элиоту взбрело в голову заявить, что велик был Ките не в стихах, а... в письмах, советское же литературоведение возводило поэтическую родословную к БЕрнсу, "поэту-пахарю" (естественная родословная для поэта, который сам был "сыном конюха"). "...Невиноватых нет — И нет виновных", — писал по другому поводу один из лучших поэтов русской эмиграции XX века С.К.Маковский. Тем не менее Джон Китс — по крайней мере, в восприятии потомков — "выиграл игру". На его стихи пишут музыку (от Бриттена до Хиндемита), его сюжеты служат иллюстраторам (не только графикам, — он вдохновлял и прерафаэлитов на станковые формы), его, наконец, читают. Более того, сама легенда о Джоне Китсе как о поэте, жизнью и творчеством достигшем абсолютного синтеза, как о поэте-абсолюте становится кочующим сюжетом мировой литературы, — как некогда мифы об Орфее и Арионе.
На полке у любого уважающего себя ценителя фантастической литературы, рядом с произведениями Эдгара По, стоит нынче трилогия Дэна Симмонса -"Гиперион", "Падение Гипериона", "Эндимион", — последний том вьшел в 1996 году, и, возможно, покуда эта книга Китса дойдет до прилавка, выйдет и четвертый том — "Восход Эндимиона". Сюжет книги очень сложен, но главное в нем то, что Джон Китс через много столетий после нашего времени... оживает Постороннему взгляду такой поворот может показаться несколько бредовым (а мнение Элиота о письмах Китса — не бред?), но в этих книгах есть и планета Китс, и города в ней носят имена героев Китса, а герой последней — Рауль Эндимион — отнюдь не персонаж Китса, он всего лишь носит фамилию, данную ему по названию родного города. Не такая уж фантастика — астероид "Китс" давно зарегистрирован в нашей родной Солнечной системе.
Так что на вопрос, заданный в эпиграфе к этому предисловию Печальным Королем Билли: "Но почему?" — есть совсем простой ответ.
Потому, что это правда.
"Вперед, носороги!"
(Катрель)
Носорогов было двое — дядя и племянник. Эдакая пара кастаньет, которые, как известно, изготавливаются из особо твердых, неподатливых пород дерева, таких, как палисандр или каштан. Оба упомянутых носорога пробовали воевать с Россией — один в 1812 году, другой в 1854 году. Один проиграл, другой тоже мало что выиграл. Но ведь так хотелось повоевать! Вот и звучат на протяжении всего XIX века бессмертные слова: "Вперед, носороги Великой Армии!..."
Именно эти слова произносит капитан Кастаньетт в парижском зоопарке: увидев настоящего носорога, он окрыляется новым способом спасения Франции. Когда, как и почему так вышло — читатель уже знает из прочитанной книги. О ее возниковении стоит сказать несколько слов.
Кто такой Катрель?
Это, конечно, псевдоним. Кто скрывался под ним?
В жизни писателя звали Эрнест-Луи-Виктор-Жюль Л'Эпинэ (1826-1893): на карточках каталогов отнюдь не всегда расшифровано его настоящее имя. Впрочем, тем же годом (1862), что и прославивший его имя "Капитан Кастаньетт", датирована написанная в соавторстве с Альфонсом Доде одноактная пьеса "Последний идол". В 1870 году вышел его небольшой роман "Шевалье Золотые-Дни", с предисловием Александра Дюма-сына, даже с виньетками того же Доре — увы, лишь с виньетками. Более поздние книги выходили одна за другой: автор был очень плодовит, писал водевили, книги для юношества, наконец, его поздние произведения иллюстрировал сам прославленный Альфонс де Невилль (1835-1885), иллюстратор Жюля Верна, но в этих книгах Катрель попытался быть до сентиментальности серьезен, — романтический Невилль его от забвения не спас, хотя в свое время именно Невилль создал классические иллюстрации к "80 тысяч километров под водой" и "Из пушки на Луну". Впрочем, Жюля Верна читали и без иллюстраций. Для того, чтобы книга обрела бессмертие, Катрелю требовалась беззаботная атмосфера Франции последнего десятилетия правления последнего французского императора, "племянника того самого дяди", Наполеона III, и... Гюстав Доре.
Но Доре быстро и всемирно прославился. Он иллюстрировал Сервантеса, Данте, Рабле, Кольриджа, Диккенса... словом, до Катреля ли ему было. Читателям оставалось удовольствоваться имеющимся, и в ХХ веке "Кастаньетт" допечатывался уже чуть ли не сотым изданием.
Катрель был бы полностью забыт, если бы не его "История неустрашимого капитана Кастаньетта" и не ее герой: тот, что родился в Париже ровнехонько для того, чтобы своим появлением на свет отметить первую годовщину со дня рождения будущего императора Наполеона I — бравый капитан наполеоновской армии Поль-Матюрен Кастаньетт, тот, который к пятнадцати годам успел трижды вывалиться из окна, дважды упасть в колодец и четыре раза — в реку. Потом он терял глаза, руки, ноги... Надо сказать, что частей тела он потерял столько, что и Мюнхгаузен бы засомневался: можно ли после такого выжить. Впрочем, дядя этого прославленного капитана обзавелся деревянной головой -и не иначе, как по совету возлюбленного племянника, после чего стал блондином, помолодел на тридцать лет, женился на юной красавице, да еще пережил своего племянника. Дядю якобы много раз видали возле парижского Дома инвалидов, куда в 1840 году был перенес прах Наполеона с острова Святой Елены: там он чуть дли не ежедневно ссорился на эспланаде со своими бывшими товарищами по оружию. Примечательный, однако, был дядя. Заметим, что книга вышла в 1862 году — знаменуя десятилетие французской Второй Империи, во главе которой стоял Наполеон III, славный племянник славного дяди -Наполеона I. С достопамятного для России 1812 года прошло ровно пятьдесят лет, и ветераны наполеоновских войн, хоть и состарились, но с годами все больше и больше помнили о своих подвигах в разных странах, о том, как император пожал им руку, о том, как им довелось грудью защитить императора — ну, и так далее.
