Павел Карабущенко - Элитология Платона
Своим согражданам Гераклит бросает жесткое обвинение в том, что они не терпят в своем городе «наилучших», т. е. мудрейших и достойнейших людей. «Эфесцы заслуживают того, чтобы их перевешали всех поголовно за то, что изгнали они Гермодора, мужа из них наилучшего, сказавши: «Среди нас никто да не будет наилучшим! А не то быть ему на чужбине и с другими!» [221]
В ряд многознающих, но не мудрых включен даже Пифагор, которого Гераклит, не стесняясь в выражениях, называет «мошенником», «предводителем мошенников», «изобретателем надувательства».[222] Возможно, главной причиной этих характеристик было мифологическое и мистическое обрамление пифагорейского учения. Гераклит, таким образом, отваживается выступить против распространенных в народе способов мысли, против обыденного понимания мудрости, а заодно и против высших авторитетов древнегреческой культуры.[223]
Мудрость по Гераклиту. Проблема истинного знания не сводится у Эфесца к вопросу о количестве накопленных знаний. Правда, для философского постижения истинной природы вещей необходимо обладание большими познаниями: «Ибо очень много должны знать мужи философы». Мудрость, как ее понимал Гераклит, не совпадает с многознанием, или эрудицией; он также возражает и против безотчетного следования традиции, против некритического заимствования чужих взглядов.
Все люди живут по единому «божественному закону». Этот правящий миром закон есть, по Гераклиту, «Слово» или «Логос», и люди имеют с ним постоянное общение. Однако, несмотря на это постоянное общение, люди в своем большинстве расходятся с «законом» или «разумам» («Логосом»). Это происходит от того, что «грубые души» имеют несовершенные органы восприятия. Он говорил, что внешние чувства не дают истинного знания только тем людям, у которых грубые души. Стало быть, дело не в самих внешних чувствах, а в том, каковы люди, обладающие этими чувствами. У кого души не грубы, у того и внешние чувства способны давать истинное знание.
Но чувства, по Гераклиту, не могут дать полного, окончательного знания о природе вещей. Такое знание дает нам только мышление. Однако мышление он представлял себе, по всей видимости, как познавательную деятельность, не отделенную от чувств, а завершающую деятельность внешних чувств, способную приводить людей (души которых не грубы) к истинному познанию: мышление есть величайшее превосходство, и мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и, прислушиваться к голосу природы, поступать согласно с ней.[224]
Мудрость, по Гераклиту, отвлекается и отвращается от всего, что не есть истина. Но хотя большинству людей недоступно истинное познание и хотя большинство не знает правящего миром Логоса, Гераклит вовсе не считает такое положение вещей неизбежным. В принципе, он полагает способность к истинному познанию общей для всех людей, а человеческий род — причастным к разуму. Но это все в перспективе. Мудрейшая и наилучшая душа («психея»), по Гераклиту, это та душа, природа которой характеризуется «сухим блеском». И наоборот, наихудшая душа у пьяниц: пьяный не замечает, кем он ведом и куда идет, так как его душа влажна, т. е. порочна…
в) Проблема сократовского «Даймониона».
«Подлинное сознание» Сократа лежит между двумя сознаниями его учеников: историческим сознанием Ксенофонта и философским сознанием Платона. Отделить его сознание от сознаний этих двух биографов, и мы получим то, что весьма приблизительно будет напоминать «подлинное сознание» самого Сократа. Однако именно это и вызывает у исследователей затруднение. Так К.Ясперс отмечал, что Платон «мыслит как бы в Сократе», и поэтому невозможно провести «объективную границу между мыслями Сократа и Платона».[225]
Уже друзьям и ученикам Сократа (469, Афины — 399, Афины до н. э.) было не совсем ясна сущность его «даймониона», не говоря уже о более поздних античных авторах — Цицероне, Плутархе, Апулее, высказывавшихся на этот счет. Об этой проблеме говорили и христианские писатели, причем для одних (Тертулиан, Лактанций), враждебно настроенных к языческому миру, сократовский демоний был существом сатаническим, а для других (Климент Александрийский, Августин), придерживавшихся в отношении античности умеренной и примирительной позиции, — своего рода ангелом-хранителем. Сообщение Ксенофонта дает некоторое основание для трактовки даймониона Сократа как голоса совести и разума, или здравого смысла. Сообщение же Платона, напротив, утверждает, что явление это более сложное и редкое, означающее некое обостренное предчувствие, некое «шестое чувство» или сильно развитый инстинкт, который каждый раз отвращал Сократа от всего того, что было для него вредным и неприемлемым.
