Генри Торо - Жизнь вне условностей
Люди ринулись в Калифорнию и Австралию, как будто золото можно найти в этом направлении. Двигаться туда — значит идти в сторону, противоположную той, где оно находится. Они ищут его все дальше и дальше от настоящих залежей и более всего достойны жалости, когда считают себя счастливейшими из смертных. Да разве наша родная земля не золотоносна? Разве ручей с богатых золотом гор протекает не через нашу родную долину? Разве он не нес золотые песчинки в течение целых геологических эпох и не образовал для нас слитки? И все же, как это ни странно, если старатель незаметно удалится в окружающее нас одиночество в поисках подлинного золота, никто не пойдет за ним следом и не попытается оттеснить его. Он может застолбить и разрыть всю долину, обработанную и целинную ее части, и мирно прожить всю жизнь, поскольку никто не оспорит его прав. Никто не покусится на его лотки и лопатки. Он может не ограничиваться участком в двенадцать квадратных футов, как на Балларате, но волен рыть, где угодно, и промыть хоть весь мир в своем лотке.
Ховитт пишет о человеке, который на приисках в Бендиго в Австралии нашел самородок весом в двадцать восемь фунтов: «Он скоро начал пить, купил коня и скакал по округе во весь опор, а когда ему встречались люди, он обычно их спрашивал, знают ли они, кто он таков, и затем снисходительно сообщал, что он — „тот самый несчастный, которого угораздило найти самородок“. Кончилось тем, что он врезался на полном скаку в дерево и чуть не вышиб себе мозги». Думаю, опасность этого была невелика, поскольку мозги ему отшибло еще самородком. Ховитт добавляет: «Это совершенно пропащий человек». Однако он типичный представитель определенной категории людей. Все они ведут беспутную жизнь. Вот послушайте, как называются некоторые прииски, где они роют золото: «Ослиная низина», «Лощина бараньей головы», «Отмель убийцы» и т. д. Разве сами названия не звучат иронично? Пусть даже они увезут добытое лихим путем золото куда угодно, все равно они будут обретаться в «Ослиной квартире» или «Баре убийцы»[2].
Новейшим способом применить нашу энергию стал грабеж захоронений на Дарьенском перешейке — предприятие, находящееся еще в стадии младенчества, так как, по последним сообщениям, в законодательном собрании Новой Гранады прошло второе чтение законопроекта, регулирующего этот метод добычи. Корреспондент «Трибьюн» пишет: «В сухое время года, когда погода позволяет вести раскопки, несомненно, будут найдены другие guacas» (т. е. кладбища). К эмигрантам он обращает такие слова: «Не приезжайте сюда раньше декабря. Держите путь через перешеек, он лучше дороги через Бока дель Торо. Не обременяйте себя лишним багажом и не берите палатку; Здесь нужна лишь пара теплых одеял, кирка, лопата и хороший топор — вот почти все, что потребуется» (совет, похоже, взятый из путеводителя Беркера). Заканчивает он следующей фразой, набранной курсивом и заглавными буквами: «Если дела у вас идут хорошо, ОСТАВАЙТЕСЬ ДОМА», что можно перевести так: «Если вы неплохо зарабатываете ограблением кладбищ, оставайтесь дома».
Но зачем искать тему для проповеди в Калифорнии? Она ведь дитя Новой Англии, воспитанное в ее школе и взращенное в лоне ее церкви.
Удивительно, как мало среди проповедников моральных учителей. К помощи пророков прибегают, чтобы оправдать жизнь человеческую. Весьма почтенные мужи, illuminati[3] нашего века, между делом, вспоминая о чем-то своем, вздыхая и передергиваясь от отвращения, со снисходительной улыбкой советуют мне не относиться ко всему столь серьезно и примириться, что равносильно совету отхватить себе кусок побольше. Самое возвышенное, что мне говорили по этому поводу, был совет унизиться. Смысл его заключается в следующем: не стоит тратить времени на то, чтобы переделывать мир; не спрашивайте, как выпекается хлеб насущный, не то вас стошнит, и тому подобные вещи. Лучше уж сразу умереть, чем лишиться совести, добывая свой хлеб. Если в умном человеке не сидит простак — он один из ангелов ада. По мере того как мы стареем, мы живем грубее, делаем себе небольшие поблажки и в какой-то степени перестаем повиноваться своим лучшим инстинктам. Нужно быть щепетильными до крайности и не обращать внимания на насмешки больших горемык, чем мы сами.
