Александр Фурсенко - Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964
Большаков доложил суть разговора своему шефу в посольстве, который передал его в Москву. Доклад Большакова спутал карты советского руководства, которое полагало, что подготовкой саммита будут заниматься Томпсон и Громыко. Кеннеди дал понять, что он заинтересован в саммите, но хотел бы убедиться, возможен ли возврат к первоначальной повестке дня. Его постановка вопроса мотивировалась тем, что события в Лаосе или обстановка за столом переговоров в Женеве могли сделать встречу с Хрущевым невозможной. Донесение ГРУ, хотя и составленное на основании беседы с презираемым Робертом Кеннеди, по крайней мере подтверждало серьезность намерений Джона Кеннеди по возобновлению подготовки к встрече.
Хрущев воспользовался сигналами из Вашингтона. 12 мая в письме Кеннеди он писал: «В последнее время международная обстановка стала более напряженной в связи с известными событиями вокруг Кубы. Поэтому может быть сейчас как раз подходящее время для обмена мнениями»{41}.
Письмо Хрущева с согласием на встречу в Вене было доставлено в Вашингтон 16 мая через посла Меньшикова. Новость была хорошая, но Кеннеди рассчитывал на большее. Ни Большаков, на что надеялись Хоулмен и Генеральный прокурор, ни Хрущев не сочли подход американского президента настолько интересным, чтобы заниматься его рассмотрением до саммита. В любом случае президент чувствовал необходимость настаивать на возобновлении предварительного диалога, чтобы получить шанс на прорыв на главном направлении. С плохо скрытым разочарованием, вызванным письмом Хрущева, Кеннеди сказал Меньшикову: «Если мы не сможем достичь ничего конкретного по вопросу запрещения ядерных испытаний, сомнителен и успех по разоружению»{42}. Кеннеди не напомнил ему об уступке по количеству инспекций на местах. Он оставил этот вопрос Роберту. Несмотря на разочарование письмом Хрущева и отсутствие сведения от Большакова, Белый дом решил подтвердить через средства массовой информации США, что саммит готовится и ведется работа через МИД для отработки деталей{43}.
Не в первый раз Хрущев показал, что не похож ни на одного политика или государственного деятеля, с которыми когда-либо общался Кеннеди. Кремль не сомневался, что Роберт точно передал идеи президента Большакову. Однако президент рассчитывал, что в ответ на свои серьезные инициативы он получит соответствующие от Хрущева. По-видимому, такое предположение было основано на том, что отчасти советско-американские отношения являются жертвой непонимания и неудачно выбранного времени для дискуссий. В бытность сенатором Джон Кеннеди критиковал Эйзенхауэра за одобрение полета У-2 как раз накануне парижского саммита. После Залива Кочинос Джон Кеннеди хотел, чтобы ничто не мешало улучшению отношений между сверхдержавами. Его мелкие уступки как раз преследовали эту цель.
Однако Хрущев вовсе не был заинтересован в изменении своей позиции ради того, чтобы пойти навстречу новому президенту США. После получения донесения ГРУ о первой встрече Большакова с Робертом Кеннеди, Хрущев поручил Министерству обороны совместно с МИД подготовить соответствующий ответ. Не получив сверху руководящих указаний и боясь быть уличенными в авантюризме, министерства составили топорное послание.
В советской системе все важные решения должны были быть санкционированы Президиумом ЦК. Проект послания попал в Президиум 18 мая. Хрущев находился в Средней Азии, но члены Президиума постоянно общались с ним по телефону или направляли депеши курьером. В Москве Михаил Суслов, член Президиума ЦК, и министр иностранных дел Андрей Громыко, не член Президиума, отвечали за подготовку саммита{44}.
Ответ Хрущева отражал его мысли о новой американской администрации в начальный период ее работы. Инструкции Большакову сохранились в архиве ГРУ и в президентском архиве, и это позволило сравнить обе версии. Они оказались идентичны.
Большаков получил указания сказать Роберту Кеннеди, что «с момента предыдущей беседы с Р.Кеннеди он, Большаков, имел возможность подумать и посоветоваться с друзьями относительно поднятых им, Кеннеди, вопросов, и теперь хотел бы со своей стороны с такой же откровенностью, как это сделал Роберт Кеннеди, изложить ему свое мнение относительно вопросов, решение которых могло бы способствовать урегулированию взаимоотношений между СССР и США»{45}.
