Анатолий Левандовский - Первый среди Равных
И сейчас, тридцать лет спустя, создавая биографию Гракха Бабёфа, он не мог не написать об этом:
«Все честные люди признают глубокую мудрость, с какой французская нация направлялась тогда к государственному устройству, при котором она существовала бы в условиях равенства и мирно пользовалась бы свободной конституцией. Выше всякой похвалы благоразумие, с каким знаменитые законодатели, искусно использовав поражения и победы, сумели внушить огромному большинству нации самую возвышенную самоотверженность, презрение к богатству, к удовольствиям и к смерти и побудить его провозгласить, что все люди имеют равные права на произведения земли и промышленности.
Кто может стереть со страниц истории удивительную метаморфозу, в силу которой так много людей, ещё недавно так падких на наслаждения, алчных, легкомысленных и надменных, добровольно отказались от множества дорогостоящих удовольствий, стали наперебой слагать свои излишки на алтарь отечества, массами обрушивались на армии тиранов и за всё это требовали лишь хлеба, оружия и равенства?
Эти факты, засвидетельствованные бесчисленными воззваниями, донесениями и декретами, публичными постановлениями, летописями Франции, ещё не угасшим ужасом аристократических классов и нашими собственными воспоминаниями, сами по себе служат ответом на ложь, клевету и софизмы, при помощи которых старались очернить этот блистательный отрезок французской истории…»
…Перечитывая эти слова, Лоран снова и снова думал: как же так, как же могло получиться, что именно в эту блистательную эпоху первый апостол Равенства пострадал, и от кого же? От тех самых революционных властей, именем которых он боролся с неравенством и несправедливостью!
Воистину, извивы человеческих судеб неисповедимы…
…Лоран покинул Париж в январе 1794 года; а беда с Гракхом Бабёфом приключилась в середине ноября 1793 года.
85Бабёф продолжал бороться за хлеб. Его личный практический опыт — регулирование снабжения хлебом огромного города — позволял развивать и совершенствовать учение о равенстве, над которым он продолжал думать в самые тяжёлые периоды жизни. Однако отставка Гарена, поддерживавшего Бабёфа, не могла не сказаться на его положении среди коллег. Он перестал быть полномочным секретарём, и к концу осени его возможности для вмешательства в общественную жизнь столицы сильно уменьшились. В ноябре он подаёт заявление о переводе его в Центральную продовольственную комиссию. На новом месте он проработал всего неделю. 14 ноября — 24 брюмера по новому календарю — комиссия, «получив неблагоприятные сведения о названном Гракхе Бабёфе, постановила исключить его из числа служащих». В тот же день он был арестован и помещён в тюремную камеру при мэрии.
86Что же произошло?
Только то, что и должно было произойти, следуя логике событий.
Слишком наивным со стороны нового Гракха было надеяться, что беспощадные враги, все эти лонгеканы, прево и билькоки, забудут о его существовании и простят ему свои былые обиды. Пресловутое «дело о подлоге» давало в их руки крупный козырь. И если они прекратили следствие против всех «сообщников» Бабёфа, из этого вовсе не следовало, будто дело и вообще закрыто. Напротив, именно теперь вся сила и ярость мести неправедных судей могли сосредоточиться на нём одном. Переехав в Париж, он на какое-то время исчез из их поля зрения. Но, будучи продовольственным администратором и непрерывно нажимая на нерадивые власти департаментов и дистриктов Пикардии, он обнаружил себя, да ещё и многократно усилил их злобу. И вот теперь эти господа решили полностью свести с ним счёты и уничтожить его навсегда.
Ещё в конце августа уголовный трибунал департамента Соммы вынес приговор: Бабёф заочно присуждался к двадцати годам каторжной тюрьмы с предварительным выставлением у позорного столба… Теперь этот чудовищный приговор был доведён до сведения парижских властей, и непримиримый борец за справедливость снова очутился в тюрьме.
Его гонители требовали большего: чтобы он был выдан по месту осуждения, иначе говоря, отправлен в Мондидье, где с ним могли бы расправиться подобно тому, как жирондистские власти Лиона расправились с Шалье.
87Новый удар был для Бабёфа неожиданным. Но он ни минуты не верил, что честный и преданный республике патриот может незаслуженно пострадать при якобинском режиме. Нет, конечно, здесь какое-то недоразумение, правительственные комитеты узнают правду, и всё станет на свои места.
