Василий Белов - Когда воскреснет Россия?
— Нет, я сам. Он глядит мне в глаза. Закуривает и вдруг начинает объяснять что-то про свою национальность. «Я латыш. Католик». Мне становится стыдно. Какое мне дело, что он католик? Говорю:
— Вы запретили передачу на двадцать шестое. Но вы могли бы компенсировать мне позднее…
Говорю о компенсации эфирного времени, он же понял совсем в другом смысле. Улыбается:
— Мы сделаем вам компенсацию. Не моральную, а физическую.
— Вы решили меня купить. Во сколько же вы меня оценили?
Тут он теряет самоуверенность:
— Инициатива исходила не от меня!
…Я с помятым видом подался к метро ВДНХ.
Нет, господин Карякин, в Останкине свобода тоже не ночевала. Ей и вообще нет места не только в нашей столице, но и во всем демократическом мире. До глубины души возмутил указ Президента о разгоне Съезда. Вначале сообщения об осаде Дома Советов вызывали саркастическую улыбку. Потом вспомнилось: поднявши меч, от меча и погибнешь. Я не был слишком горячим поклонником Хасбулатова, который наверно раз семь (вместе с вами, мистер Карякин) спасал от полного краха своего невезучего Президента. Но Хасбулатов и особенно его заместитель Воронин, а также председатель Конституционного Суда Валерий Зорькин все же вызывали уважение своей принципиальностью и даже некоторой политической порядочностью.
Спустя десять дней, которые отнюдь не потрясли окружающий мир, позвонили из какой-то газеты «Путь». Я им продиктовал следующий текст:
«Из пушек по окнам парламента? Такого в мировой истории очень давно не было. А может, и вообще не было, я не очень большой знаток мировой истории. Знаю твердо одно, вернее, ощущаю всем своим существом, что последние московские события зловещи. Они зловещи и судьбоносны не только для нашей страны, но и для всего мира.
Незадолго до разгона Съезда и расстрела здания парламента я обращался ко многим западным корреспондентам, а также к Нобелевскому лауреату Солженицыну. Увы, попытки взывать к мировому общественному мнению не только безуспешны, но и очень наивны. По-видимому, все идет по какому-то четкому плану. Гражданская война в России стала фактом. Пусть не говорят мне о том, что она потушена! События в Москве стоят в одном логическом ряду с такими событиями, как война в Югославии и взрыв китайской ядерной бомбы, землетрясение в Индии и ракетная дуэль на Ближнем Востоке…
Если добавить сюда нравственную распущенность, всемирную компьютеризацию, введение общеевропейской валюты и так далее и так далее, то все это и сложится в большие и маленькие этапы одного большого ПУТИ ко всеобщей гибели. Я не говорю, что ПУТЬ этот один-разъединственный…»
Не знаю, напечатал ли «Путь» этот текст. Может, он закрыт. Так или иначе, демократы никогда не предложат стране никакого иного пути, кроме гайдаро-козыревского. «Этапы большого пути» продолжены и причем с большим успехом.
Вольтера, который, призывая «раздавить гадину» (религию), снабдил своей знаменитой фразой нынешнего демократа Юрия Черниченко, знает каждый даже недоучившийся отрок. А многие ли знают, что говорил о религии Паскаль? Любая деревенская библиотека попотчует вас и «Кандидом» и Черниченком, но только не «Мыслями» Паскаля.
Паскаль, между прочим, делил всех людей на три сорта: «одни, нашедши Бога, служат Ему; вторые старательно ищут, но еще не нашли; третьи, живут, не найдя и даже не ища Его». Далее великий француз говорит, что «первые разумны и счастливы, вторые разумны, но еще несчастны, третьи безумны и несчастны».
Все эти десять дней я бродил по Москве то в отчаянии, то с надеждой. Наверное, если бы упомянутая мысль Паскаля не вылетела у меня из головы, было бы легче разобраться, что происходит. Но среди участников кровавой трагедии я видел лишь циников и симплициусов… Одни лгут, другие верят. Те, кто не поддавался лжи, расстреляны. Все просто. Вальтер Роджерс, корреспондент СиЭнЭн, лгал на весь мир, когда говорил, что на улицах Москвы совсем нет противников Ельцина. Миллионы американских симплициусов поверили Роджерсу, а Саша Седельников, пытавшийся запечатлеть правду — расстрелян снайпером. Кстати, чьи снайперы сидели на крышах? Все радиостанции дружно лгали: на крышах сидят люди Руцкого и Хасбулатова. Тема снайперов придушена в средствах массовой информации. Власть над одним передатчиком достаточной мощности куда важней генеральской. Да и генерал, ну что генерал? Прошли для России времена Раевских и Скобелевых. Редкого генерала нынче невозможно споить, подкупить дачным коттеджем, либо так подженить, что он без обсуждения выполнит любую команду. С депутатами дела выглядят несколько лучше, но не намного. Все депутаты, у которых осталась совесть, стремились по утрам к Дому Советов. Тех, которые продались за два миллиона, было меньше, они по одному, закоулками убегали в другую сторону. Я видел, как москвичи тысячами, сменяя друг друга, митинговали перед балконом. Жгли по ночам костры. Читали, писали веселые, горькие, грозные, ехидные надписи на стенах. Лепили какие-то жалкие баррикады.
