Итоги Итоги - Итоги № 30 (2012)
Однажды Евтух приводит ко мне итальянских коммунистов смотреть картины. Сначала, чувствую, — напряг, а затем выпили по второй, по третьей — и понеслось! Для отца моего, человека до мозга костей партийного, корявый какой-нибудь Клим Ворошилов был едва ли не как бог собственной персоной. А тут рядом члены ЦК. И не какие-нибудь надутые морды с портретов Политбюро ЦК КПСС в «Правде», а веселые, живые ребята. Хохочут, хлопают по плечу, держат себя как с равными. У Жени в этот день было много денег, и мы пошли вместе с итальянцами продолжать пить за здоровье гонораров в ресторан Дома литераторов. Возвращаюсь, а отец мне: «Догадайся, где я был!» Я сразу догадался.
Оказывается, едва мы за порог, а отцу звонок по телефону, откуда надо: «Николай Иванович, зайдите». В ГБ спрашивают: «Кто итальянцев привел?» Отец: «Евтушенко, известный поэт. Сказал, что это коммунисты, члены их ЦК… А что, выходит, они не члены?..» «Да нет, — говорят, — члены самые настоящие». «Тогда в чем дело? Чего вы мне голову дурите!» — вспылил отец. «Ай-яй-яй! Вы же, Николай Иванович, на номерном заводе работаете. У вас доступ к государственным секретам». А папе палец в рот не клади: «А вы зря хлеб, что ли, едите! Вам и следить...» Им и возразить нечего.
Когда Давид Сикейрос и Ренато Гуттузо ко мне в тушинскую деревню приехали, в гэбуху отца уже не вызывали. Историю же о том, что Сикейрос и Гуттузо якобы переписывали состав моих красок, показавшихся им магическими, Евтушенко придумал ради красного словца… Ничего такого не помню. Зато меня удивило, что оба они — и мексиканец, и итальянец — поносили почем зря Пабло Пикассо, говорили про картины старика как про полную дрянь.
— Сегодня вы один из самых котируемых художников на престижных мировых аукционах. А в Советском Союзе вам приходилось продавать работы за гроши и из-под полы. Наверняка ведь и обманывали?
— Самым первым жлобом «совка» был поэт-патриот Семен Кирсанов. Как-то мои картины отобрали на выставку молодых художников. На ней побывал Пабло Неруда, которому мои работы понравились. Услышав похвалу чилийца, Кирсанов поспешил купить у меня сразу две работы. Денег, правда, не отдал, обещал сделать это позже. Мой отец был вынужден ездить к Кирсанову несчетное количество раз, буквально выцарапывая из его карманов по трешке и пятерке. Замучил!.. А тут приезжает ко мне Лиля Брик, и отец в сердцах рассказывает ей, что Кирсанов у меня работы купил. Лиля аж брови вверх вскинула: «И деньги отдал?» — «Пока еще не все…» — «Надо же: Сема — и деньги отдает!»
Но были и люди, которые платили с ходу, играючи. Так, в пятьдесят седьмом году Георгий Костаки, которого привели ко мне, представив за глаза как грека-дурака, купил две картины. Одну — за месячную зарплату моего отца, другую — за заработок моей матери. Соответственно за 150 и за 100 рублей. Я, совсем еще мальчишка, был горд: казалось, что это немалые деньги. Одну картину Костаки, крупнейший коллекционер русского авангарда, как выяснилось потом, оставил себе. Другую — подарил канадскому послу. Несколько лет назад она была продана на аукционе за 279 тысяч долларов…
— И как вы оказались во Франции?
— Случайно. Хотел поехать в гости по приглашению. Мы пришли с Тоней в ОВИР к начальнику: «Можем в гости во Францию?» — «А почему нет?» До нас у него был Оскар Рабин, которого уже не первый месяц за границу выставляли. Спрашиваю: «А я картины могу с собой взять?» — «Берите и картины…» Чудеса да и только! «А на три месяца могу?» Он мне: «Вот Ахмадулина уехала в Америку на месяц. Вы же с Беллой дружите… Так ее уже год как в Советском Союзе нету. Уезжайте. Вы же у станка не стоите». Мы с Тоней, воодушевленные, собрали необходимые казенные бумажки. Являемся за паспортами. Входим, а он нам: «Да-а-а, ребятушки... Получилось несколько не так, как задумано». И показывает рукой на потолок: «Там сказали — если уезжаете насовсем, для вас зеленая улица. А если нет, то вы никогда в жизни уже никуда не поедете».
И тут меня заклинило. Я возьми да и скажи: «Еду. Только, — добавляю, — учтите. Я последнее копье на чемодан истратил. Если я приду к вам за паспортом, а вы мне его не дадите, я такой бедлам в «совке» устрою, что все иностранцы только о вас и вашей конторе будут по вражеским голосам тараторить». Он аж красным сделался. Отпустили и дочку, и тещу. Видимо, с самого верха поступила указивка любой ценой выгонять художников-авангардистов из страны.