Ни наша наука, ни даже философия не дают истинной и абсолютной картины мира. Дух фанатизма и ханжества топчет своим копытом небо. В этом легко убедиться, стоит лишь заговорить о том, есть ли жизнь на звездах. Зачем осквернять небо, как мы оскверняем землю? К нашему несчастью, установлено, что доктор Кейн был масоном и сэр Джон Франклин — тоже. Но еще хуже предположение, что в этом-то и кроется причина, почему первый из них отправился на поиски второго. В нашей стране нет ни одного популярного журнала, который бы осмелился поместить на своих страницах без комментариев какую-нибудь детскую мысль о важных предметах. Ее непременно отдадут на суд докторов богословия (а не сословия синиц, как сделал бы я).
Побывав на заупокойной службе по человечеству, перейдем к рассмотрению какого-нибудь явления природы. Для мира даже несмелая мысль похожа на могильщика.
Я, пожалуй, не знаю мыслящего человека, обладающего такими широкими взглядами и настолько свободного от предрассудков, чтобы в его обществе можно было думать вслух. Большинство людей, с которыми вы пытаетесь говорить, вскоре начинают спорить с вами относительно какого-нибудь установления, акционерами которого они, оказывается, являются. Они смотрят на мир со своей колокольни и не способны взглянуть на него широко. Эти люди постоянно воздвигают свою низенькую крышу с узким оконцем между вами и небом, когда хочется смотреть на небо без всяких преград. Прочь с дороги вместе с вашей паутиной! Вымойте окна! — говорю им я. Я слышал, что советы кураторов некоторых лицеев проголосовали за запрещение лекций о религии. Но как узнать, что для них религия и когда я приближаюсь к запретной теме, а когда удаляюсь от нее? Я затронул эту тему и постарался честно рассказать о моем религиозном опыте, но слушатели даже не поняли, о чем я говорил. Для них лекция была столь же безобидна, как мечты. Прочитай я им даже жизнеописание самых отъявленных мерзавцев в человеческой истории, они, вполне вероятно, решили бы, что я написал жития отцов церкви. Меня обыкновенно спрашивают, откуда я или куда еду. Но однажды я случайно услышал вопрос, гораздо более уместный, когда один из присутствующих в зале спросил другого: «Зачем он это говорит?» Эти слова заставили меня содрогнуться.
Я не могу сказать, не покривив душой, что лучшие люди, которых я знаю, исполнены безмятежности и спокойствия и заключают в себе целый мир. Больше всего их занимает соблюдение этикета, они обходительны и более других стремятся произвести впечатление, только и всего. Мы закладываем гранит в фундаменты наших домов и амбаров, строим заборы из камня, но сами не опираемся на гранит истины, этой глубинной и первозданной горной породы. Наши лежни прогнили. Из какого же материала сделан тот человек, который, по нашему мнению, живет не в согласии с самой совершенной и неуловимой истиной? Я часто виню моих хороших знакомых в безмерном легкомыслии, потому что, хотя мы и не говорим друг другу комплиментов, но и не даем уроков честности и искренности, как делают животные, твердости и надежности, как делают скалы. Но вина тут обычно обоюдная, ибо мы, как правило, не требуем друг от друга большего.
Вся эта шумиха вокруг Кошута[4], надуманная и столь характерна для нас, — еще одна разновидность политики или танцев. В его честь повсеместно произносились речи, причем каждый оратор выражал мысль — или отсутствие оной — толпы. Никто из них не основывался на истине. Связанные вместе, они, как водится, опирались друг на друга и все вместе — ни на что. Так индусы ставили мир на слона, слона на черепаху, черепаху на змею, а змею поставить было уже не на что. Единственный плод этой шумной кампании — новый фасон шляп (Kossuth hat).
Вот так пусты и бессмысленны бывают подчас наши разговоры: одна плоскость притягивает другую. Когда жизнь наша перестает быть уединенной и обращенной в думу, разговор вырождается в сплетни. Редко встречаем мы человека, который может сообщить нам новости, взятые не из газет или разговоров с соседом. Большей частью мы отличаемся от своих ближних только тем, что они читали газету или были в гостях, а мы нет. Чем беднее становится наша внутренняя жизнь, тем чаще и со все большим упорством мы ходим на почту. Можете быть уверены: тот бедняга, что уходит с наибольшим количеством писем, гордый своей обширной перепиской, все это время ни разу не написал самому себе.
Мне кажется, прочесть даже одну газету в неделю и то слишком много. Последнее время я это делаю, и у меня такое чувство, словно я живу в чужом краю. Солнце, облака в небе, снег и деревья не говорят мне так много, как раньше. Нельзя быть слугой двух господ. Целого дня сосредоточенного созерцания не хватит, чтобы понять и овладеть богатством дня.
