Артем Боровик - Спрятанная война
Улыбку смыло с его лица. Рузляев заметно посуровел.
Последние дни потрепали комдиву нервы. У радонового озера, близ 8-й заставы, пропал рядовой Стариков, в пулихумрийском полку из-за пожара сгорели партбилеты и часть документов. Много забот доставляли десантники, двигавшиеся по дороге на север.
– Ох уж мне эти рэмбовики! – Рузляев кивнул на черное окно, откуда доносился приглушенный рев боевой техники.
– Гонора много, а дела мало! На днях встретил одного их прапора – вдупеля пьяный, а из карманов афошки[36] торчат. И не десятки – тысячи! Так что не соскучишься. А тут еще Карп и Игнатенко…
…11 января ровно в 10.20 утра оперативный дежурный доложил комдиву, что повстанцы захватили УАЗ с двумя нашими военнослужащими. Рузляев бросился проверять. Выяснил, что двух людей и одной машины не досчитался полк связи. Оказалось, прапорщик Павел Игнатенко и сержант Карп Андрее, взяв УАЗ, отправились в Ташкурган продать сгущенку, масло и несколько банок тушенки, украденных с продовольственного склада, но были обстреляны боевиками из банды Резока и взяты в плен.
Не долго думая, силами разведбата и разведроты Рузляев со всех сторон обложил повстанческий отряд, создал группировку артиллерии и несколько раз обстрелял партизанский КП. Черные вспышки разрывов месили землю, сотрясая все вокруг. Гарью наполнился воздух, и серый дым, словно туман, поплыл над песками пустыни.
Вскоре Резок прислал письмо Рузляеву, в котором просил прекратить залпы артиллерии и обещал вернуть Андреев и Игнатенко в обмен на 100 миллионов афгани и 50 пленных моджахеддинов. Чуть позже он передал комдиву через посланца список людей, которых требовал освободить.
За несколько дней Рузляев раздобыл 500 тысяч афгани и договорился с местными властями об освобождении из тюрем 21 моджахеддина.
Однажды утром он получил записку от Игнатенко:
"Находимся в кишлаке Кур. Ранены в ногу я и водитель.
Первую медицинскую помощь нам оказали. Если можно, не стреляйте.
Игнатенко".
Рузляев написал ответ:
"Карп и Игнатенко!
Напишите ваше состояние, здоровье. Ежедневно к 16.00 через старейшин присылайте мне записки с ответами на поставленные вопросы.
Рузляев".
Ответную записку опять прислал прапорщик:
"Здоровье удовлетворительное. Держаться еще можно.
Сколько надо, столько и будем держаться. Отношения стабилизируются. Лекарства нам дали.
14.20. Игнатенко.
P.S. Больше писать не дают!"
Через день старейшины передали новое послание от Резока:
"Командир советской дивизии Рузляев!
Два ваших человека по имени Паша и Андрей – у меня.
Их состояние очень плохое. Пока не освободите моджахеддинов, я их не отдам. Переписку запрещаю.
Когда моджахеддины будут готовы, я сам укажу место встречи и обмена.
Резок".
Положив в сундучок 500 тысяч афгани, усадив в БМП освобожденных партизан, Рузляев и начальник штаба армии Соколов двинулись 17-го утром в Ташкурган, где на мосту через реку Саманган должен был состояться обмен военнопленными. Весь район был оцеплен силами дивизии. В это же время подразделения МГБ под командованием полковника Хамида перекрыли кишлачные улицы вдоль реки.
Солнце стояло высоко над Ташкурганом. Воздух был прозрачным и холодным.
Было решено менять одного нашего на десять партизан.
Прибыв на место, Соколов и Рузляев внимательно осмотрели противоположный берег Самангана, ощетинившийся пулеметами и гранатометами. Резок стоял рядом с Карпом и Игнатенко. Женщина, одетая в европейскую одежду, снимала на видеокамеру сцену прощания командира отряда с военнопленными.
Дивизионные боевые машины заглушили движки. Их черные, тускло поблескивавшие на солнце пушки напряженно смотрели на ту сторону реки.
Боевики Резока подвели Карпа Андреев к мосту. К нему же, только с другого конца, двинулись десять партизан в сопровождении рузляевских бойцов. Обе группы медленно пошли навстречу друг другу. Мост слегка зашатался. Слышны были шаги да шум реки внизу.
Поравнявшись с теми, на кого его обменивали. Карп Андрее на секунду остановился, глянул им в глаза, потом на Рузляева и превозмогая боль в ноге, побежал утиной рысью к своим.
С Игнатенко было сложнее. Ни с того ни с сего Резок вдруг отказался его менять. Рузляев про себя чертыхнулся.
Соколов продолжал внимательно вглядываться в противоположный берег. Резок кругами ходил вокруг прапорщика, размахивал руками, что-то говорил.
