Павел Карабущенко - Элитология Платона
Функции политического оратора были многообразны. Он являлся выразителем народного мнения, «устами народа», его защитником от внутренних и внешних врагов, советником демоса. Часто оратор выступал в качестве «стража демократии», нападая на ее действительных и мнимых врагов. Однако оратор мог получить поддержку только в том случае, если мнение большинства заранее было благоприятно к нему. Демос оценивал политику государственного деятеля, в значительной мере исходя из его индивидуального характера поведения, его достоинств как гражданина. Вследствие этого, для профессионального афинского политика политическая деятельность приобретала практически непрерывный характер, в том числе и как частного лица подвергалась общественной оценке с точки зрения норм народной морали.
Систематическое участие в работе разного рода государственных органов давало рядовому афинскому гражданину значительный опыт в весьма утонченной риторике, позволяющей судить как о качестве аргументов, так и о стиле, в котором они преподносились. Кроме того, отличительной чертой афинской эгалитарной идеологии была всеобщая вера в коллективную мудрость масс. Тем не менее, в афинском обществе присутствовало осознание того, что ораторское искусство представляет собой потенциальную угрозу процессу демократического принятия решений. Оратор, пытающийся использовать силу воздействия своей речи для введения аудитории в заблуждение, чтобы заставить ее принять решение, противоречащее коллективным интересам, вызывал недоверие демоса. Поэтому чаще всего оратор, по существу, фактически просто оглашал пожелание большинства, зная заранее, что оно предпочтет скорее всего. Не существовало практически никаких оснований для принятия точки зрения, отличной от точки зрения большинства. Любой, кто настаивал бы на ней, мог с полным основанием рассматриваться как противник демократии.
Рассматривая положение «элиты богатства» и «элиты статуса» в афинском обществе, а также роль идеологии и риторики во взаимоотношениях знати с массами, обратимся, прежде всего к проблеме социальной терминологии. Можно отметить прослеживаемое у античных писателей и ораторов деление общества на два основных класса: «богатых» (plousioi) и «бедных» (penetes). Под первыми понимались люди, которые в силу своего имущественного положения были свободны от необходимости трудиться. Под вторыми — те, кто должен был работать для поддержания своего существования. В целом, по расчетам Дж. Дэвиса, афинский «праздный класс» насчитывал от 1200 до 2000 человек, т. е. не более 5-10 % от всего числа граждан.[207]
Несмотря на значительную имущественную поляризацию афинского общества IV в. до н. э., афинский демос не обнаруживал стремление к уравнению собственности, хотя неимущее большинство имело все возможности принудительно ввести экономическое равенство. Для афинской народной идеологии было характерно двойственное отношение к богатству и состоятельным гражданам. Осуждение вызывало не само богатство как таковое, а его использование не в интересах государства. Политические ораторы, подчеркивая умеренность своих личных потребностей, никогда не пытались создать представление о своей имущественной несостоятельности. Напротив, они явно не желали выглядеть бедняками в глазах сограждан. Богатство, с точки зрения афинян, избавило политика от необходимости принимать взятки от тех, чьи интересы расходились с интересами демоса.[208] Демос всегда нуждался в таких состоятельных людях.
