Лидия Сычёва - Время Бояна
И мы не замечаем, что эту «программу» жизни русского творческого человека давным-давно навязывают и диктуют нам антирусские манипуляторы. Им выгодны «тихие поэты», «нищие поэты», а самое главное, мёртвые поэты! Но они никогда не признают человека не только талантливого, но и устойчивого, самостоятельного, национально грамотного и бесстрашного. В 1963 году Валентин Сорокин писал в стихотворении Льву Троцкому:
Это ты, в революциях скорый,
Потерявший родительский кров,
В золоченые наши соборы
Лошадей загонял и коров.
Никто ведь за язык не тянул! Была же конъюнктура — один-разъединственный несчастный народ, воспетый Евтушенко двумя годами раньше в «Бабьем Яре», причем же тут золоченые соборы и скорые революции?!
Любопытно, что «программу» для «своих» художников и поэтов хозяева современной информационной жизни рисуют совсем другую: блестящее образование и окружение, долгое, благополучное, обеспеченное существование (возможны, правда, гонения от власти или от режима), слава обильная и прижизненная, путешествия по странам и континентам (тот же Евтушенко — типичный образец «либеральной карьеры»). Но дело даже не в этом. Во-первых, русских стало слишком мало, чтобы позволять себе роскошь быть беспечными пьяными дурачками, во-вторых, всегда, во все времена, кроме истины юродивых была истина народных вождей. А в-третьих, трава никогда не заменит дерево, хотя и без травы жить невозможно.
Россия! Голову я поднял!
И слово выгранил, как меч.
Убереги меня сегодня,
Ведь завтра — некого беречь…
Вот и Лев Гумилёв, читая современную ему литературу про «амбивалентных» рефлексирующих героев, холящих своё эго, говорил: люди даже не подозревают, что лет сорок-пятьдесят тому назад в чести были совсем другие качества — отвага, удаль, мужественность… Легко плыть по течению, оправдывая свою слабость обстоятельствами несчастной жизни (а у кого она счастливая?), легко не отвечать даже за себя (не говоря уж о других), легко быть невесомым опавшим листом, летящим по воле ветра. Трудно быть в жизни работником и защитником, опорой и надежей, кремнистым дубом, у корней которого так недальновидно и увлеченно копаются крыловские свиньи: Сорокин де, не наш, отказывается сражаться на баррикадах недвижимости! Но еще 4 года назад, поэт, отвечая на вопрос журналиста: «Недавно был опубликован „Манифест“ — призыв к объединению известных литераторов. Ваше отношение к этой идее?», заметил, что «что процесс объединения надо вести державной рукою, негрубо, но властно и красиво».
И далее: «Надо начинать не с этих похлебок недосоленых — какой-то „Манифест“, написанный со скрипом, нужный только лицам, его подписавшим. А если бы в этом манифесте было так: столько-то издательств отобрано, столько-то разрушено, столько-то домов творчества разворовано, столько-то продано. В чьих руках эта собственность? Надо сначала опубликовать список, кто где сидит, кто чем распоряжается и кто что ворует. А потом речь вести о манифесте. А то может быть так: воры объединятся, а нам будет еще хуже. Потому что физиономия литолигарха очень часто похожа на физиономию Березовского».
Пророчество? А может быть, просто честность? «И полдень взлетит, голубея, / К зениту на крыльях тугих. /…Нет, я не сильней, не слабее, / Я — только стыдливей других».
* * *Высоту и величие эпохи мы будем измерять её вершинами. А что скажут о нашем времени?!.. Да и будет ли оно — время — после нас?!
В метро на стене вагона реклама: производители зубной пасты изменили внешний вид тюбика (теперь это не тюбик, а баночка). «Еще более удобно и красиво», — зазывают они покупателя. Вдумаемся: неужели человек должен был много лет учиться (высшее образование обязательно!), расти, думать, страдать, чтобы его профессиональной деятельностью стал дизайн тюбиков (кефирных флаконов, конфетных оберток, рекламных слоганов и т. п.)?! Неужели всё остальное человечество должно было проделать столь тяжелый исторический путь, чтобы оказаться перед тяжелым выбором: зубная паста в тюбике или в баночке? Баночка синего цвета или белого? Маленькая или большая?