С момента перехода Андреев через мост стрелки часов отсчитали пятьдесят минут.
Неожиданно Резок обнял Игнатенко и легонько толкнул его в спину. Через двадцать минут обмен был завершен.
Рузляев переправил на тот берег сундучок с деньгами и четыре автомата в придачу. Еще раз оглянулся, посмотрел на Резока. Тот – на него. Стояли так с минуту. Потом развернулись и пошли в разные стороны от серой реки Саманган.
Рузляев – на север. Резок – на юг.
Больше они не виделись.
– Андресом и Игнатенко, – сказал Рузляев, пробивая острым взглядом сигаретную дымовую завесу, – я занимался с 11 по 17 января. Резок оказался порядочным парнем – не склонял наших к измене, в Пакистан не отправлял.
Он прошелся по комнате, выключил телевизор. Подлив себе и мне крепкого рубинового чаю, сказал:
– Освободишь, бывало, солдата из «духовского» плена, а потом думаешь: а стоило ли? Однажды точно так же выменял я одного нашего, а он на меня – ушат грязи.
«Ушел, – говорит, – от вашей Советской власти. Ничего хорошего она мне не дала…»
Он потрогал пальцами адамово яблоко, словно хотел убедиться, на месте ли оно. Несколько раз кашлянул, подошел к столу и тяжело опустился на стул.
А я вдруг вспомнил слова одного майора из Пули-Хумри.
…Был он круглолиц и толстощек. Казалось, его отцу лет тридцать пять назад не хватило сил, чтобы придать лицу сына отточенности, резкости. Прессу майор ненавидел люто, куда больше, чем «духов». Уставившись на меня черными, в любой момент готовыми открыть пулеметный огонь глазами, он процедил: «Странно, что вы из Казбека героя войны не сделали. Видно, не добрались еще…» Майор сплюнул и прожег в снегу черную дырку.
Казбек Худалов, выпускник Орджоникидзевского командного училища, перейдя на сторону повстанцев, сформировал отряд из десяти-двенадцати таджиков-дезертиров и начал активные боевые действия против афганских правительственных войск, подразделений 40-й армии, обстреливал выносные посты и заставы. Изменники иной раз переодевались в советскую военную форму. Хитрость эта порой вводила в заблуждение даже бывалых солдат. Осенью 88-го отряд Казбека действовал в районе баграмского перекрестка, обстреливая афганские посты, но зимой след его затерялся где-то в горах Панджшера.
…Рузляев выкуривал сигареты до самого фильтра – признак человека бережливого, хозяина. Вот и сейчас огонек почти касался его желтых от никотина пальцев. Сведя глаза и убедившись в том, что окурок не длиннее сантиметра, он его затушил правой рукой, а левой принялся распечатывать новенькую пачку.
– Война, – сказал Рузляев, – подошла к своему логическому концу. Сейчас принято ругать ее, поносить. Вместе с войной ругают и армию. А это опасно. Нельзя сваливать все грехи на военных. Если так будет продолжаться и впредь, возникни вновь какая-то опасная ситуация, армия воевать не пойдет… Это я могу обещать… Ну, пора спать. У меня в 4.20 утра первый доклад.
XIX
Ночь я провел в вагончике на «Липской улице» – так солдаты окрестили асфальтированную дорожку, близ которой жил начальник политического отдела дивизии полковник Липский.
Небо над вагончиком было затянуто маскировочной сеткой, и ночью она шумела, словно лес.
Утром потянул теплый южный ветер. Он нагнал тучи и свел на нет мои шансы вылететь в Кабул. После разведки погоды стало ясно, что во всем виноват циклон, зародившийся где-то над Персидским заливом и теперь медленно передвигавшийся в северо-восточном направлении. Казалось, он решил облететь все войны на планете: Ближний Восток, Афганистан… Куда дальше? От этого сухого южного ветра, насыщенного запахами войны, волосы начинали сечься, кожа на лице – шелушиться, нервы – сдавать, а мозг – вянуть.
Всю первую половину дня я провел в Хайратоне, куда ездил от нечего делать в компании самого неразговорчивого капитана из всех капитанов, которых приходилось встречать.
За три часа дороги туда и обратно он не проронил ни слова.
Лишь один раз круто обматерил гаишника, не желавшего ставить печать на путевке водителя. В Хайратон мы мотались за углем для полка связи, но приехали с пустыми руками, потому что склад был наглухо закрыт.
Воротившись в Найбабад, я пошел к начальнику штаба армии Соколову просить вертушку до Кабула.
– Если ветер не уляжется, – сказал он, скептически глянув на небо из окна своего кабинета, – вертушки не пойдут.
Наши кабульские журналисты Соколова знали мало.
