Алексей Михеев - МакКультура
Из-за двери раздался пронзительный рев. Видимо, у доктора Джекилла пытались угнать машину прямо из кабинета.
«Пульпа, — продолжал читать я, — это рыхлая соединительная ткань, заполняющая…»
Дверь кабинета распахнулась, и двое санитаров вынесли в коридор джентльмена в сером.
С «Чтивом» Конвицкого ситуация обстоит несколько сложнее: какие-либо отчетливые свидетельства того, что роман допускает возможность разноуровневого прочтения, в тексте просматриваются слабо. Перед нами коктейль из разных популярных жанров (детективная завязка с трупом постепенно переходит в мелодраматическую историю, обильно сдобренную социальной сатирой), однако ни один жанр не выдержан последовательно. Более того, стиль повествования (исповедальная проза с развернутыми внутренними монологами рефлектирующего героя) отнюдь не соответствует стандартам масскульта. Похоже, что «рамку» здесь составляет сам заголовок, автор как бы сообщает нам: не воспринимайте того, что я тут написал, всерьез, это все понарошку, это всего лишь чтиво. Второй план здесь, тем не менее, обнаружить при желании можно хот бы в символике женских имен: вряд ли случайно загадочную женщину, труп которой находят в квартире главного героя, зовут Вера, а ее не менее загадочный двойник носит непривычное для польского языка имя Люба. Неожиданными оказываются при этом переклички «Чтива» с «Макулатурой»: Люба, говорящая, что она «носит в себе смерть», невольно ассоциируется с Леди Смерть у Буковски. Простое совпадение? Но похожи и концовки обоих романов: и тут, и там Смерть (в отличие от «бессмертной» сказки Горького) побеждает Любовь. Взгляните на обложку этого номера «ИЛ»: мистически-смертоносная Медуза в стиле кич работы Пьера и Жиля вполне могла бы появиться на переплете и у Конвицкого, и у Буковски.
Впрочем, переклички деталей, конечно же, навязаны соседством двух романов в одной журнальной книжке. А вот переклички названий, похоже, не случайны и свидетельствуют при всех индивидуальных различиях о сходстве авторского приема: спрятать под самоуничижительной обложкой несколько более качественную, чем заявлено, начинку.
Но чем все-таки объяснить подобный прием? Авторское ли здесь кокетство, или попытка адаптации к условиям рынка, или шаг навстречу читателю но не так называемому «массовому» (для которого и без того публикуется достаточно чтива), а, напротив, образованному и подготовленному (для которого стандартный масскульт в целом неудобоварим, а душа жаждет отдохновения)? Видимо, путь к утомленному сердцу такого читателя лежит не только через разум… (Вспоминается в этой связи высказывание по ТВ на презентации первого номера российского «Плейбоя» его главного редактора Артема Троицкого: «Мы надеемся, что среди читателей нашего журнала окажутся те, кто раньше был подписчиком „Нового мира“, „Знамени“, „Иностранной литературы“. Ведь эти люди здесь, ведь они никуда не делись…»)
Сквозь арбатскую толпу было не пробраться. Кришнаиты звенели колокольчиками, коммунисты махали знаменами, подростки ждали перемен. А я приближался к разгадке.
«Мягкая, бесформенная масса, — вспоминал я, — сочная и мучнистая…»
— Щелкнем фото? — услышал я заискивающий голос. Передо мной стоял Ленин с красным бантом на лацкане пальто. Пять баксов. — Со мной или с ними, — добавил он и кивнул в сторону подворотни. Там на фанерных ящиках разливали «Кремлевскую» Гитлер и Сталин.
— А со всеми сразу? — спросил я на ходу.
— Десять, уверенно ответил Ильич. — Оптовая скидка.
«Бесформенна и кашеобразная масса», — вертелось у меня в голове.
— А еще я портрет могу, — бросил мне вдогонку разочарованный Гитлер.
Но как же все-таки быть с простым, рядовым, неискушенным читателем? Если мы предлагаем такие правила художественной игры, при которых ему трудно разобраться, где низкопробное содержание, а где ироническая упаковка, то не примет ли он одно за другое и не возгордится ли, обнаружив, что те дешевые книжонки (и аляповатые картинки), которых он тайком стыдился, и есть, оказывается, настоящее искусство? Не исключено. Но если кич это эффект прежде всего восприятия, то ничего не поделаешь: авторские намерения прочитываются или не прочитываются в полной зависимости от того, кто читатель. Разница еще и в том, что «массовое» чтиво (кич) является серийной продукцией, а чтиво «интеллектуальное» продукция индивидуальная, штучная. Вот только как отличить одно от другого? Кто объяснит, что такое «хорошо», что «плохо», а что «хорошая» игра в «плохо»? Может быть, читателю нужно бросить спасательный круг с надписью «вкус»? И пусть себе ищет товарищей…
Раньше было проще: в сфере «высокого» искусства все раскладывала по полочкам нормативная критика, а в сфере масскульта двадцать килограммов «плохой» макулатуры менялись на томик «хорошей». Счет нынешней макулатуре идет уже на сотни тонн, голос критика превратился в комариный писк, а читатель остался один на один с «бурным потоком» ярких обложек на книжных развалах. Стандарт формата, стандарт переплета, стандарт названия, а разница между текстами как между чизбургером и биг-маком. И конвейер непрерывно работает: «биг-мак», «биг-мак», «биг-мак», «биг-мак», заваливая прилавки все новой и новой «биг-макулатурой»…
Но все-таки помните: если на обложке написано «Чтиво» — не верьте глазам своим. Может быть, это всего лишь мимикрия.
Наконец-то я увидел ее. Это была она, пульпа. Я не верил своим глазам.
Пульпа дышала, бурлила, переливалась всеми цветами радуги. Где-то в глубине слышался неясный гул.
Волнение постепенно усилилось, гул стал более явственным, поверхность напряженно завибрировала, затем набухла и внезапно взорвалась. Пульпа накрыла меня с головой и утащила в свои недра.