Мне кажется, что именно «гуманитарная культура» (культура слова, духа, идеи) завела человечество в тупик, а не производители ядерных бомб, любознательные биологи-клонисты и разработчики генетически-модифицированных кур. Любимая идея либералов превратить землю в большую обжираловку (две трети населения работают в сфере обслуживания) сделала ненужной дальнейшее существование человека мыслящего и любящего. Действительно, зачем мысли охраннику (у нас, наверное, нет ларька, где не было бы охраны), продавцу газет, гамбургеров, зубной пасты (и других модификаций тюбика), да и множества других современных профессий, где нет не только творчества (это еще куда ни шло, у солдата не посту тоже нет «творчества», зато есть сопричастность, долг, честь), но, по большому счету, и смысла?! Ведь не может же быть смыслом обмен времени твоей жизни на некоторое количество денег, которые будут обменены на пустые, на 90 % ненужные вещи и услуги? Трагедия в том, что труд — осмысленный, творческий — больше не нужен ни тем, кто правит Россией, ни тем, кто «рулит» Западной цивилизаций. И люди не нужны — если их будет меньше, другим будет только вольготней (писатель Геннадий Старостенко как-то заметил, что все мы, земляне, богатые и бедные, давно уже бомжи — живем на планете-свалке). И зачем тут какая-то «поэзия»?!.. Кстати говоря, «успешность» литератора (по новобуржуазной мерке) ныне первый признак глубокой бесполезности создаваемой им продукции.
Наша современная культура — это постоянная рассосредоточенность, отсутствие отбора, вседозволенность. Выросла новая генерация людей в условиях массовой культуры, где всё разрешено.
Слово моего поколения — иссякающий родник. При виде свежего ручья все мы приободряемся: радостно, есть таланты, не погибла Россия! Но всё это до времени. Все мы присутствуем при какой-то величайшей трагедии уничтожения человечества, тихой, невидимой, при схватке синтетических и настоящих начал (последние — невинно-бесхитростны), и, кажется, спасения нам не видать.
Перед молохом обесчувствленной цивилизации живое, выстраданное слово кажется голосом кукушки в далеком летнем лесу. Кукушка пока еще щедро отсчитывает года, но в аду мегаполисов слышен только гул и сирены машин. И все мы — чуть-чуть машины, в любую минуту готовые оказаться на свалке истории, мы, утратившие ощущение времени, потерявшие чувство пространства, а зачастую, и родства. Вместо «призвания» мы говорим «карьера», вместо «известности» — «пиар», вместо «любви» — «отношения». Большинство современных произведений демонстрируют разруху души автора, и часто не делается даже попыток для ее собирания. И это не духовная лень, а начало паралича.
Но еще предвоенное поколение — наши сегодняшние старшие современники — отличала величайшая сосредоточенность, собранность и воля. И разве эти качества, помноженные на доброту и совестливость, не придавали слову настоящих писателей истинную религиозность (вне зависимости от официального атеизма)?!
В 1967 году Валентин Сорокин пишет стихотворение «Ты пришел»:
Ты пришел из долин
Золотой,
как огонь,
Палестины,
Большелобый и добрый,
Наивный Христос:
«Все мы братья во чреве
И все перед смертью едины!»…
И тебя
с благодарностью мир
Над собой превознес.
В этой балладе оказались удивительно пророческие для нашего времени строки:
Дух нечистый везде
Одинаково ловок,
И тесня бедноту
У крамольной черты,
Он твоим же, господь,
Врачевательным, искренним словом
Затыкает несчастным
Голодные рты.
О, разве количеством открытых храмов измеряется вера народа?! Разве мученически погибшая за родину комсомолка Зоя Космодемьянская — не святая? И многие ли из ныне усердно молящихся, кладущих поклоны, кающихся и лукаво исповедующихся, готовы повторить её подвиг? И почему же обворованные четырьмя созывами Федерального Собрания (и многими составами послеперестроечных правительств) старушки должны находить себе утешение только в долгих церковных службах?! Разве одним смирением и коленопреклоненной покорностью русский народ завоевал себе родину от моря до моря?! Неужели Союз писателей должен быть благостной богадельней, собранием юродивых, каликов перехожих, занятых ловлей меценатов?! Разве Бог послал нас в этот мир для нравственного и телесного самоуничтожения, а не для поиска истины и справедливости?! Разве, в конце концов, самой нашей Церкви не нужен сильный и крепкий Мир?! И разве Церковь (армия, тюрьма) не равна, как правило, самому Миру?! Писатель может и должен верить в Бога, но в этом жестоком мире не Церковь ему помощница, а он — ей. Никто нашу работу за нас не сделает. И, может быть, одно из самых больших жизненных наказаний — не написать то, что должно, не успеть выразить себя, сдипломатничать, схитрить, разменять свой талант на жизненную мелочь.
