Н. Денисов - Огненный крест
Так, уточняю для читателей, дебютировало тогда в прессе дело «Монархического Заговора», или как оно официально называлось – «Дело по обвинению М. Хитрово и других по статье 101 Уголовного Ул.» Статья эта карала за попытки к «ниспровержению существующего строя», но... «было бы логично начать с привлечения по этой статье всех членов Временного правительства во главе с Керенским», – писал Владимир Сергеевич. – «По этому делу привлечены были моя мать и моя сестра...»
– Хотите, сделаю Вам ксерокопии?
– Обязательно, Николай Александрович! Но это ж всё бесценно, особенно оригиналы писем, и должно стать достоянием Русского государства. Передать бы...
– Передать? Готов. Но кому? Куда? Кто поручится, что...
Впрочем, продолжим чтение: «В течение ряда лет, предшествовавших войне, родители мои снимали дачу в Ялте, где жила часть семьи, в числе которой сестра Маргарита. Когда в Ливадию приезжала Царская семья, сестра принимала участие в устраиваемых ею благотворительных базарах и близко сошлась с Великими Княжнами, сближение же с Великой Княжной Ольгой Николаевной вылилось в настоящую дружбу. В 1914 году Императрица лично, без обычных представлений по Министерству Двора, приколола ей фрейлинский шифр, с объявлением же войны Маргарита работала как сестра милосердия в Царскосельском лазарете Ея Величества и иногда сопровождала Царскую Семью во время поездок по России.
После революции и ареста Царской Семьи она продолжала работать в лазарете, исполняя в столице поручения Императрицы и передавая письма. В ночь на 1-е августа 1917 года Царская семья уехала в Тобольск, куда прибыла 6-го августа и вскоре после этого туда же приехала сестра, везя с собой много писем и подарков. Поехала она по собственной инициативе с единственной целью быть ближе к Царской Семье, дабы иметь возможность быть ей полезной, если к тому представится возможность. «Утром на улице появилась Рита Хитрово, приехавшая из Петрограда, и побывала у Настеньки Гендриковой. Этого было достаточно, чтобы вечером у нея произвели обыск. Чорт знает что такое», – записывает Государь в своём дневнике 18-го августа.
Но обыском дело не ограничилось. На основании шифрованной телеграммы Керенского сестра моя была арестована и препровождена в Москву, куда прибыла 26-го августа и помещена в здание судебных установлений в Кремле. Следствие по ее «делу» поручено было следователю по особо важным делам Александрову. Но параллельно с этим делом и в известной степени независимо от него возникло другое, которое в связи с поездкой сестры явилось поводом поднятой Временным правительством тревоги...
У моей матери, рожденной Молоствовой, было имение в Мензелинском уезде Уфимской губернии, куда она решила поехать тогда, когда сестра направилась в Тобольск. За два дня до отъезда, к ней на квартиру явился вольноопределяющийся мотоциклист по фамилии Скакун, служивший на станции Режица и заявивший, что пришел по поручению казачьей воинской организации, собирающей деньги для спасения Царской семьи. Мать моя взяла у него воззвание, на бланках которого стояло: «Боже Царя храни».
Путь в Уфимское имение был длинный. Нужно было из Москвы доехать по железной дороге до Нижнего Новгорода, спуститься по Волге до устья Камы и подняться по Каме до Набережных Челнов. В купе поезда мать моя разговорилась с господином, производившем очень хорошее впечатление и внушавшем полное доверие. Люди нашего общества к конспиративной работе не были подготовлены и после некоторых колебаний мать моя предложила господину внести что-либо на освобождение Царской Семьи. К сожалению, господин этот оказался товарищем прокурора Нижегородского окружного суда, который по прибытии поезда в Нижний, немедленно доложил о слышанном прокурору суда. И последний в тот же вечер срочно выехал в Москву для доклада о «заговоре» прокурору Московской судебной палаты А.Ф. Сталю. Сталь, эмигрант 1905 года, вернувшись после революции в Россию, не медленно назначен был Керенским на занимаемую им должность. Он и забил тревогу. Когда пароход, на котором находилась моя мать, ошвартовался у пристани города Елабуга на Каме, то на него взошла полиция, мать была арестована и доставлена сперва к Сталю в Москву, а затем в Петроград, где содержалась под домашним арестом.
В Режице у Скакуна произведен был обыск. Официальное сообщение гласило, что всё это монаршеская проделка с его стороны. Что никакой организации не существовало, и он привлечен был к ответственности в уголовном порядке. Но есть основание думать, что такое направление делу дано было следователем Александровым после допроса Скакуна, решившего принести себя в жертву и взявшего на себя всю ответственность.
