Сергей Плохий - Последняя империя. Падение Советского Союза
Разговор с Ельциным состоялся 20 августа после восьми часов утра по вашингтонскому времени. “Вот, интересуюсь, как у вас дела”, – начал президент, забыв поприветствовать собеседника. “Доброе утро”, – отозвался Ельцин, хотя в Москве был поздний вечер. “Доброе утро, – сказал Буш, не особенно вникая в разницу во времени. – Хочу узнать из первых рук, как ваши дела”. Буш скрывал радость: ему удалось дозвониться до Ельцина, которого считали арестованным. Как и предсказывал Скоукрофт, звонок воодушевил президента России. “Здание Верховного Совета и администрации президента окружено, – рассказывал Ельцин, – штурм может начаться в любую минуту. Мы здесь круглые сутки. Уезжать никто не собирается. Я призвал людей встать на защиту законно избранной власти, здесь уже сто тысяч”. Перед российским Белым домом как раз заканчивался митинг, на котором Ельцин обратился к людям с просьбой о помощи.
“Мы полностью поддерживаем ваше требование вернуть Горбачева и законное правительство”, – заверил Буш после того, как выслушал пространный рассказ о перевороте и требованиях оппозиции. Ельцин попросил Буша сплотить мировых лидеров во имя поддержки российской демократии, а также посоветовал воздержаться от звонка Янаеву. Президент США прислушался к совету. Буш и Ельцин договорились, что на следующий день созвонятся снова. Удивительно, но разговор воодушевил не только Ельцина. “Удачи! Поверьте, мы восхищаемся вашим мужеством и чувством долга. Мы сочувствуем и молимся за вас. Весь американский народ выражает вам поддержку. Вы на верном пути”, – сказал в заключение Буш. Этот тон разительно отличался от того, которым он начал разговор20.
Решительность, проявленная тысячами москвичей, породила у Ельцина осторожный оптимизм. Но тревога не уходила: имелись признаки того, что заговорщики готовят атаку. Около двух часов дня Ельцина посетил генерал Александр Лебедь, чьи десантники располагались по периметру Белого дома – якобы для охраны. Лебедь только что получил приказ отвести подчиненных, и в этом случае Белый дом остался бы беззащитным. Генерал отказался подчиниться приказу Ельцина не отводить подразделения, напомнил о военной присяге и подсказал единственно возможный способ спасти ситуацию: Ельцин должен издать указ о назначении себя главнокомандующим. Ельцин колебался. Лебедь позднее вспоминал:
С точки зрения военной, взять это здание особого труда не составляло. Я так позднее и докладывал на заседании одной из парламентских комиссий. На вопрос: “Взяли бы Вы, товарищ генерал, Белый дом?” я твердо ответил: “Взял бы”. На меня посмотрели снисходительно: “Это как же? У нас защитники, у нас баррикады…” – “Посмотрите, какие у вас стены”. – “Ну что, красивые стены”. – “Да, красивые, только полированные. Потолки тоже красивые, пластиковые. Полы паркетные. Ковры, мягкая мебель.” Возмутились: “Говорите по существу”. – “Я по существу и говорю. С двух направлений в здание вгоняется 2–3 десятка ПТУРов [противотанковых управляемых ракет] без особого ущерба для окружающей его толпы. Когда вся эта прелесть начнет гореть, а хуже того, дымить, а в дыму сольются воедино лаки, краски, полироль, шерсть, синтетика, подтяни автоматчиков и жди, когда обитатели здания начнут выпрыгивать из окошек. Кому повезет – будет прыгать со второго, а кому не повезет – с четырнадцатого.”21
Ближе к вечеру в ельцинский Белый дом стали поступать сведения о неминуемом штурме. К защитникам явился сотрудник КГБ, утверждавший, что его подразделение получило приказ атаковать парламент. Эти данные подтверждали помощники Ельцина, поддерживавшие связи с “афганцами”, служившими в Вооруженных Силах и КГБ. В пять часов вечера вице-президент Руцкой распорядился, чтобы у Белого дома добровольцы начали занимать оборону. Было объявлено о создании российских (не советских) Вооруженных Сил. Ельцин наконец решил назначить себя главнокомандующим. С радостью принимались известия о переходе в Москве на сторону оппозиции подразделений Советской Армии, внутренних войск и КГБ. Их число непрерывно росло. В шесть часов вечера женщинам предложили покинуть Белый дом. Радиостанция “Эхо Москвы” призывала москвичей прийти к парламенту и помочь отстоять демократию.