Естественно, что «мнение Большакова» было позицией Министерства обороны и МИД. В первую очередь офицер ГРУ отметил, что советское руководство придает важное значение улучшению советско-американских отношений. Несмотря на идеологические расхождения в межгосударственных отношениях, не было непреодолимых барьеров. США и СССР могли решать возникающие вопросы путем переговоров.
Если бы разговор на этом и закончился, Роберт Кеннеди мог считать, что в Москве его не услышали. Но Большакову разрешили сказать еще кое-что. Он должен был добавить, что в СССР не совсем понимают, что заставило Роберта Кеннеди полагать, что Советский Союз недооценивает его брата и американскую администрацию в целом. Москва, понявшая «недооценивают» как «отрицательно относятся», велела Большакову сказать, что дело обстоит как раз наоборот, «с приходом Кеннеди к власти в СССР связывалось… и связываются надежды на то, что отношения между нашими странами смогут войти в ту колею, в которой они находились во времена Франклина Рузвельта». Большакову также предписывалось напомнить Кеннеди, что Хрущев много раз говорил об этом. Более того, следует разъяснить американцам, что существует связь между этими надеждами и решением Советского Союза принять предложение президента Кеннеди о встрече на высшем уровне. В этот момент Большаков впервые сказал Роберту Кеннеди то, о чем вскоре сам Хрущев скажет его брату:
«Нельзя пройти мимо замечания Р.Кеннеди о том, что события на Кубе и в Лаосе „несколько охладили пыл президента к урегулированию взаимоотношений с Советским Союзом“. Конечно, нельзя отрицать, что за последнее время международная обстановка в связи с известными событиями на Кубе, а также отчасти и в Лаосе, за которые не несет ответственности Советский Союз, некоторым образом накалилась. Об этом приходится лишь сожалеть»{46}.
А чем Белый дом подсластил пилюлю, говоря о саммите? Кремль проигнорировал это. Москва не желала уступать ни в чем. «Советский Союз не добивается каких-либо преимуществ, не добивается ничего иного, кроме как дружественного сотрудничества, основанного на принципах мирного сосуществования. Такое сотрудничество, конечно, не может означать односторонние уступки со стороны Советского Союза». Согласно инструкциям Хрущева Большаков должен был заявить: «Если же в Соединенных Штатах кто-либо питает иллюзии, что советско-американские отношения можно строить в ущерб интересам Советского Союза или добиваться от него односторонних уступок, то такая политика, конечно, заранее обречена на неудачу».
Советское руководство приветствовало желание США разрешить три проблемы, тормозящие переговоры по запрещению испытаний: количество инспекций, состав инспекционных групп и руководство этими группами. Но в отношении этих проблем Москва не нашла ничего обнадеживающего в послании нового президента. Большакову было рекомендовано напомнить Роберту Кеннеди и о других препятствиях на пути к соглашению по запрещению ядерных испытаний. Москва хотела создать исполнительный комитет для наблюдения за соблюдением договора с одинаковым представительством трех сторон — запада, советского блока и нейтральных стран, или стран третьего мира. Советское правительство также желало объявить мораторий на подземные испытания оружия ниже определяемого мегатоннажа. Цель СССР, пояснил Большаков Кеннеди, навсегда запретить все ядерные испытания.
Реальным источником надежды было заявление Большакова по Лаосу. Считая, что эту проблему Кеннеди унаследовал от своего предшественника, советское руководство приветствовало его призыв к созданию нейтрального Лаоса и предложило двум лидерам построить переговоры на основе этих совпадающих позиций. Москва считала, что принципиальное решение по Лаосу ускорило бы переговоры по Лаосу в Женеве, где советские представители обвинили Раска в неконструктивной позиции. Решение лаосской проблемы стало бы добрым знаком начала потепления отношения между сверхдержавами.
Но братья Кеннеди не должны были думать, что Москва собирается делать им и другие подарки. Большакову предписывалось критиковать политику Кеннеди по Берлину. Надо было дать понять, что в этом вопросе «имеются серьезные разногласия», которые могут подорвать все доброе, что могло быть достигнуто по Лаосу. «Мы хотим лишь юридически вместе с США, — сказал Большаков, — сохранить статус-кво». СССР надеется, что «руководящие круги западных держав проявят государственную мудрость и поймут позицию СССР в германском вопросе, поймут необходимость заключения мирного договора с Германией и решения вопроса о Западном Берлине». Большакову было рекомендовано закончить угрозой: «В противном случае Советскому Союзу не остается ничего иного, как вместе с другими заинтересованными государствами подписать мирный договор с ГДР со всеми вытекающими отсюда последствиями для Западного Берлина».
