Юрий Сидоренко - Своевременные мысли о Российском парламенте
Впрочем, эти рассуждения относятся, скорее, к методологии его действий. Что касается целей, то они ясны и определенны. Когда речь идет, например, о российском референдуме, Бабурин мягко оспаривает идею его проведения с позиций, так сказать, юридических, возводя мелочи в абсолют.
Дело в том, что для вынесения вопроса на референдум достаточно одной трети депутатских голосов. Эти голоса были получены с большим избытком. Таким образом, вопрос был решен законодательно и бесповоротно. Однако наш герой пытался обыграть несоответствие текстов нескольких телеграмм, подтверждающих решение о референдуме. И поставил ото во главе своих сомнений, как бы опуская самое важное обстоятельство — то, что даже за исключением этих сомнительных телеграмм число голосов за референдум все равно превышало конституционную квоту. Кто отделит здесь методологию от цели? «В конце нельзя не впасть, как в ересь, в неслыханную простоту».
А по завершении референдума он высказывает свою благожелательную (никуда ведь не денешься) оценку, и на этой волне перевирает, как бы между прочим, цифру — уже не перетолковывает, а именно перевирает. Он не говорит, что свыше 50 % (52,56 %) россиян проголосовало за введение поста Президента в России. А заявляет — проголосовало 50 %. Разница, между тем, решающая, судьбоносная, ибо свыше 50 % — это волеизъявление народа, которое по закону и природе своей выше конституционного параграфа. И, значит, Конституцию следует менять не на основе голосования депутатов, а на основании всенародного решения. А если просто 50 %, то требуется решение об изменении статьи Конституции двумя третями голосов. Бабурин прекрасно понимает, что такая формула голосования обречена, ибо «Коммунисты России», дружно голосуя против, не дадут собрать нужных двух третей. Вот почему он так благожелателен и улыбчив.
На этой волне он периодически учиняет растерянность в зале. Цитируя тот или иной документ, что называется с листа, с очевидностью демонстрирует юридическую несостоятельность того или иного предложения. Но если проверить (а его нужно проверять всегда!), то оказывается, что он читает зачастую совсем не тот параграф, который относится к данному случаю. А когда ситуация документально проясняется, он задним числом оппонирует мягко: «Я так понимаю этот вопрос, а Вы бы могли возразить сразу». Но кто знает, что именно в очередной раз вытащит Бабурин из громадной кипы бумаг? Однако нет худа без добра. Если Бабурин опирается на какой-либо документ, проверь его, ежели приводит цифры — обязательно пересчитай.
Но не только фактами и цифрами манипулирует Бабурин. Иной раз он прибегает к аргументам. Излагает грамотно, красиво, языком квалифицированного юриста. Иной и заслушается:
«Есть речи — значенье темно и ничтожно,
Но им без волненья внимать невозможно».
В нашем парламенте его часто называют депутатом центра, интересы которого он и представляет и защищает. Любое решение, законопроект или закон он увязывает исключительно с этих позиций. Формирование собственного Российского телевидения, с его точки зрения, представляет собой не естественное разделение, а лишь прямой ущерб или даже разрушение телевидения Центрального. При этом мнение десятков миллионов российских телезрителей остается за кулисами его рассуждений. И там же, в темноте его кулис, остаются все другие животрепещущие проблемы.
Образование, интеллект, юридический опыт члена парламента в конечном итоге направлены на торможение любых новаций, связанных с утверждением суверенитета России. Он препятствует возникновению нового, законодательно опираясь на старое. По сути, он формирует конституционные и юридические тупики. И в случае соблюдения его демагогической логики непременно возникает движение по кругу. Это порочный круг, ибо такое движение бесконечно.
Бабурин состоит в группе «Россия». Ее политическое кредо, цели, характер голосования ее членов идентичны «Коммунистам России». Только манера, пожалуй, иная. Это псевдоинтеллигентский резерв грубой и настырной партократии. Они действуют против Ельцина, против правительства Силаева, потому что хотят видеть своих людей на этих постах. Они ищут изъяны в поведении противников, готовы разжечь из искры пламя. И, как правило, говорят ложь — и улыбаясь, и даже сквозь слезы.
Прокурор на скамье подсудимых
«Не надо организовывать судилище над Генеральным прокурором Советского Союза», — воскликнул начальник Политуправления генерал Тарасов. Генерал попал в самую точку. Случай в истории юриспруденции невероятный. Прокурор страны пришел на наш съезд как обвинитель, а ушел как обвиняемый.