«Даймонион» [226] Сократа основан на иррациональной вере в божество, на допущении тесной связи внутреннего «голоса» с вне и независимо существующим божеством. Поэтому, сократовский даймонион нечто большее, чем обычный голос совести. Это обстоятельство придает ему новую черту, новое измерение и заставляет предполагать, что даймонион — это своего рода полумифологическое олицетворение и полуметафорическое выражение всеобщего (истинного т объективного), содержащегося во внутреннем мире человека, в его разуме и душе. Поэтому, Сократ не только осознает присутствие в себе даймониона, но и живо его представляет, чувствует и переживает как некую высшую реальность, как божественное знание. То, что не удается Сократу выразить в словах и понятийных определениях, он улавливает как «божественный голос», звучащий в нем самом, исходящий из глубин его души, его разума и совести. «Божественное» в душе и есть, согласно Сократу, даймонион.
По мысли древнего философа, «божественное» в человеке отвлекает его от всего субъективного, произвольного и ложного, от всего эгоцентрического, преходящего и пошлого. Оно направляет на путь поиска всеобщего морального закона, сознательное и непринужденное подчинение которому является гарантией укрепления уз, связывающих человека с другими в личной и общественной жизни. Даймоний Сократа имел некий сугубо индивидуальный, личностный аспект; он был каким-то внутренним богом и гением самого философа, лишь для него существовавшим и лишь ему вещавшим божественным внутренним голосом. Негативное отношение Сократа к демократии объяснялось прежде всего, тем, что демосу философия чужда и даже враждебна. Даймоний, по утверждению Платона, — явление сугубо элитарного сознания. В массовом сознании даймонион просто невозможен. Таким образом, даймонион (как вдохновение, озарение, как особое духовное состояние) выступает здесь критерием элитарного сознания.
Основной принцип сократовской моральной философии, согласно которому добродетель — это знание, в сфере политико-правовой формулируется следующим образом: «Править должны знающие». Это требование резюмирует философские представления Сократа о разумных и справедливых началах государства и права и критически адресуется им ко всем формам политического устройства. «Цари и правители, — подчеркивает он, — не те, которые носят скипетры, не те, которые избраны известными вельможами, и не те, которые достигли власти посредством жребия или насилием, но те, которые умеют править».[227]
Эта сократовская версия «философа на троне» — неизбежное следствие того интеллектуального аристократизма в политической сфере, которым пронизана вся его моральная философия. Показательно, что политический идеал Сократа в равной мере критически возвышается над демократией, олигархией, тиранией, родовой аристократией и традиционной царской властью.
Сократ был убежденным патриотом афинского полиса, и его критика отрицательных сторон афинской демократии осталась в границах этой безусловной для него преданности родному полису. Восхваляя высокие нравственные качества афинян по сравнению с другими эллинами, он с гордостью за своих соотечественников говорил: «Ни у кого нет более замечательных и более многочисленных великих деяний предков, чем у афинян».[228] Но это «первенство в доблести» среди эллинов, как показали печальные для афинян итоги Пелопонесской войны между Афинами и Спартой, утеряно.
В основе постигших Афин неурядиц он видел, прежде всего, нравственную порчу своих сограждан, самоуверенность которых повлекла за собой небрежность, легкомыслие и непослушание в делах военных и полисных. Чтобы исправить это положение дел афинянам необходимо как можно чаще смотреть на историю своих великих предков или подражать тем, кто сегодня является доминантом общественной жизни.[229] Ценность человека элиты не в его силе и способности к насилию во имя власти, а в его разуме, в его понимании блага полиса и владения политической добродетелью. А это требует соответствующего (специального) воспитания и учения.