Наряду с классовым делением афинское общество указанного периода сохраняло статусные различия, основанные на происхождении. Так особой социальной группой являлась потомственная аристократия, главным отличительным признаком которой считалась принадлежность к древним родовым сообществам (gene). Несмотря на утрату какой-либо особой политической роли, «элита статуса» продолжала оставаться носителем специфического набора нравственных ценностей, соединенного с особой моделью поведения, которая в глазах общества ассоциировалась с прирожденным благородством. Центральным организующим принципом аристократической системы ценностей было соперничество за личное преобладание и всеобщее презрение с равными по положению индивидами. Несмотря на очевидный диссонанс между демократическим принципом равенства и аристократической заявкой на превосходство, на некоторую подозрительность народа к аристократии как к потенциальным «контрреволюционерам» в V и IV вв. до н. э. аристократические идеи eugeneia и kalokagathia были «демократизованы» и интегрированы в афинскую государственную идеологию, став общим достоянием всех граждан. Обнаруживаемая в речах аттических ораторов тенденция рассматривать аристократические качества как доступные и даже свойственные простым афинянам не столь удивительна, если учесть, что гражданство Афин в совокупности фактически являлось политической элитой по отношению к остальному населению, а сам гражданский статус передавался по наследству. Граждане как корпорация выступали как «наследственная аристократия» по отношению к негражданам — «аутсайдерам».[209]
Важную роль в распространении аристократических атрибутов на всю массу демоса сыграл миф об афинском автохтонизме, позволяющий афинянам считать себя «чистокровными», а значит, и «благородными» по определению.[210] Автохтонизм и общее благородное происхождение афинского народа были предметом значительной гордости граждан и часто упоминались в речах ораторов как отличительная черта, ставящая афинян выше не только неграждан, проживающих в Аттике, но и всех других полисных греков. Из факта автохтонности вытекала также идея врожденного афинского патриотизма и тесно связанной с ней идея о необходимости сохранения чистоты гражданского коллектива, недопустимости проникновения в него посторонних.
Интеграция аристократической этики и идеологии в политическую идеологию демократического государства не подрывала эгалитарных идеалов, но была, скорее, свидетельством действенности идеологической гегемонии народа. По мнению Дж. Обера, результат такой интеграции близок по своему эффекту идеологическому контролю демоса над элитой. Последней было позволено сохранить свои наиболее ценные качества, но их общественное проявление оказалось в зависимости от одобрения масс, которое давало свое согласие только с тем условием, что элита будет делить свои достоинства с народом и приносить пользу всему гражданскому коллективу.[211]
Важную роль в урегулировании спорных притязаний рядовых и элитарных афинян играла судебная риторика. Выработанная ею серия идеологических компромиссов помогала заполнить разрыв между реальностью социального неравенства и идеалом политического равенства. Комплекс ораторских приемов, успешно применявшихся участниками судебных процессов, со временем создал своего рода словарь социального посредничества, способствовавший легитимизации в глазах афинян как власти масс, так и особых преимуществ элиты. Таким образом, риторика, основанная на идеологических компромиссах, являлась одним из ключевых элементов в поддержании социального мира в Афинах.[212]
Афины второй половины IV в. до н. э. ещё оставались экономическим центром Эллады и более, чем когда-либо ранее, её интеллектуальной столицей. Политические деятели этого времени (Ликург, Демосфен, Демад, Фокион, Эсхин, Гиперид) все были ораторами. Народные собрания и суды представляли основные арены политической борьбы, и чтобы быть политиком, т. е. оказывать влияние на демос, требовалось его убедить. Оратор должен был уметь донести до аудитории свои мысли, заставить себя выслушать и поверить, а для этого надо было обладать определенными знаниями, и ораторскому искусству специально учились, некоторые ораторы были профессионалами, т. е. составляли для других лиц судебные речи, как, например, Демосфен.
В V в. до н. э. господствующая демократия имела аристократических лидеров и не могла достичь полной зрелости иначе, как под их руководством, и исчерпание кадров этих лидеров не случайно, по-видимому, совпадает с началом упадка афинской демократии, которая начинает тяготеть к охлократии. После восстановления демократии в 403–402 гг. до н. э. заметен рост антиаристократических чувств, и честолюбивому юноше уже не обязательно было иметь хорошее происхождение. Вместе с тем и в V,и в IV вв. до н. э. те политики, о ком есть информация, обладали определенным состоянием.
Считают, что сочетание «ораторы и стратеги» наиболее адекватно современному понятию «политик», «политический лидер». В V в. до н. э. две различные обязанности — оратора и стратега — выполняли одни и те же лица. Фемистокл, Аристид, Кимон, Перикл, Клеон, Никий, Алкивиад — каждый из них, по крайней мере единожды, выбирали стратегом, и все они выступали в экклесии. Слияние обязанностей оратора и стратега хорошо иллюстрирует принцип, в свое время сформулированный К.Клаузевицем: «война есть продолжение политики другими методами».[213]
