Газета День Литературы - Газета День Литературы # 63 (2001 12)
— Вот уже три недели, как восстановлен Советский Союз, куда вновь вошли все пятнадцать республик, соревнуясь в быстроте воссоединения, даже Болгария просится, а блок НАТО тем не менее все еще не ответил на ультиматум нашего горячо любимого генерального секретаря Путина — и теперь вопрос стоит ребром: или с завтрашнего дня начинаются бомбежки Берлина, Парижа, Лондона, Вены, или блок распускается, а военные преступники будут выданы Варшавскому трибуналу.
— А Америка куда смотрит? — озадаченно спросил Смыков.
— Америка, — словно отвечая на его вопрос, заметила дикторша (которая, надо сказать, десять лет назад ликующе приветствовала распад Союза), — уже возвратила Аляску нашей Родине и теперь просит гуманитарной помощи, поскольку все западные и восточные ее штаты погрузились на морское дно. Правда, связи с Вашингтоном пока нет: пуэрториканцы, захватив Белый дом, молчат.
Затем дикторша сказала, что сегодня, возможно, пойдет дождь, и исчезла с экрана. Солнце светило вовсю, и Смыков ей не поверил. "Какой дождь? — подумал он. — Ну чего она врет?" Было бы пасмурно, а пока ясно. Впрочем, ясности никакой в голове Смыкова не было. Раздался звонок в дверь, вошел его сосед Зубарин.
— Слушай, — сказал он. — Мы вчера с тобой сколько выпили?
— Смыков считать не стал, а задал свой вопрос:
— Ты мне лучше скажи, какая власть на дворе?
— Какая, — ответил Зубарин. — Я так думаю, что татаро-монгольская.
— Это как же понимать?
— А так. Выхожу я утром на улицу, несу бутылки в приемный пункт. А там сидит какой-то мурза с усиками. Тару взял. "А деньги?" — спрашиваю. "Кака деньга? — отвечает. — Иди-иди, дань принес, хорошо". Выхожу я из пункта, гляжу на вывеску. А там написано: "Прием дани у населения великому хану. Без выходных. Орда у нас теперь, Смыков, орда.
— Время вспять пошло, — убежденно сказал хозяин квартиры, а сам подумал: "Чудны дела Твои, Господи!"
— Причем заметь, — согласился Зубарин, — что нас-то и не спросили — хотим мы этого или нет?
— А когда-нибудь спрашивали? Но чего-то уж очень быстро нас вспять несет. Выходит, Куликовскую битву мы уже проморгали с этим пьянством?
Зубарин молча разлил по стаканам.
— Все мы проморгали, все, и без всякого пьянства, — сказал он. — Но что же дальше будет?
— А я знаю, — отозвался Смыков. — Погрязли в грехах, так теперь очищаться надо. Всем. И будет у нас, друг Зубарин, вот что. Дойдем до последней точки, и Русь опять Крещение примет от князя Владимира. Тогда и подниматься станем. Всем миром. Иначе нельзя.
Он хлопнул по радиоприемнику и тот заговорил:
— Срочное объявление. Автобусы к Днепру на крещение отходят каждые полчаса от автовокзала. Повторяю…
Смыков с Зубариным молча переглянулись и стали собираться.
ПОДВИГ ОБЩЕНИЯ (святочный рассказ)
Вот какую чудесную историю хочу поведать. Один мой сосед гонялся за другим соседом с топором. Ничего чудесного в том, конечно же, нет. Напротив: дело житейское. И не зарубить он его хотел вовсе, а побрить. Щетинистых не любил, как бояр Петр. Особенно когда выпьет чего покрепче спирта. А у того борода была по последней моде — недельной выделки. Тут надо сделать некоторое отступление. Сосед мой, бегающий с пьяным томагавком, — сильно падший по случаю реформ; а другой — с горелой травкой на личине — натура возвышенная, знает, с какого ножа есть щуку и какому карасю подпевать. Оба они хороши, но общего языка как-то не находили. Словно унесенные ветром в разные страны. А живут на одной лестничной клетке, где еще четыре квартиры. Первый сосед и прежде частенько выскакивал из своего короба и ломился во все двери подряд, требуя то соли, то спичек, то глотка воды. Вся эта роскошь ему была без надобности, просто очень хотелось побеседовать с живой душой, поскольку в его одиночестве болтать с зеркалом быстро утомляло. Топор он прихватывал на всякий случай, чтобы не обидели. Но никто запоров не отворял, всем его потуги были до желтизны, хотя чего дурака бояться? Дурак — он первый из чащи выведет. Раньше у него были жена и двустволка, но обе исчезли в туманном направлении: одна на рынке, другая тоже во время какого-то базара. Вот когда он с ружьем бегал — тогда сердце екало. Палить любил спьяну. Раз залепил дробью в потолок и прилег на свои носки отдохнуть, а супруга утром первой очнулась, глядит — весь пол в штукатурке, будто всю ночь снег шел. Так не разобравшись, побежала наверх к соседям, скандал устроила из-за их половецко-соловецких плясок. "Покоя от вас нет!" К слову, милиция его мало трогала, типаж он неинтересный, взять нечего, а камеры переполнены, в очередь записываются. Не житье — благодать со звоном, хоть вешайся вместо пальто на крючок.
