Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг
Пятнадцатого мая 2011 года, как всегда в погожие выходные, мы отправились в мой дом в Лиль-Адане. Ему нравилось копаться в саду, в воскресенье ходить на рынок, а потом вместе со мной воздавать должное мясу, выбранному моим мясником Жан-Жаком: я его преданная покупательница уже много лет. Впрочем, он тоже неизменно мне благоволит.
В ту субботу мы улеглись незадолго до полуночи. Мобильный телефон всегда был у меня под рукой, как и у любой матери, которая беспокоится, когда ее дети отправляются куда-то развлекаться.
Прошел час, и я уже наконец начала дремать, как вдруг мой телефон завибрировал. Один из моих друзей, находившийся на фестивале в Каннах, куда и я должна была ехать на следующий день, чтобы сделать передачу, сообщил, что арестован Стросс-Кан. Потом пришла эсэмеска, затем еще одна. Я разбудила Франсуа и объяснила, что произошло.
— Спи, это все чепуха, — заявил он и повернулся ко мне спиной.
Он никогда не слушал грязных сплетен о сексуальных похождениях своего соперника. Кстати, это одно из его прекрасных качеств: он не интересуется слухами, особенно если их распространяют специально, чтобы кого-то очернить. Он снова погрузился в сон. А я не могла сомкнуть глаз. Залезла в интернет, нашла более или менее заслуживающие доверия ресурсы — сайты крупных американских газет.
И забыла о времени. Два часа ночи, потом три…
Я опять его разбудила.
— Послушай, случилось что-то серьезное, американская пресса пишет: Стросс-Кан арестован за изнасилование.
Он подскочил, потом прислонился к спинке кровати и схватил свой айфон. Ни единой насмешки над соперником. Франсуа уже обдумывал, что следует предпринять.
— Невеселая новость, это может подстегнуть Мартин Обри, она ведь тоже была его соперницей в лагере социалистов.
Наши телефоны раскалились: звонили люди из ближайшего окружения Франсуа и журналисты, ждавшие от него заявления. Мы почти всю ночь не сомкнули глаз. Каждый знал, какое безумие сейчас начнется в СМИ, как оно будет разрастаться, словно снежный ком, и тысячи журналистов, настоящих и фальшивых интервьюеров при поддержке сотен самоуверенных комментаторов станут расцвечивать подробностями эту историю. Неведомо откуда появились эксперты, часами показывали прямые репортажи: вереницы машин с затемненными стеклами, повторяющиеся двадцатисекундные сюжеты, — а тем временем взбесившаяся медиамашина штамповала и множила непроверенные слухи. Я и представить себе не могла, что вскоре сама окажусь в центре всего этого безумия.
Франсуа был совершенно выбит из колеи. Он уже составил план своей кампании против Стросс-Кана, теперь же следовало все выстраивать заново. Как он и опасался, раздались голоса, призывающие отменить праймериз и выдвинуть единого кандидата от Социалистической партии — Мартин Обри, первого секретаря.
Первым, кто рьяно бросился отстаивать эту идею, был некий выдвиженец из парижского пригорода. За несколько дней до этого он ужинал у нас вместе с женой. Он тогда заявил, что был бы за Стросс-Кана, но если тот баллотироваться не будет, он поддержит Франсуа, ни в коем случае не Мартин Обри.
В тот вечер он раскритиковал Обри, сказал, что «у нее нелады с психикой, она неуравновешенная» и осуждает его поведение в частной жизни. Кандидатуру Франсуа она воспринимала как второстепенную, но ее искренность мне нравилась. А он с ошеломляющим проворством переменил свою позицию. Не понимаю, как можно так легко предавать. Я написала ему все, что думаю. Однако это лишь слабый пример поведения человека в серпентарии, именуемом политикой.
Сеголен Руаяль тоже пошла на первичные выборы, и это осложнило ситуацию… Приближался конец 2011 года. До последней минуты Франсуа был уверен, что она отступится. Он ошибся. Пресса наслаждалась схваткой двух «бывших». Первичные выборы грозили перерасти в невероятный поединок, реванш за 2007 год, за неудачную кампанию и расставание.
Противостояние внезапно приняло новый оборот. Сеголен Руаяль была беспощадна и, выступая на телевидении, заявила: «Назовите мне хотя бы одно реальное достижение Франсуа Олланда за тридцать лет в политике». Она перегнула палку, и это развязало руки Франсуа. Он никогда не парирует удар, зная, что общественное мнение не одобряет лобовых атак. Да к тому же детям пришлось бы пережить неприятный момент. Когда они приходили пообедать или поужинать на улицу Коши, тема не обсуждалась. По крайней мере, в моем присутствии.