— Вы знали французский?
— Куда там! В школе был отличником по всем предметам, кроме английского. Я знал наизусть всю грамматику. И ни одного слова! А сейчас английские слова, смысла которых я не понимаю, почему-то всплывают, причем вместо французских, которых я никогда и не знал. Ужас!.. А как жили? Парижский эмигрант Владимир Николаевич, сбежавший после войны с советского корабля, познакомился с моей тещей Лидией Федоровной в церкви. Слово за слово — и решили они организовать производство пирожков. Сперва сделали по десятку — с мясом, с капустой квашеной, со свежей… Разнесли их по русским ресторанам, которых тогда немало было в Париже, — и дело пошло. За квартиру я платил сразу за год, кроме меня в Париже ни одна живая душа так не делала. Как получу деньги за проданную картину, плачу за полгода прошедших — по долгам — и на полгода вперед. Французы балдели. То у меня нет ни копейки, то куча денег!.. Жили же мы в основном благодаря пельменям Лидии Федоровны, делала она их знатно. Возил я их и в ресторан «Русский павильон» к певице и актрисе Людмиле Лопато, и в «Распутин»… Привезу пельмени, а Елена Лаврентьевна Мартини, хозяйка кабаре «Распутин», меня угостит — и стопочку поднесет, и бутылочку красненького откроет. И я доволен.
— Раньше-то бывали за границей?
— Никогда. Да никогда и не попал бы. Для меня ходить по обкомам и райкомам за разрешением на выезд было делом непозволительным. Просить вообще я не умею. Ну что мне еще в жизни надо? Вот этот крестьянский дом в Шампани у меня есть, а зачем мне особняк? Как говорил Михаил Светлов о своей жене красавице-грузинке Родам: «Зачем бедному еврею такой дворец?» Не верь, не бойся, не проси. Не верь ни в какие возможные улучшения в твоей жизни. Пока ты жив, крайняк для тебя еще не наступил. Как у Михаила Зощенко один герой сказал: «Когда меня начнут зарывать в сырую землю, вот тогда я и буду огорчаться». Не бойся, даже если к тебе придет болезнь и когда смерть постучится. Всему свое время. Не проси — это самое трудное и ужасное. Ни при каких обстоятельствах. Можешь попросить у Бога только здоровья умирающему близкому человеку. Больше не имеешь права ничего просить.
— Кстати, как вы нашли квартиру в Париже?
— Из Вены мы должны были уехать в Израиль, но обосновались во Франции. А сняли квартиру на улице Сен-Мор потому, что в том простонародном уютном квартале уже остановился наш приятель художник Эдуард Зеленин, уехавший из СССР за полтора года до нас. Там, недалеко от площади Бастилии, вообще селилось немало бывших советских. Рядом с нами жил Петр Давидович, патриарх рода грузинских евреев. В Тбилиси он был известным цеховиком, кроме того, держал общак подпольной текстильной артели — поддерживал семьи товарищей по бизнесу, которые сидели в тюрьме. И сам ждал, что со дня на день его тоже могут повязать. Однажды их и предупредили, что за ними могут прийти. К побегу все было давно готово. Потом грузинская жена Антонина, которая не то что по-французски, но и по-русски через пень-колоду говорила, нам по-соседски рассказывала: «Бриллианты по особой технологии вложили в яйца. Сварили их вкрутую… Таможенник в купе заходит, а Петя сидит и ложечкой по яйцу стучит: «Тук-тук-тук!..» Много лет спустя я узнал, что Петр Давидович был пращуром одного из сегодняшних российских миллиардеров. Вот ведь как бывает!
— В Россию не тянет, Олег Николаевич?
— Свой долг я перед родиной выполнил. В лучшие отечественные музеи передал в дар мои картины… Художник всегда или странник, или отшельник. Я же вообще апатрид, у меня нет гражданства. Живу по нансеновскому паспорту, придуманному в 20-е годы Лигой Наций для русских беженцев. Францию люблю и низко ей кланяюсь, но на ее паспорт претендовать не собираюсь — с французами практически не общаюсь. Российский же паспорт мне никто не предлагал. Так что мои Морды прописались и матереют на чужбине.
Техника вызывали? / Спорт
Техника вызывали?
/ Спорт
Окажется ли итальянец Фабио Капелло пенсионером всероссийского значения
Назначение тренера — как ставка в букмекерской конторе. Выбор иногда бывает очевидным, а результат — противоположным. Фабио Капелло — иллюстрация к сказанному. Это тренер, которому для визитной карточки нужен кусок картона форматом А4, поскольку на стандартном все его заслуги в виде кубков, медалей и титулов не уместятся, даже будучи напечатаны самым мелким шрифтом. Все, к чему дон Фабио прикасается в футболе, превращается в золото. В каком-то смысле это новоявленный царь Мидас. Весь вопрос в том, утрачивается ли это чудесное свойство с годами или же в свои 68 лет Капелло все еще на коне.