Другой сосед был фотографом, и неплохим. Снимал для какого-то животноводческого журнала собачек и кошек, доводилось и чего покрупнее, с рогами, с ушами, с хоботом. Все бы ничего, но от постоянных контактов с парнокопытными он и к людям стал относиться по-свински, жалея на них даже свою фотопленку. Матери престарелой не помогал, жену с дитем бросил, голосовал только за власть, чтобы всем вокруг пусто стало. Не пил и не курил, а по ночам надевал генеральский мундир покойного батюшки и мечтал взять Берлин или какой другой шибко европейский город, дабы там губернаторствовать. В общем-то человек безобидный, хоть и зашторенный. Фотобарсук, одно слово. Короче, видеть они друг друга не могли, мои соседи, как два зеркала. Но терпели. До той поры, пока однажды не наступила Рождественская ночь…
Что же произошло? Первый сосед очнулся в своем коробе, поглядел на циферблат без стрелок и подумал: "Ага. Половина двенадцатого. Пора бороды брить". Второй сосед засиделся допоздна в ванной, где проявлял пленки. Зевать начал, вдруг смотрит: на одном из снимков, который он считал наиболее удачным, появляется вместо ожидаемого свиного рыла хмурая физиономия его недруга, да еще с топориком в ухе вроде серьги, да еще и подмигивающая! Померещилось… Вышел он в коридор, а тут как раз барабанный бой в дверь.
— Дай спички! Выпить нечего. Соль есть?
Набор просьб известный, ничего новенького. Но тут нечто свежее, должно быть, рекламы насмотрелся:
— Бороды брить будем? Это мы, парикмахеры, двое в одном флаконе.
И затем все громче и угрожающе:
— Открой! Ох, не доведись тебе испытать русский бунт, бессмысленный и беспощадный!..
Совсем из другой оперы, а может, из той. Но фотограф малость струхнул. Чего это там? А вдруг и впрямь понеслось? Но почему же его — первым? Даже без объявления по телевизору. Нет, ни за что не открою. Сосед между тем пристроился топором щели наводить. И тут… тут случилось нечто странное. Вроде бы колокольный звон раздался, а может быть, померещилось им обоим. Но Рождество есть Рождество, всякие чудеса бывают. Фотографа что-то по голове стукнуло посильнее топора. А тот, другой, трезветь начал. Дверь чуть ли не сама собой открылась.
— Заходите, — сказал фотограф. — Давненько мы с вами не общались. А общение с людьми есть наш христианский долг.
— Толково сказано, — отвечает притихший сосед. И топор у порога ставит. Потом изрекает, словно кто-то слова эти в его уста вкладывает:
— Господь хочет собрать нас воедино, лукавый же старается отделить нас друг от друга.
— Ах, как хорошо замечено! — говорит фотограф. — Сейчас чайку поставлю, — и тут же добавляет едва ли своими словами:
— Единство, исходящее от сердца одного к другому, направляется к единому центру — к Богу, ибо единение между людьми и есть жизнь, разделение же — смерть…
Чудная у них потекла беседа, необычная. Лица озарились, воспряли. Глаза добро излучают. Даже не подумаешь, что это те самые люди. Уже и не одинокие. Мыслящие. Проговорили так до утра, понимая друг друга. Да и расстались друзьями. Скажете, не бывает такого? Бывает. Рождество все-таки…
Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
Включив как-то в поисках вечернего выпуска новостей наугад телевизор, я наткнулся случайно на программу Виктора Ерофеева «Апокриф» (впрочем, она уже шла, так что в отношении названия я могу и ошибиться), в которой он беседовал с поэтом Юрием Кублановским о том, почему сегодня падает рейтинг толстых литературных журналов и можно ли их как-нибудь спасти от полного краха. Поудивлявшись самому факту того, что отплясывавший еще недавно джигу на могиле советской литературы Ерофеев сегодня вполне серьезно рассуждает, как вернуть писательскому слову былой авторитет, я обратил внимание на высказывание Юрия Кублановского о том, что литература сегодня во всем мире становится хуже и что с этим практически ничего невозможно поделать.