После первого тура на дистанции остались только Франсуа и Мартин Обри. Включив в машине радио, я услышала, что Франсуа заключил соглашение с Сеголен Руаяль. Она поддержит Франсуа во время кампании и будет агитировать своих сторонников голосовать за него. Я не поверила своим ушам и едва не врезалась в идущий впереди автомобиль. Мне Франсуа ничего не сказал.
Я поняла, что Франсуа не способен трезво оценить ситуацию, даже если она совсем простая. Мне известно, что именно попросила у него в обмен на содействие Сеголен Руаяль, в том числе и в денежном выражении. Уверена, что она не прогадала.
Я в Твиттере поздравила ее с «бескорыстным и честным союзом». Моя ирония была понятна только узкому кругу людей. Тогда я думала, что ради спокойствия должна безропотно принимать все уловки и недомолвки Франсуа, просто не обращать на них внимания. Сегодня я знаю цену лжи. И больше не стану терпеть.
И все же я внимательно наблюдала за избирательной кампанией Франсуа, как влюбленная женщина, которая, словно привязанная, следует за любимым мужчиной. Я была с ним в его мечте. Я с ним, но не он со мной. К началу осени 2011 года кампания по первичным выборам уже набрала обороты. Я ушла из своей политической программы и стала брать интервью у деятелей искусства — все на том же канале. Моя новая программа называлась «Путевые заметки». Я беседовала с певцами, художниками… Франсуа ни одного выпуска не видел. Когда я заговорила о передаче, он спросил:
— Что за «Путевые заметки»?
Я была потрясена: мужчина моей жизни даже не знает названия передачи, которую я веду! Ничто из того, что я делала, его не интересовало, ни моя работа на телевидении, ни тем более мои литературные хроники в «Пари-Матч». Он их не читал. Я не раз видела, как он пролистывает страницы, посвященные культуре, чтобы побыстрее добраться до раздела «Политика».
Когда я писала на политические темы, то занимала гораздо более важное место в его жизни. Франсуа не увлекался ничем, кроме политики. Ничем и никем. Литература его не интересовала, театр и музыка тоже. Пожалуй, разве только кино. Круг его друзей ограничивался выпуском Вольтера, однокурсниками по ЭНА. Они жили только политикой. И если ты не политический журналист — грош тебе цена. Когда мне задавали вопрос, не завидовали ли мне другие журналисты, я отвечала: наоборот, это я им завидовала. Франсуа со многими из них согласовывал свои действия, он тянулся к ним. Некоторые бывали у нас дома — приходили дать совет кандидату.
Несмотря ни на что, я продолжала его любить. Любила, и больше никто мне не был нужен. После заявления о выдвижении летний отпуск превратился в работу. Он не пожелал уезжать из Франции, рассчитывая продолжать кампанию и в эти дни. Он приехал к нам в Осгор, где я сняла дом на время каникул, чтобы отдохнуть с детьми. Когда мои сыновья отправились пожить к своему отцу, мы вдвоем вдоль и поперек объездили весь край басков, который я почти не знала.
Как-то мы наткнулись на маленькую таверну — я такие обожаю. Где бы мы ни останавливались, он находил повод рассказать о себе избирателям, очаровать их и склонить на свою сторону. Так мы и очутились на пастушьем празднике: четыре часа баскских песен при четырнадцати градусах тепла — и это в середине августа! Неплохой ход: сенатор от этих земель стал его сторонником. На счету был каждый голос, это я прекрасно понимала.
Франсуа потихоньку плел свои сети. Плел терпеливо. Мы вместе поехали на виллу «Латше», в тихое убежище Франсуа Миттерана. Его сын Жильбер принял нас, вдова Миттерана Даниэль тоже была там, уже совсем слабенькая, но счастливая в окружении своих внучек и правнуков. Она встретила нас радушно. Мы прежде никогда у них не бывали, ни он, ни я. Нас необычайно взволновала встреча с этим местом, простым фермерским домом, где Миттеран любил проводить время наедине со своими книгами.
Все осталось на месте. Даже его коллекция изданий карманного формата. Здесь он принимал нескольких глав государств. Жильбер постарался сохранить дом в его прежнем виде, даже пыль, — словно время остановилось. Ослы, как и прежде, носили все те же имена — Орешек и Каштан. Животные тоже смертны, поэтому пришлось взять других уже после кончины хозяина. А деревья здесь — те самые, с которыми разговаривал Миттеран. Они навсегда обосновались на этой земле, как Миттеран в истории. Я поняла, как мне повезло, что я очутилась здесь, что пережила такое удивительное приключение.