Выполняя волю пославшего его, Николай Семенович Трубин, преодолевая депутатскую неприкосновенность, пытался заполучить согласие российского съезда на возбуждение уголовного дела против народного депутата Артема Тарасова за предполагаемое оскорбление чести и достоинства Президента страны. По словам прокурора, в процессе тщательного и объективного расследования дела появится возможность установить истину: представляет ли заявление Тарасова о возможной договоренности Горбачева с японцами продать им четыре Курильских острова ущерб духовному статусу Президента?
Этот простой, незамысловатый до недавнего времени вопрос в условиях разразившейся демократии превратился вдруг в некую двусмысленную и даже, увы, обоюдоострую проблему, ибо в зале находились люди, которые стали другими, — не такими, какими они были четыре, пять лет тому назад. Вопросы, которые они задавали прокурору, выражали бунт возмущения, а на языке юридическом смахивали на обвинительный вердикт, вынесенный не по отношению к Артему Тарасову, а в адрес самого прокурора.
Депутаты отметили, что речь идет о нарушении суверенитета России, поскольку Генеральный прокурор Союза явно оспаривает российское законодательство. Упомянули, что заявление прокурора — всего лишь слова, которые, выражаясь языком следователя, к делу не пришьешь.
Но прокурору нужно «шить дело» на Артема Тарасова. В связи с этим демократы выразили недоумение по поводу паралича прокурорской активности в отношении таких яростных и ярких фигур на правом фланге, как Петрушенко и Алкснис, которые публично не раз оскорбляли Президента.
Вспоминается знаменитый термин — социально-близкие; так называли в сталинских лагерях обыкновенных уголовников, как бы противопоставляя их врагам подлинным, т. е. политическим преступникам. Соответственно распределялось и отношение властей к этим двум категориям граждан, по линии пайка, например, содержания и вообще человеческой судьбы.
Как бы отталкиваясь от этих смутных времен, прокурору напомнили, что совсем недавно критика верховной власти производилась только на кухне, втихую. Отсюда возникает вопрос: не собираются ли снова загнать на кухню свободомыслящих депутатов? Выступающие еще пытались увязать предполагаемое оскорбление Президента с его предполагаемой сделкой в Японии. И на острие эмоционального накала припомнили вдруг оставшиеся безнаказанными огромного масштаба провокации и преступления, которые совершаются на глазах безучастного прокурора. И, конечно, вспомнили чемпиона клеветы среди газет — «Советскую Россию», каждую букву которой можно привлечь к уголовной ответственности, если учитывать такую «чепуху», как человеческое достоинство и честь.
Шум в зале стоял невообразимый. Председательствующий использовал все средства — от собственных голосовых связок до электрического звонка включительно. Но зал все равно реагировал на присутствие прокурора по-своему: волнением, шумом, язвительными вопросами, и, что самое ужасное, — смехом. Смех был ужасен потому, что звучал совершенно естественно, как на сатирическом представлении, уморительно, от души. «Ничего смешного не вижу», — тихо сказал прокурор и побледнел.
Вообще во всем этом странном происшествии главным действующим лицом оказалось лицо прокурора. Он произносил заученные фразы, пытался парировать вопросы, ссылаясь на законы и параграфы. А в глазах его были растерянность и неловкость. Это не был твердокаменный прокурор типа Вышинского. И год был не 37-й, и публика совсем иная, не испытывающая восторга от прокурорских речей. Лицо прокурора, его жесты, осанка не были горделивыми. Он казался ущербным, как если бы нанесли оскорбление его собственной чести и достоинству. И было такое интуитивное ощущение, что говорит он как бы против своей воли. Только по заданию.
Впрочем, это впечатление носило характер не только интуитивный: Депутат Домнина, юрист по образованию, напомнила прокурору, что еще с момента первого Съезда народных депутатов он умышленно уклоняется от разбирательства, связанного со скандальным оскорблением и клеветой в ее адрес. В момент баллотирования Домниной на пост заместителя Председателя Верховного Совета с провокационной целью был состряпан и распространен документ о ее якобы психической неполноценности («узнаем коней ретивых!») Эти «кони» хорошо постарались по месту жительства народного депутата в ходе избирательной борьбы. Ее травили, клеветали, сняли с работы, подвергли унизительному противоправному обследованию на предмет психической полноценности. И несмотря на то, что все перечисленные факты документально подтверждены, включая и официальное заключение о психическом здоровье народного депутата, вопреки всем существующим законам и собственной должности, прокурор Трубин, которому было поручено разобрать это дело, не счел возможным выполнить свой долг и дать правовую оценку неслыханному беззаконию. И неоднократные личные обращения Домниной, и многочисленные депутатские запросы, и персональный разговор с прокурором председателя Комиссии по этике — все это утонуло в бюрократической трясине прокурорских иносказаний и недомолвок.
