Звери. История группы - Зверь Рома
Таганрог. Мы у одной девушки, Тани, дома тусим. Звонок – мама. Беру трубку, она говорит: «Лёша умер. Приезжай домой».
Приезжаю. Мама в слезах. «Вот, пришла телеграмма». Я не знаю, что делать. Попытался найти какие‐то темные вещи, ничего подходящего не было. Темно-серая рубаха с короткими рукавами, да темные брюки – это мне мама нацепила, я сам ничего не понимал… «Мама, я поехал». Она проводила меня, и я поехал с Таней в Мариуполь. Автобусы рейсовые уже не ходили. На автовокзале есть таксисты-частники, которые возят народ. До Мариуполя 120 километров. Мама дала мне телеграмму, сказала, что с ней нам будет легче пройти границу с Украиной, потому что по таким поводам пропускают быстрее. Таня буквально довезла меня до Мариуполя, потому что я ничего не понимал.
Лёха Макаров. Друг мой лучший. Повесился. Я не знаю почему. Я ехал в Мариуполь в полном оцепенении. Такого, чтобы ехать и мысленно прокручивать, как кинопленку, нашу с Лёхой жизнь, не было. Какие бы это были кинокадры? Что бы я мог вспоминать… Может, наш поход с классом? Мы поехали после девятого класса в поход. Тогда все расходились по училищам, а несколько самых «умных» продолжали доучиваться в школе. Софья Михайловна, наша классная руководительница и учительница французского языка, не желала больше с нами никуда ехать после предыдущего похода, где мы очень сильно напились. Она сказала: «Никогда больше в жизни!» И мы решили сами, как уже взрослые люди, самоорганизоваться и поехать.
Было лето. Мы собрались, взяли гитары, рюкзаки, надели пионерские галстуки. Тогда уже пионерию отменили, но мы по привычке повязали галстуки. И мы поехали в Великоанадольский лес, на электричке это минут тридцать от Мариуполя в сторону Донецка. Мариуполь ведь на море стоит. Были девочки из класса, подружки каких‐то знакомых парней. Мы набрали всего – тогда был модный спирт в литровых банках. Литровая закупоренная банка с железной крышкой. На банке была белая этикетка, на которой красными буквами, как на принтере, было напечатано: «Спирт питьевой. 96 %». Мы взяли шесть или семь таких банок, тушенку, картошку сырую. И поехали. Сели в электричку. Гитары, рюкзаки…
Приехали в лес, разбили палатки. Зашли достаточно глубоко, там такие узенькие тропиночки для егерей были. Пока разводили костер, развели и спирт. Выпили. Ну, девочки так, не очень пили. Постелили клеенку на землю, потом покрывало, застелили поляну. У кого чего было готово к употреблению – открыли. Потом начали готовить еду. Котелок, все дела. И поняли, что у нас очень мало воды и надо куда‐то идти за ней. Кто‐то сказал, что здесь неподалеку, если идти по тропинке вглубь леса, есть какая‐то база отдыха или пионерский лагерь.
Мы решили туда сходить. Нас набралось человек семь смельчаков, которые взяли фляги и пошли. Тогда не было больших пластиковых канистр, как для бензина. Мы взяли фляги, банку спирта, сигареты, водички и пошли. Мы с Лёхой были в этой группе и нашли лагерь. Приняли еще и стали уже совсем готовенькими. Выходим на поляну: там строения, корпуса и дискотека. Такая картина: пьяные подростки-девятиклассники выходят из леса и заруливают через забор на эту дискотеку. А там такой плац! Два двухэтажных кирпичных корпуса и еще маленькие подсобные постройки. Жалкие четыре лампочки горят. И дети маленькие, класс шестой. Ну, девочки‐то, конечно, выглядели круче, чем мальчики. И мы так аккуратно, чтобы никто нас не попалил, сели на лавочку с краешку.
Сидим. На нас камуфляжные фуфайки и галстуки висят на каждом. Сидим на лавочке, пытаемся вырубить воды. А никто не хочет, потому что всем интересна дискотека. И вот у одного чувака из наших вываливается банка спирта, которая закрыта уже капроновой крышкой (железную сорвали, закрыли капроновой). Стук о землю, все поворачиваются, смотрят вниз, а она не разбивается, а просто катится к танцующим детям. А мы провожаем ее взглядом. Видим, как люди по сторонам тоже смотрят на эту банку, и понимаем: надо срочно валить. Мы хватаем эту банку и дергаем к чертовой матери. Обосрались, что сейчас взрослые придут, нас поймают, еще в милицию, не дай бог, сдадут. Тем временем стемнело, это жесткач был – заходишь в лес, а там еще темнее. Узкая тропинка, мы идем и не видим НИЧЕГО.