Просматривая в Национальной библиотеке «Новое Время», я наткнулся в номере от 24 августа 1917 года на статью, в которой сказано: «Согласно недавно принятому Временным правительством закону, как мы слышали, высылаются из пределов России за границу некоторые лица, которые по мнению Временного правительства опасны для новаго строя. В первую очередь подлежали высылке: бывший Главнокомандующий армиями западного фронта, ныне находящийся в Петропавловской крепости, генерал Гурко; доктор Тибетской медицины Бадмаев; приближенная бывшей Императрицы А. А. Вырубова; бывший личный секретарь последняго председателя Совета министров Б.В. Штюрмера И.Ф. Манусевич-Мануйлов; бывший редактор «Земщины» Глинка Янчевский; и два гвардейских офицера братья Хитрово (по женской линии внуки фельдмаршала Суворова). Передают, что есть предложение об отправке за границу, находящихся ныне под арестом, Великих Князей Михаила Александровича и Павла Александровича. Будет подвергнут высылке и бывший министр внутренних дел А.Н. Хвостов. Ожидается также высылка бывшаго дворцоваго коменданта генерала Воейкова».
Нужно сказать, что в это время нас было на фронте пять братьев. Кто из нас признан был «опасным для нового строя», я не знаю, но само собой разумеется, что опубликование такого постановления не способствовало улучшению наших отношений с солдатами и народившимися «комитетами». Никто нас не высылал и о постановлении этом я, откровенно говоря, совершенно забыл.
Тем временем события продолжали развиваться. 28-го августа состоялось выступление генерала Корнилова. Положение с каждым днем ухудшалось и о «заговоре» вскоре забыли.
Сестре моей удалось выехать на Украину, а в конце 1918 года перебраться в Одессу, которая в это время была оккупирована французами.
4-го апреля 1919 года французы неожиданно эвакуировались. Гражданскому населению предоставлена была возможность выехать. Но сестра по соображениям личного характера решила остаться. Как зеницу ока берегла она пакет, в котором кроме фотографий и разных документов и сувениров, хранила 27 адресованных ей, собственноручных писем Императрицы и Великих Княжён. Первое из них, датированное 26-м сентября 1914 года, последнее из Тобольска 5-м апреля 1918 года. И вот в связи с эвакуацией Одессы ей предстояло решить, как поступить, чтобы все это сохранилось, ибо она опасалась и вполне резонно, что каждый день может быть арестована.
Решение, которое она приняла, было своеобразно, но себя оправдало. В день эвакуации последних французов, она отправилась в порт и обратилась к первому встречному ей офицеру с просьбой увезти пакет за границу и сохранить до востребования. Само собой разумеется, что она назвала своё имя; назвал себя и французский офицер: Марсель Дюранд. Французы уехали, сестра осталась в Одессе, благополучно скрывалась до прихода добровольцев, а затем тоже эвакуировалась и поселилась в Югославии в Новом Саду.
Прошло пять лет. Весной 1924 года мы с женой и сыном переехали из Югославии в Париж, а в декабре того же года я получил от сестры письмо с просьбой разыскать в Париже господина М. Дюранд. Просьбу эту я не исполнил и меня не трудно понять, так как человеку, никогда раньше в Париже не бывавшему и с городом мало знакомому, разыскать француза с этой фамилией очень трудно. Вероятно, тогда их было меньше, но в телефонной книжке 1965 года числится Дюрандов.
Прошло еще полтора года, и как-то раз сговорились мы с друзьями пообедать в ресторане. К обеду я опоздал и, когда вошел, жена сидела уже за столиком, а один из сидевших с ней громко назвал меня по фамилии.
После обеда ко мне подошел господин, сидевший за соседним столиком, и осведомившись – действительно ли моя фамилия Хитрово, выразил желание со мной поговорить.
Фамилия моя, сказал он, Чернояров, я инженер; находясь в 1921 году в Константинополе, поступил на службу во французскую компанию, и с тех пор работаю в Малой Азии, в Турции, сейчас же нахожусь в Париже, в отпуску. Мой начальник называется Марсель Дюранд; во время войны он был офицером и находился в 1919 году с французскими войсками в Одессе... Далее следует рассказ о том, что мы уже знаем. Дюранд пытался войти в связи с сестрой, но сделать это было трудно по той причине, что она вышла замуж и фамилия ея стала Эрдели. Пакет они вскрыли, ознакомившись с его содержанием и отдавая себе отчёт в его ценности. Бережно хранили. «Не родственник ли вы Маргариты Сергеевны? И не знаете ли, где она находится?» – закончил свой рассказ Чернояров.
