Ив Аман - Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»
В конце концов, после долгих колебаний, власть решила позволить торжественное празднование тысячелетия Крещения Руси и сама присоединилась к торжеству. Этому предшествовали два события, послужившие сигналом. В канун Пасхи, 8 апреля 1988 года, газета «Известия» напечатала интервью с Патриархом Пименом, а 29 апреля Горбачев принял в Кремле Патриарха и вместе с ним высших представителей церковной иерархии.
Для отца Александра эти изменения означали свет в конце туннеля. Уже в 1987 году в «Богословских Трудах», издаваемых патриархией, — разумеется, весьма малым тиражом, лишь для узкого круга специалистов, — была опубликована его статья о библейской науке в Русской Православной Церкви[234]. А ведь с 1966 года в стране не было напечатано ни одной его строчки! По случаю тысячелетия Крещения Руси он был удостоен церковной награды. А затем, впервые в жизни, ему разрешили поехать за границу, в Польшу, по приглашению православных друзей, которые надеялись, что отец пробудет месяц и они смогут показать ему страну. Но он торопился. Его интересовало, как работают здесь воскресные школы, издательства, центры для духовных занятий. Он много раз повторял, что времени не хватает, что в России очень много дел, и через неделю возвратился в Москву[235].
Свою первую публичную лекцию он прочитал в Доме культуры Московского института стали и сплавов 11 мая 1988 года. Тема была — тысячелетие Крещения Руси. После лекции он ответил на множество вопросов о ходе торжеств, о канонизации святых, приуроченной к этому событию, об устройстве Православной Церкви, о ее месте в обществе, об отношениях между наукой и религией и т. д. Неслыханное дело! Священник обращается к залу, полному студентов и преподавателей, в государственном учреждении! Бесспорно, ничего подобного не было с двадцатых годов, когда устраивались публичные диспуты между верующими и атеистами.
Известно об устных состязаниях между блестящим вождем обновленцев А. Введенским и наркомом просвещения А. Луначарским. Но потом такие диспуты уже никогда не проводились.
Торжества по случаю тысячелетия Крещения Руси начались в Москве 5 июня. Празднование проходило повсеместно, оно носило официальный характер и довольно широко освещалось в средствах массовой информации. Все это воспринималось как реабилитация Церкви, которая могла теперь заявить о себе публично и выйти из «подполья», куда ее десятилетиями загоняли. У людей появилось чувство, что отныне государство не будет уже препятствовать проявлению религиозных чувств. В это лето многие крестились, — хотя многие, наверное, пришли в Церковь не вследствие подлинного обращения, но потому, что хотели вернуться к традициям предков. Газеты стали публиковать статьи, авторы которых пытались объективно рассказать о религиозной жизни. Все чаще на экранах телевизоров можно было увидеть храмы и фрагменты богослужения. Вскоре духовенство стали приглашать для участия в передачах, особенно если в них говорилось о «духовности»: слово таинственное, но теперь оно постоянно появлялось в прессе.
Законодательство, однако, оставалось неизменным. Местные власти, как правило, по–прежнему были настроены к религии враждебно. Правда, центральная власть сделала недвусмысленный жест, но кто знает, не было ли это временным отступлением под давлением обстоятельств? Будущее выглядело туманным.
Летом один из друзей спросил отца Александра, что он думает о перестройке. Тот ответил, что оценивает ее весьма положительно, так как, пока охотники стреляют друг в друга, зайчик может попрыгать на свободе[236]. Тогда же о. Александр одним из первых поставил вопрос о том, чтобы в России были изданы произведения Солженицына и чтобы писателю возвратили гражданство, которого его лишили, когда изгнали из страны[237]. Тем не менее пришлось ждать еще целый год, прежде чем в журнале «Новый мир» смогли начать печатать по частям «Архипелаг ГУЛАГ».
Осенью в одном из клубов Москвы, на Красной Пресне, отец Александр начал читать цикл лекций на тему «Христианство, история, культура». А 19 октября произошло событие, дотоле неслыханное: его пригласили в столичную школу для беседы со школьниками. Даже «Известия» сообщили об этом[238]. Отныне он все чаще и чаще выступал публично. За два года он прочитал примерно двести лекций, многие из которых были объединены в циклы, посвященные Библии, истории Церкви, мировым религиям в жизни человечества, русским религиозным мыслителям, комментариям к Символу Веры.