…В проходе у проволочного заграждения на моих глазах верзила в омоновской форме бьет дубинкой пожилую кричащую женщину. Подскакиваю к офицеру, пытаюсь что-то доказать. Он стоит как истукан. Толпа напирает. Со стороны набережной еще можно было проникнуть внутрь Дома Советов. Тропами, мимо громыхающей электростанции, пробираюсь к восьмому подъезду. Тревога и профессиональное (может быть, старинное журналистское) любопытство толкают меня по лестницам, ближе к хасбулатовскому кабинету. Везде полно иностранных и здешних корреспондентов. Всюду народ. Кто тут защитник, кто провокатор — не разберется и само ЦРУ…
В тот раз, когда я выкладывал на стол Руслана Имрановича значок депутата, пришлось ждать. Нынче без всякой задержки пропустили к нему. Бледный до желтизны. Курит трубку. Я съехидничал, напомнив ему о судьбе союзного Съезда, спросил, получил ли он мою телеграмму. В ней говорилось об информационном вакууме, о том, что на местах ничего не знают о московских событиях. Сказал, что Верховному Совету нужна своя мощная радиостанция, иначе их никто не поддержит. Он, видимо, думал иначе. Он остановил мою филиппику: «Да ведь давал же я распоряжение! снова не выполнили…» В его голосе звучало раздражение: ходят, мол, тут всякие, учат… Я пожелал ему удачи. При выходе лоб в лоб столкнулся с Руцким. Генерал выглядел бодро и озабоченно, даже несколько торжественно. По-видимому, оба с Хасбулатовым нисколько не сомневались в победе. Ведь Закон был на их стороне, Верховный Совет действовал. Они ждали скорой поддержки с мест.
Но Россия молчала.
Бурлила Москва, а страна не обращала на Москву никакого внимания. Народ в глубинке, чтобы спасти законную власть, не ударил палец о палец. Почему? Да потому, во-первых, что парламент не родное изобретение! Потому еще, что Руцкой совсем недавно стоял на танке вместе с Ельциным. А еще потому, что депутаты во главе с Хасбулатовым сами дали Ельцину власть, ничем не ограниченную, что русский народ вообще не доверяет Москве. А, может, потому молчала Россия, что не знала, что происходит и, завороженный пением попцовских сирен, народ наш дремал после долгой большевистской бессонницы? Одни «роялисты» шумно спорили за бутылками…
Пространство вокруг Дома Советов сжималось спиралью Бруно, и сердце тоже сжималось от самых гнусных предчувствий. Кольца стальной змеи, свернувшись вокруг собрания законодателей, не возмутили совесть демократических поборников правового государства. А что думала просвещенная Европа? Все еще казалось, что в мире есть честные люди, что вот-вот мы услышим их справедливый и гневный голос.
Вспомнился мне Фритц Пляйтген, работник одной крупной немецкой радиокомпании. Он дважды бывал у меня в деревне. Его передачи, насколько я знал, были объективны. Пляйтгена не оказалось в Москве. Другой немецкий телевизионщик взял с меня слово, что я никогда не буду использовать запись беседы.
(Ничего себе! Я-то думал, что западные корреспонденты давно ничего не боятся.) Спрашиваю:
— Согласны ли вы с тем, что указ Ельцина был антиконституционным?
— Да, — сказал немец.
— Скажите, а что бы сделал бундестаг, если бы господин Коль нарушил конституцию?
— Бундестаг обратился бы в Конституционный суд с запросом о соответствии канцлера занимаемой должности…
— Так же как у нас?
Мне объяснили, что было бы с Колем дальше, и я упрекнул западные средства информации в двойной морали. Немец слегка смутился и, чтобы выкрутиться, прочитал мне лекцию о Веймарской республике, о том, что Гитлер пришел к власти законным путем и прочее.
Другие мои попытки взывать к общественному мнению Запада были столь же наивны, как и бесплодны. Не помню, какого числа я долго и терпеливо торчал в приемной «Комсомольской правды». В надежде на срочную публикацию моего письма к Солженицыну два часа терпел хамовитую секретаршу. В кабинете редактора совещались. Наконец, отказали. Тогда я обратился к Александру Исаевичу через «Советскую Россию» (это было как раз перед ее закрытием). Не знаю, дошла ли публикация до А. И. Солженицына, но он не ответил на письмо ни тогда, ни позднее…
