Как воспитать монстра. Исповедь отца серийного убийцы - Дамер Лайонел

Но даже если бы я знал все на этой ранней стадии, я не уверен, что смог бы принять это. Хотя я, безусловно, принял тот факт, что Джефф был убийцей, что он был и сексуальным убийцей, и серийным убийцей, тем не менее, какая-то часть меня не могла выйти за рамки этих самых последних и самых ужасных признаний.

И вот, какая-то часть меня отключилась. Я читал газеты, смотрел выпуски новостей, но больше ничего не выяснял. Я не просил Бойла информировать меня о деталях этого дела. Я также не просил полицию сообщать о том, что было обнаружено в ходе их уголовного расследования. Какая-то часть меня не хотела знать: та часть, которая продолжала отрицать, преуменьшать и уклоняться; та часть, которая, вопреки всем доводам разума и огромному весу доказательств, все еще кричала: «Только не Джефф».

Повидав Джеффа, я остался с матерью на несколько дней, а затем вернулся в округ Медина, недалеко от Акрона, где мы с Шери жили в кондоминиуме в просторном жилом районе. Это было недалеко от ее работы, хотя и далеко от моей, поэтому в течение последних нескольких лет я проводил неделю на своей работе в Питтсбурге, а затем возвращался домой на выходные.

Оказавшись дома, Шери ввела меня в курс всего, что произошло дома за последние несколько дней. Вихрь медиа, который закружился вокруг дома моей матери, свирепствовал и здесь. Репортеры расположились в разных местах вокруг дома. Она постоянно слышала, как ее имя выкрикивали со стороны, репортеры умоляли ее дать интервью. Эти вторжения не прекращались, постоянный звонок в дверь, постоянный телефонный звонок. В ответ Шери отключила дверной звонок и позволила автоответчику принимать наши звонки. В течение нескольких дней, как она рассказала мне, она чувствовала себя загнанным в ловушку зверем. Дело дошло до того, что Департамент шерифа рекомендовал ей покинуть дом, но она отказалась. Они также рекомендовали ей сменить свой номер телефона на тот, который не был внесен в реестр, но она и это отказалась сделать.

— Я не позволю выгнать меня из моего собственного дома, — сказала она помощникам шерифа.

За все это время, добавила она, только один сосед предложил помощь. По ее словам, за всю свою жизнь она никогда не чувствовала себя более одинокой.

Факт, который, казалось, труднее всего было понять, заключался в том, что мы сами не сделали ничего, чтобы заслужить такое нежелательное внимание. Но это был факт, который больше не имел значения. Возможно, это никогда не имело значения. Мы были Дамерами. Ничего кроме фамилии Джеффа в нас больше не было.

В тот вечер мы почти не разговаривали. Это было так, как если бы каждого из нас выпотрошили. Опустошенные, измученные, все еще частично оцепеневшие, мы сидели на диване и смотрели в телевизор. Но, как мы оба по отдельности поняли, даже это легкое, в целом расслабляющее занятие, столь распространенное среди обычных людей в конце рабочего дня, теперь было наполнено для нас крайним и неизбежным напряжением.

Потому что в любой момент, в середине комедии, в конце драмы, прямо перед рекламой, мы могли внезапно увидеть лицо моего сына, лицо, которое я, по крайней мере, глубоко не хотел видеть.

Приехав домой в воскресенье, 28 июля 1991 года, я полностью ожидал, что на следующее утро вернусь к работе в лаборатории. Я думал, что жизнь должна продолжаться, и, конечно, учитывая проекты, которые мне пришлось отложить в спешке в Милуоки, мне нужно было вернуться, чтобы привести их в какое-то подобие порядка.

Но мое возвращение к нормальной работе было не таким легким, как все это. В воскресенье вечером я позвонил директору по персоналу на работу. Он сказал мне, что в среду в лабораторию прибыл караван фургонов с разных телеканалов со спутниковыми антеннами. Они заняли почти всю транспортную развязку. На второй день пришло меньше людей, но директор считал, что для меня лучше остаться дома.