Выступал он обычно в черной рясе с наперсным крестом на груди. Жизненные испытания густо посеребрили его волосы и аккуратно подстриженную бороду, но лицо, мудрое, прекрасное, отмеченное печатью нежности, оставалось по–прежнему молодым. В его черных сверкающих глазах читались одновременно доброта и ум. Говорил он мягким голосом (у него был низкий баритон), без каких‑либо записок или бумажек. Обыкновенно он ходил по сцене или по небольшому залу с микрофоном в руке. Лицо его, на удивление выразительное, бывало порою серьезным, порою — озаренным улыбкой, но всегда разной — то нежной, то шутливой, то обаятельной. Рассказывая что‑то слушателям, он словно вел с ними диалог: таким всегда был его тон.
После лекции отец Александр обычно отвечал на вопросы слушателей. Как правило, их писали на бумажках и передавали по рядам, а он одну за другой разворачивал. Даже когда времени оставалось совсем мало, он обстоятельно отвечал на самые трудные вопросы.
Когда ему задавали личный вопрос, он умел найти особый личный ответ. Вот что рассказывает об этом журналистка, которая присутствовала на одной из встреч с о. Александром в пригородном клубе. В тот вечер слушатели сами задавали вопросы, выходя один за другим на сцену. Худенькая женщина стала рассказывать ему о бедах, которые ей довелось испытать. «Отец Александр начинает отвечать ей, и я не слышу ни одного его слова. Он говорит только той худенькой женщине, ей одной. Каким чудом, какой акустической загадкой объяснить: то, что произносит священник, понимает только один человек. Тот, к которому обращена его речь»[239].
Конечно же, ему задавали и «неуместные» вопросы, на них он отвечал мгновенно и метко, так что аудитория нередко сотрясалась от хохота. Вообще же слушали его жадно. Случались, разумеется, и провокационные вопросы наподобие такого: «Что вы, еврей, делаете в нашей Православной Церкви?» В ответ он спокойно объяснял, что для христианина нет «ни иудея, ни эллина»[240].
Страна уже шла постепенно к плюрализму мнений, но руководство все еще не отказывалось от коммунистических идей, и коммунистические символы красовались на прежних местах. И вот — как признак зыбкости ситуации и юмора Провидения — цикл лекций по истории религии отец Александр прочел в Доме культуры завода «Серп и Молот». Еще один забавный пример: как‑то он выступал на сцене, над которой из конца в конец был протянут плакат с лозунгом: «Дело Ленина будет жить в веках!» Дважды отец Александр участвовал в диспутах с пропагандистами атеизма, но его оппоненты были столь бесцветны, ничтожны и нелепы, что больше никто не рискнул повторить этот опыт[241].
В октябре 1988 года один из «светских», то есть изданных не патриархией, журналов впервые опубликовал его статью. Вслед за этой публикацией, в течение двух последующих лет, в разных изданиях, в том числе и в журналах с очень большими тиражами, было напечатано еще около тридцати его статей. Но как это ни печально, при жизни ни одна из его книг не была издана в России. Некоторые недоумевали, почему этого священника, о котором они прежде ничего не слышали, приглашают выступать повсюду? Как он достигает такого успеха, в чем причина его популярности? В прошлом о. Александр не раз повторял слова отца Сергия Желудкова: «Самый трудный момент настанет для Церкви, когда нам все разрешат. Тогда нам станет стыдно, потому что мы не будем готовы «свидетельствовать», мы к этому плохо готовимся…»[242] Однажды он сказал шутя: «Когда у нас будет что сказать, Бог даст нам трибуну и даже телевидение»[243].
Но он‑то как раз был готов к свидетельству. Вся его пастырская деятельность, все написанные им книги, знания, накопленные за десятилетия, подготовили его к этой встрече с обществом — в те дни, когда это стало наконец возможным[244]. А скольких священнослужителей неожиданный приход свободы застал врасплох, совсем как неразумных дев из притчи: пока они ждали жениха на свадьбу, у них погасли светильники, и тут он пришел…
Казалось, что телевидение и впрямь заинтересовалось вопросами религии. Что же оно показывало? Голубые купола в звездах, золотые ризы, хоругви, хоры, исполняющие великолепные песнопения, духовенство, произносящее елейные фразы, отлитые в риторические формы XIX века — напыщенные и возвышенно пустые. Отец Александр так прокомментировал одну из таких передач: «Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого… И все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие‑то моральные нормы. Обратите внимание — никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, — вот и вся «духовность». Должен сказать, даже и это может кончиться в любую минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой‑то эрзац для бедных»[245].