Когда на город опустился сумрак, у здания парламента находилось около пятнадцати тысяч человек. Среди них была и Тереза Сабонис-Чейфи, аспирантка Школы общественных наук и международных отношений им. Вудро Вильсона (Принстон), которая приехала в Москву в январе 1991 года и обладала более чем скромными познаниями в русском языке. “Я блуждала в толпе, – вспоминала Сабонис-Чейфи, – и выкрикивала: ‘Товарищи! Мне нужен переводчик’. Я определенно предпочла бы быть русской среди русских”. Вскоре ее зачислили в подразделение, охранявшее подступы к Белому дому. Опасаясь, что военные применят газ для разгона толпы, стали раздавать противогазы. Сабонис-Чейфи писала: “Создавали кордоны из людей со сцепленными руками – первый непосредственно у стен, а затем второй. Первый кордон составляли только мужчины, и они не сразу поняли, что не хватает противогазов большого размера. После женщины, которым впору были противогазы, присоединились к первому кордону. Я оказалась во втором, мы контролировали въезд”.
Тем временем валившийся с ног от усталости Ельцин готовился вздремнуть. Но прежде начальник его охраны Александр Коржаков потребовал определиться, что тот станет делать в случае штурма: укроется в подвале или переедет в американское посольство? В подвале “потом мы сами, без посторонней помощи погибнем”, объяснил Коржаков, а в посольстве президент смог бы “скрываться долго и всему миру рассказывать о событиях в России”. Ельцин произнес: “Хорошо”. Коржаков выставил возле кабинета вооруженную охрану; спать же президент отправился в кабинет врача в другой части здания.
У Белого дома спала в автобусе простоявшая не один час в оцеплении и проверявшая документы (ни разу не предъявив собственный американский паспорт!) Тереза Сабонис-Чейфи22.
Глава 6
Триумф
Он знал, что за ним следят. Двадцатого августа, на второй день переворота, министра иностранных дел РСФСР Андрея Козырева в Шереметьево сопроводил, как и накануне, “эскорт” КГБ. Козырев спешил на парижский рейс, не имея билета, даже не будучи уверенным, что его выпустят из Москвы. Правительство, которое забаррикадировалось в Белом доме, доверило ему особую миссию.
Борис Ельцин поручил министру, действуя от имени российской оппозиции, заручиться поддержкой западных лидеров и общественности. Конечным пунктом назначения Козырева были Соединенные Штаты, точнее – нью-йоркская штаб-квартира ООН. Если бы события развивались наихудшим образом и Ельцин бы погиб или был схвачен, на Козырева возлагалась задача сформировать российское правительство в изгнании. Кроме того, президент направил группу своих соратников в Свердловск (ельцинский оплот и “географический центр России”) с поручением организовать альтернативный правительственный центр в одном из бункеров времен холодной войны. В Москве у Козырева остались жена и несовершеннолетняя дочь от первого брака. Шансы на то, что он их скоро увидит, были ничтожны. Следовавшие за Козыревым офицеры КГБ не помешали ему купить билет и улететь: Крючков не был против того, чтобы лидеры оппозиции, даже сам Ельцин, покинули страну.
Трехчасовой перелет до Парижа позволил Козыреву собраться с мыслями. Кадровый дипломат, выпускник МГИМО (как позднее признавался Козырев, поступил он туда не без помощи КГБ), Андрей Владимирович Козырев, как и его шеф, Борис Ельцин, впервые усомнился в советской идеологии и практике, когда во время первой заграничной поездки посетил американский супермаркет. Но сильнее всего молодого дипломата поразило не обилие продуктов, а тот факт, что покупателями были простые американцы, среди которых оказалось немало чернокожих и латиноамериканцев. Одно дело, когда гражданин СССР допускает, что Запад в состоянии обеспечить широкий ассортимент продуктов для капиталистической верхушки, и другое, когда он вдруг понимает, что “синие воротнички” и представители этнических меньшинств, эксплуатируемые этой верхушкой, могут позволить себе такие товары, о которых в СССР даже аппаратчики могли только мечтать.
Позднее в Нью-Йорке к нему в руки попал роман Бориса Пастернака “Доктор Живаго”, запрещенный в СССР, и Козырев, сидя на скамейке в Центральном парке, проглотил его за день. По прихоти судьбы, дипломат читал русский роман в английском переводе. Книгу Козырев оставил на скамье, побоявшись нести ее в здание советского представительства. К своему изумлению, Козырев не нашел в ней ничего “антисоветского”. Но почему она запрещена? Со временем он пришел к выводу, что режим, продуктом которого был он сам, не признает за гражданами права не только на сопротивление, но и на личную свободу. Пастернак не был противником советского строя: просто он не следовал партийной линии. Кроме “Живаго”, Козырев оставил на скамье и свою веру в систему, к которой формально продолжал принадлежать. Но в глубине души, как позднее признавался Андрей Владимирович, он постепенно превращался в “антисоветчика”.