— Может быть, тебе стоит остаться в Огайо, пока мы не убедимся, что все утихло, — сказал он.

И вот, в то утро понедельника ни Шери, ни я не пошли на работу. Вместо этого мы остались дома, слушая непрекращающиеся телефонные звонки. Обычно он казался мне приятным звуком и уж точно никогда не казался раздражающим. Но не сейчас. Телефон как будто стал тем единственным тупым ножом, которым мир мог дотянуться до нас.

С самого начала звонки, которые мы получали, сильно отличались по характеру от писем, которые стали поступать позже. Иногда мы получали предложения от людей использовать свои дома в качестве убежища, а также сообщения с искренним сочувствием или пониманием. Но обычно все было как раз наоборот. Часто это была телевизионная сеть, газета, журнал, и все они отчаянно нуждались в сюжете. В других случаях это был адвокат, просивший представлять Джеффа, или психиатр или психолог, добивающийся доступа для его обследования. Редко это было что-то похуже, люди, которые были одержимы Джеффом, которые хотели поговорить с ним, встретиться с ним.

Через несколько дней после ареста Джеффа стал очевиден единственный ужасный аспект его убийств — расовый фактор.

С самого начала было ясно, что почти все жертвы Джеффа были чернокожими, и этот факт заставил очень многих людей видеть в нем расового убийцу, человека, который намеренно выбирал чернокожих жертв. Из всех обвинений, которые были выдвинуты против Джеффа, это показалось мне единственным, которое абсолютно не соответствовало действительности. Мой сын совершал ужасные поступки, хотя в то время я не знал, насколько ужасными были некоторые из них, но его убийства не были расовыми убийствами. Он хотел тела, мускулистые, мужские тела. Для меня все было так просто. Цвет их кожи не имел для него ни малейшего значения.

Однако было много людей, которые просто не верили в это. Они видели лица жертв Джеффа, тот факт, что большинство из них были чернокожими, и сделали свои собственные выводы. Это был вывод, который привлек большое количество людей, даже некоторых знаменитостей, но это была не та идея, которую я мог принять. Правда, было много-много вещей, которых я не знал и никогда не узнал о Джеффе. Но я знал, что он был сумасшедшим. Я мельком видел это безумие и знал, что его преступления не имели ничего общего с расой, а все были связаны с безумием. Он охотился на молодых чернокожих мужчин просто потому, что на них было легче всего охотиться. Многие из них были бедны и поэтому нуждались в жалких пятидесяти долларах, которые он им предложил. Другие просто были доступны по соседству, и он воспользовался тем, что они были под рукой. Я рассматривал убийства Джеффа именно в таких терминах, скорее аналитически, чем эмоционально.

Но другие видели его преступления совсем по-другому, и в последующие дни они провели демонстрации и призвали уволить начальника полиции Милуоки вместе с офицерами, которым в разное время не удавалось поймать Джеффа.

Город оказался на грани взрыва, и когда я наблюдал, как нарастает напряжение в Милуоки, мне казалось непостижимым, что мой сын мог создать что-то настолько грандиозное. Я вспомнил только пассивного и более или менее невзрачного молодого человека, неудачника почти во всем, что он когда-либо пробовал, миксера на шоколадной фабрике, работу, которая ставила его едва ли выше чернорабочего. Теперь он был не только знаменит, но и катализатором тысячи различных реакций. Мне казалось, что всю свою жизнь он был таким маленьким. Были времена, когда он был таким маленьким, что я его почти не видел. Теперь он был гигантом, публичной личностью, вокруг которой вращались огромные силы. Как это мог быть тот самый Джефф, который говорил невнятными фразами, который продавал кровь за спиртное, который бормотал свое характерное «Извините» при каждом оскорблении, а затем ускользал, смущенный и пристыженный? Как мог такой маленький и незначительный человек раздуться до таких размеров с такой ослепительной скоростью? Как могла такая серая, неухоженная и в целом жалкая фигура вызвать такую страсть? Никогда еще огромная пропасть, разделявшая то, кем был Джефф, и то, что он сделал, не казалась такой огромной.