Однако действительность оказалась куда более суровой, чем думал Бабёф. И при якобинцах государственный аппарат сохранял многие черты, характерные для бюрократической машины старого порядка. Несмотря на то что у него нашлись надёжные поручители, в том числе Сильвен Марешаль, несмотря на то что к нему благоволили знавшие его по работе высшие чины парижской полиции, несмотря на то, наконец, что он быстро написал подробную объяснительную записку, никто из руководителей Революционного правительства и не подумал прийти к нему на помощь. Правда, его не отправили в Мондидье, а администраторы парижской полиции сочли возможным временно отпустить его на поруки. Но на свободе он не пробыл и месяца. Судебные власти департамента Соммы поспешили обжаловать эти действия, и по распоряжению министра юстиции 11 нивоза (31 декабря) Бабёф был вновь водворён в парижскую тюрьму Аббатства, на этот раз — без всякой надежды быстро выбраться оттуда.
Впрочем, надежды он не терял никогда.
Вот и сейчас он решает обратиться в высший орган революционного террора — в Комитет общей безопасности. Друзья на воле, лучше видящие, что происходит вокруг, удерживают его от этого шага, считая более разумным действовать по-прежнему через министерство юстиции. Только безумец мог решиться весной 1794 года апеллировать к Комитету общей безопасности.
88К этому времени положение Революционного правительства сильно осложнилось.
Концентрация власти помогла молодой якобинской республике выйти из состояния внешнеполитического и внутреннего кризиса, в котором она находилась летом и осенью 1793 года. Кольцо вражеского окружения было прорвано, интервенты отброшены от границ, роялистско-жирондистские мятежи подавлены. С помощью максимума и других принудительных мер кое-как удалось справиться и с экономическими трудностями: проблема голода наконец была снята.
Однако по мере ликвидации всех этих опасностей и затруднений возникали новые, столь же острые, в результате чего к весне 1794 года правительство Робеспьера оказалось перед лицом ещё более тяжелого кризиса.
Внутри Конвента и правительственных учреждений постепенно сложились две группировки, две фракции, справа и слева от центральной группы, руководимой Робеспьером.
Правые, или дантонисты, объединяли новую спекулятивную буржуазию, возникшую за годы революции и считавшую своим вождем Жоржа Дантона. Эти слои тяготились максимумом и революционным террором. Они требовали прекращения репрессий и полной свободы торговли.
Левые, или эбертисты, шедшие за журналистом Эбером и прокурором Коммуны Шометтом, представляли интересы широких плебейских слоёв города и деревни. Эбертисты в интересах бедноты требовали углубления революции, более последовательного нажима на собственников и усиления революционного террора.
Робеспьер и его единомышленники, понимая, что революция ещё не закончена, не желали следовать путём Дантона. Вместе с тем, боясь «анархии» и «крайностей», они не могли принять и программу эбертистов, в которых видели прямых наследников «бешеных». Сначала Робеспьер попытался примирить фракции, а затем, поняв невозможность этого, нанёс быстрые удары и левым, и правым, В вантозе-жерминале (март-апрель 1794 года) обе фракции были разгромлены, а их вожди отправлены в Революционный трибунал и на гильотину.
Однако победа робеспьеристов оказалась пирровой победой: нанеся жестокий удар левым, они оттолкнули от себя широкие массы санкюлотов, которые до сих пор были основной опорой Революционного правительства. Потеряв эту опору, правительство обрекло себя на политическую изоляцию. Стремясь выйти из образовавшегося порочного круга, оно не нашло ничего лучшего, как усилить террор. Вследствие этого сам террор начал утрачивать свой первоначальный революционный характер, превращаясь для Робеспьера в средство самозащиты, самосохранения и в конечном итоге толкая его к неизбежной гибели.
Бабёф не участвовал в трагедии вантоза-жерминаля: всё это время он находился в тюрьме, ведя неустанную борьбу за своё освобождение. Но, разумеется, происходившее на воле не могло не сказаться самым тяжёлым образом и на его судьбе.
891 жерминаля (21 марта) Бабёф был переведён в тюрьму Сен-Пелажи. С обычным оптимизмом он принял это за добрый знак, решив, что его ходатайства начали действовать. На самом же деле перевод был вызван весьма прозаической причиной — парижские тюрьмы были переполнены.