Мы понимаем, что сейчас заблудимся. Что делать? Надо стоять, ждать рассвета. Не, никакого рассвета! Нас ждут ребята! Телефонов еще нет. И тут у Лёхи появляется мысль сделать факелы. Мы снимаем носки, находим палки и зажигалки, натягиваем носки на палки, обливаем спиртом и поджигаем. Видим дорожку и бежим. Бежим, пока горит свет. Факелы догорают, мы останавливаемся, снимаем носки, поджигаем, бежим дальше. Закончились носки, мы поняли, что нужно майки жечь, фуфайку потрошить ватную. В итоге мы намотали на палки то, что никто не пожалел. И побежали.
Потом все потухло. У нас кончился спирт, и мы понимаем – все, пиздарики! Мы начинаем в лесу орать во всю мощь, рычать. И вдруг где‐то вдалеке слышим крики, смотрим по сторонам. Тут кто‐то из наших кричит: «Я вижу огонь!» Реально. Мы смотрим, а там действительно огонь, светлое пятнышко колышется. Мы от радости ломанулись туда – а темно, ничего не видно. Мы через сучья, падаем, смеемся, бежим дальше. А еще страшно сзади кому‐то остаться, потому что сзади – лес. И мы напролом, наперегонки несемся к этому огоньку. Добегаем, а там нас встречают девочки, ребята, которые остались.
Это была встреча на Эльбе! Мы обнимались, целовались, танцевали, пили этот спирт, радовались, что нашлись. А мы с Лёхой, как грамотные люди, понимали, что все запасы сожрут без нас, и под каким‐то деревом, недалеко от наших палаток, заныкали банку тушенки, хлеб и рыбную консерву. И вот мы наутро с Лёхой встали, думаем – пора заначку доставать. Подходим к дереву, там все вытоптано, и видим одну ямку. Наш продукт раскурочен! Видать, кто‐то из ребят видел, как мы это закапывали. Мы долго ругались и пытались выяснить, кто нашу заначку раскрошил. Но в любом случае мы ехали только на одну ночь, поэтому уже собрались и пошли на станцию. Она была разбитая, старая, без потолка. Ни кассиров, ничего. Зато колодец был – мы налили воды, кто‐то достал банку тушенки, сожрали. Там еще у станции росла вишня дикая, все начали обдирать эту дикую вишню…
Вот что‐то такое я мог про Лёху вспомнить. Но не вспоминал. Я был в прострации, даже на границе ничего не мог сказать. Таня за меня все показывала, что было нужно. Я не верил. Я понимал, что это не шутка, так не шутят. Но я не мог понять. С чего?
Мы приехали в Мариуполь. Подхожу к дому, калитке… А поселок Горький небольшой. Там все друг друга знают. Меня увидели, предупредили Лёхину маму. И буквально метров за пятнадцать выходит тетя Фая. Идет ко мне… Я смотрю на нее и думаю, что сейчас она мне что‐то скажет хорошее, типа: «Мало ли у него была причина так сказать. Просто чтобы тебя отпустили к нему…» Мысли такие были. Я сам не верил в это, но… Она идет, а я смотрю на нее и думаю: вот сейчас она должна мне что‐то сказать. А она подошла, ничего не сказала, только обняла меня, повисла и стала плакать. И вот тогда я понял: все, пиздец. Я ее схватил, довел до дома. Там были друзья, много знакомых. Лёхина жена Юля, соседи. И все на меня как‐то так смотрели… Они знали, что я его лучший друг. Они знали, что мы с Лёхой все время были: я к нему, он ко мне. Мы друг для друга были семьями, даже заменяли подчас матерей друг другу. Самые что ни на есть лучшие друзья.
Мы зашли во двор. Меня Юля, его жена, обняла, типа заходи. И мы заходим в дом. Проходим в комнату. Она меня подводит… и я вижу гроб. В нем Лёха. И я – все, окончательно поверил. Я увидел шов после вскрытия. Там, где ямочка между ключицами… и я вижу – там зашито. Подошли все женщины: Юля, мама Лёхи, соседки, Таня. Плачут, что‐то говорят мне, а я ничего не слышу. Я посмотрел на это и вышел во двор. Сел на ступеньки. Сижу. Подошел Лёха Белый, сосед его, тоже кличка была Белый. Еще один пацан знакомый. И вот они начали рассказывать – пацаны же проще гораздо, даже в таких ситуациях. Женщины плачут сразу…
